Поневоле сир Ив присоединился к паломникам. Он пропустил мимо себя почти всю колонну, но все-таки, как он ни старался остаться кое для кого незамеченным, девица Женевьева зорким оком мгновенно узрела его и сама приблизилась к Единорогу.
То, что случилось ночью в замке, продолжало смущать Ива, но Женевьева искусно притворялось, будто ничего неловкого между ними не происходило, и постепенно сир Ив перестал испытывать неловкость.
— Стало быть, вы тоже захотели поклониться Святой Женевьеве? — с улыбкой осведомилась крестница сира де Лассайе.
— По правде сказать, я просто очутился у вас на дороге, — ответил сир Ив. — Не знаю, как это вышло; должно быть, стечение обстоятельств. Все, к чему я стремлюсь, — это добраться до дома.
— Что ж, — сказала Женевьева, — давайте странствовать вместе, пока нам по пути; а потом расстанемся без горечи и обид.
Ив был благодарен ей за простой, ласковый тон. Он даже не заметил, что Женевьева ничего так не хочет, как забраться на Единорога и поехать в седле впереди рыцаря.
Он братски пожал ее руки и выехал на коне вперед колонны. Она проводила его злыми глазами, задыхаясь от собственного бессилия.
* * *Чем дольше длилось путешествие, тем больше одолевали сира Ива сомнения. Ему казалось, что паломники забирают слишком далеко к югу и что ему следовало бы отыскать другую дорогу. Иначе он обречен странствовать по Франции до конца дней своих и никогда больше не увидеть родную Бретань, а этого бы сир Ив не вынес.
Он решил отыскать среди паломников человека, знакомого со всеми здешними дорогами, и довольно здраво рассудил, что это может быть один из бодрых монахов: бравые бродяги во имя Господа исходили страну вдоль и поперек.
Подъехав к одному из них, Ив вежливо поклонился:
— Хотел бы я получить ваше благословение, святой отец.
— Хо, хо! — был ответ. — Святой отец в Ватикане, а я-то уж всяко не святой, да и не отец тебе, дитя мое. Впрочем, охотно дам тебе благословение, коль скоро ты его просишь.
Ив протянул ему серебряную монетку.
— Возьми и это на украшение твоей обители.
— Моя обитель — весь мир, но я охотно возьму монетку, дабы подольше украшать этот мир своей персоной. Как тебя зовут, дитя мое, и чего ты хочешь, помимо моего благословения?
— Меня зовут сир Ив, а больше всего на свете я хотел бы попасть в Бретань.
— В Бретань? — Лохматые желтые брови монаха, ярко выделяющиеся на загорелом лице, поползли вверх. — Вот уж никогда не думал, что доживу до таких лет, когда встречу человека, стремящегося во что бы то ни стало попасть в Бретань! Да что тебе в этой Бретани? Там ведь водятся ведьмы и колдуны, а деревья там так стары, что научились понимать человеческую речь и по ночам переговариваются, да так страшно! Там целые города за свои грехи были опущены Господом под воду…
— Благодаря заступничеству святого Гвеноле дела этих городов не столь безнадежны, — возразил сир Ив. — И не сойти мне с этого места, если я не был тому подлинным самовидцем!
— О! — Монах уставился на Ива выцветшими голубыми глазами. — Так ты видел мессу святого Гвеноле? Ты и впрямь удивительное дитя! Но коли ты уже побывал в этой Бретани, то для чего тебе туда возвращаться? Я стараюсь жить так, чтобы не приходить в одно и то же место дважды — по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет хотя бы пять лет со времени моего последнего посещения.
— Ради Бога, отец мой, — сказал сир Ив, — должно быть, здорово вы умеете досадить местным жителям, коль скоро не решаетесь после в течение пяти лет казать носу в те края, где вас запомнили!
Монах посмеялся, после чего сказал:
— Такая простота, как у тебя, сын мой, встречается нечасто! Во имя Господа, одним махом исцелившего сразу десять прокаженных, ты должен рассказать мне о себе, да побольше. Меня зовут брат Эртель, а родом я парижанин, так что возвращаюсь теперь туда, откуда некогда изошел. Непростое это дело — залезать обратно в то чрево, которое тебя исторгло, сопровождая сей акт воплями и клятвами никогда более не отдаваться мужчине, коль скоро от этого бывают столь ужасные последствия.
— Не могу тебя понять, — покачал головой Ив, — поскольку сам я родился в Бретани и ничего так не хочу, как скорей туда возвратиться.
— Ты еще молод, дитя мое, и не знаешь, каково это — очутиться на родине после стольких лет разлуки. Все там будет тебя разочаровывать, все окажется совершенно другим. То, что выглядело высоким, окажется низким. То, что было любимым, вызовет лишь безразличие. Ты будешь чувствовать себя обманутым, и много времени пройдет, прежде чем ты поймешь, что не родина тебя обманула, но сам ты, изменившись до мозга костей, обманул ее…
От слов монаха Ив ощутил печаль и вместе с тем его посетило знакомое наслаждение: давно уже он не имел собеседника, умеющего играть с мыслями, точно с бирюльками, и выкладывать из них причудливые узоры.
— С другой стороны… — начал было Ив, но закончить не успел; так и осталось невыясненным, что же увидел юноша «с другой стороны» рассуждений брата Эртеля, потому что лес взорвался криками, и из-за каждого дерева выскочило по образине. Сплошь заросшие бородами, в рваной одежде из мешковины, вооруженные кто во что горазд, они мгновенно окружили всю колонну паломников.
Нищие и калеки, вереща, отбежали от более здоровых и хорошо одетых, но кольцо нападавших сжималось крепко, и никому не было позволено выскочить на волю.
Вперед выступил человек. Гордая осанка выделяла его из остальной толпы, хотя одет он был точно так же, как прочие. И еще, заметил Ив, единственный из всех он был вооружен мечом, так что, подумалось молодому бретонцу, предводитель разбойников, скорее всего, — какой-нибудь обедневший и утративший честь рыцарь, в то время как прочие — обычные мужланы. Следовательно, мелькнуло у Ива, именно этого человека надлежит вызвать на бой.
— Отдайте нам свои деньги и драгоценности, — звучно произнес разбойник. — Кроме того, моим людям понадобятся хорошая одежда и пища.
— Это деньги для Святой Женевьевы! — завопил кто-то.
Разбойник, прищурив глаза, повернулся на голос:
— Сдается мне, ты не все, что при себе имеешь, везешь Святой Женевьеве; кое-что ты намерен приберечь и для себя! Отдай-ка это лучше мне. Отдать нуждающемуся — все равно что отдать самому Господу Богу, так что твое имущество, клянусь головой святого Дени, будет у меня в полной сохранности.
— Если ты в чем и нуждаешься, греховодник, так это в хорошей взбучке! — заревел брат Эртель. — Да набьет Святая Женевьева твое брюхо камнями, грязный богохульник!
Но это выступление было оставлено без внимания. Разбойники быстро и ловко обшаривали паломников, одного за другим, после чего выталкивали их за пределы окружения и больше не пускали в кольцо.
Освобожденных постигало странное преображение: из роскошно одетых они делались ободранными, из самоуверенных — приниженными. Брат Эртель швырнул свой кошель, набитый милостыней, прямо в бородатую физиономию и угодил по оскаленным в ухмылке зубам. Разбойник взвыл и занес над братом Эртелем кулак, но монах оказался парень не промах и успел перехватить руку.
Предводитель разбойников крикнул:
— Отпусти блаженного брата!
Блаженного брата вытолкнули на дорогу.
Ив раздумывал: как ему поступить? Вступить в схватку с этими людьми? Но это казалось ниже его достоинства. С другой стороны, он не позволит им прикасаться к себе. Предводитель же разбойников явно не стремился к честному поединку, даже если от Ива и воспоследует вызов.
Раздумье молодого человека было прервано: кто-то схватил Единорога под уздцы. Ив выхватил меч.
— Отдай коня и деньги, и мы оставим тебе оружие, — миролюбиво предложил разбойник, посмевший посягнуть на лошадь Ива.
Изо рта у него дурно пахло, а глаза были какие-то мутные: одного этого оказалось довольно, чтобы Ив ударил его мечом.
Разбойник отскочил, но меч все-таки успел оцарапать ему плечо. Завывая, точно разочарованный зверь, разбойник плюнул и снова кинулся на Ива. На сей раз в руке у нападающего был кинжал.
Ив понял, что тот может поранить Единорога, развернул коня и погнал его прямо на ряды нападающих. В последний миг Единорог взвился на дыбы, и Ив не удержался в седле. Он упал на землю, а конь умчался, увозя в седельных сумках припасы, которыми снабдил своего гостя сир де Лассайе. И, что самое печальное, рубиновое ожерелье также находилось там.
Ив с трудом поднялся на ноги. Голова его гудела. За его спиной быстро переговаривались предводитель с тем парнем, что нападал на Ива. Предводитель разбойников громко сказал:
— Я убью его сам. Он тебе не по плечу.
И с тем, держа в руке меч, приблизился к Иву. Пошатываясь, бретонец сказал своему новому противнику:
— Вот это по мне!
— Я убью его сам. Он тебе не по плечу.
И с тем, держа в руке меч, приблизился к Иву. Пошатываясь, бретонец сказал своему новому противнику:
— Вот это по мне!
Предводитель разбойников засмеялся, окидывая его взглядом, затем сделал незаметное движение, в воздухе что-то сверкнуло — и наступила ночь.
* * *Ив открыл глаза. Ночь была повсюду, куда ни глянь.
— А где солнце? — прошептал Ив, боясь пошевелиться.
Он не ожидал услышать ответа, однако темнота отозвалась хриплым мужским голосом:
— Его величество спит.
— А где луна?
— Ее высочество нянчит самое себя, ведь она только что родилась и не умеет еще ходить.
— Ради Бога, где же звезды?
— Их светлости попрятались за деревьями, но если выйти им навстречу, то можно увидеть их робкие моргающие глазки.
Сир Ив замолчал. Он наконец собрался с силами и двинулся с места, но что-то сковывало все его движения.
— Я связан? — спросил он.
— Не вполне, — был ответ. — Некоторые части твоего тела стянуты тугими повязками, другие же свободны, да только пользы тебе от этого никакой нет. Клянусь корабликом Святой Женевьевы, ради того, чтобы сделать тебе перевязку, мне пришлось расстаться с исподним, а это — немалая жертва, потому что оно верно предохраняло меня от блох!
— Брат Эртель, — Ив наконец узнал говорившего и даже вспомнил его имя. — Клянусь мессой святого Гвеноле, наконец-то я догадался, что произошло!
— Хотел бы я услышать хотя бы малую толику этих догадок, — фыркнул брат Эртель. — Потому что на самом деле все произошло весьма быстро — и не слишком для тебя удачно, дитя.
— Видимо, эти негодяи меня ранили.
— Столь дивная проницательность делает тебе честь, сын мой.
— А ты, дождавшись, пока все уйдут, перевязал меня и охранял здесь, под деревьями.
— Да благословят небеса ту мать, что дала жизнь столь умному ребенку. Именно так все и происходило. Наши грабители оказались весьма добросердечными людьми и никого, кроме тебя, не убили, но ведь ты сам об этом просил, да еще так настойчиво… Должно быть, они недавно поживились где-нибудь на поле боя, потому что забирали в основном одежду и съестные припасы. Кроме того, они взяли с собой одну девушку. Очень хорошенькую. Я пробовал было просить за нее, но их предводитель весьма логично сказал: «Она пойдет с нами для того, чтобы выполнять тот долг, на который обрек ее грех прародительницы Евы. Убить человека — согласен, дурной поступок. Ограбить человека — не стану спорить, дурной поступок. Но что дурного в том, чтобы взять женщину и не делать с нею ничего сверх того, что обычно делают с женщинами?» Я не нашелся с возражением. Думаю, он совершенно прав. К тому же, эта девушка только тем и была занята, что отыскивала для себя мужчину, который сделал бы с нею то, что все мужчины делают со всеми женщинами. Так что, полагаю, сейчас она счастлива. Ее зовут Женевьева, как и нашу святую.
— Женевьева! Не из Лассайе ли? — воскликнул Ив.
Монах шумно перевел дух и вдруг насторожился: он ощутил, как напрягся Ив, услышал, каким прерывистым стало его дыхание.
— Что ты замыслил, дитя мое? — встревожился он. — Уж не вызволять ли эту Женевьеву? Не трать на нее времени: скоро она опротивеет разбойникам, и они сами ее отпустят.
— Сама по себе эта девушка мне безразлична, любезный мой брат Эртель, но я никогда не соглашусь поверить, будто бесчестие, которому подвергнут ее разбойники, не может считаться дурным поступком. К тому же она — крестница моего друга, и я потеряю честь, если не попробую вызволить ее.
— По крайней мере, дождись солнечного света, — сказал монах. — Я еще разок посмотрю, что там с тобой сотворили, потому что перевязывал я тебя в полной темноте… Они ведь и меня по голове огрели, — добавил он сокрушенным тоном. — Видать, здорово ты их разозлил.
* * *Мессир Солнце взошел на небо в свой срок, и птичий хор — изрядно поредевший, поскольку лето уже клонилось в объятия пышногрудой осени, — как сумел, встретил появление властелина.
При первых солнечных лучах Ив проснулся. Брат Эртель, богатырски раскинув руки, храпел прямо на земле, и муравьиная тропа, посреди которой он заснул, была восстановлена: череда рыжих маленьких трудяг бежала прямо по мясистой физиономии монаха.
Левая рука Ива затекла, и ногти на ней посинели, такой тугой была наложенная братом Эртелем повязка. Кроме того, добросердечный монах перебинтовал ему бок, да так, что сердце едва тюкало в груди, а дыхание пресекалось.
Ив подтолкнул спящего ногой.
— Брат Эртель! Проснитесь, вы причиняете неудобство муравьям!
— Бедные козявки, — сквозь сон пробубнил брат Эртель.
Потребовалось некоторое время, чтобы разбудить монаха, и еще большее — чтобы убедить его отправиться на поиски разбойничьего логова, где сейчас, несомненно, отсыпаются после ночного кутежа грабители и где томится пленница.
В конце концов, брат Эртель открыл один глаз, приподняв для этого мясистое веко и сморщившись от усилия.
— Что тебе нужно, назойливая муха? — осведомился он.
— Я нуждаюсь в твоей помощи, ведь ты человек опытный и массивный, а в деле, которое я затеваю, именно такой и требуется.
— Должно быть, сильно нагрешили мои родители, когда меня зачинали, — сказал брат Эртель гулким голосом, — коли Бог так жестоко карает меня, да еще на пути к Святой Женевьеве. Спасите меня, Святой Герман и все его кабаньи челюсти! Думается, двух столь великих святых будет довольно, чтобы отвадить одну надоедливую мошку.
— Меня зовут Ив де Керморван, и не нужно меня отваживать, — настойчиво повторял Ив, тряся брата Эртеля за плечо. — Я хочу освободить ту девушку, Женевьеву из Лассайе, потому что ей грозит бесчестье.
— Бесчестье ей больше не грозит, потому что нынешней ночью все свершилось и закончилось, — сказал брат Эртель. — Теперь, когда ты знаешь худшее, ответь: могу я наконец поспать?
— Нет, — ответил Ив.
С громкими стонами брат Эртель наконец поднялся.
Оба, ковыляя и хромая, и хватаясь друг за друга и встречные деревья, отправились осматривать место вчерашнего побоища. И тут послышалось нежное ржание, и из кустов выбрался Единорог. Конь сохранил седельные сумки и притороченный к седлу второй меч, короткий — подарок сира де Лассайе.
Ив бросился к коню, обхватил его морду обеими руками и расцеловал в ноздри.
— А твоя лошадь умнее, чем ты: спряталась вместо того, чтобы лезть под удары, — заметил брат Эртель.
Не отвечая, Ив уселся в седло. Ожерелье тоже было на месте — Ив нащупал его в седельной сумке. Он вынул кусок солонины и протянул своему новому другу:
— Угощайся. Мы ведь на войне — тебе необходимо мясо.
— Война! — громыхнул брат Эртель. — Война закончилась. Его проклятое английское величество Эдуард, да источат черви его до кишок и далее, разбил нашего чертова короля Филиппа — чтоб адов змей высосал его мозг! — да и убрался к себе в Англию. Знаешь, чем мы будем заниматься ближайшие пять лет?
— Чем? — спросил Ив.
— Собирать выкуп. Англичане торгуют нашими графами и баронами, точно жалкими рабами, да только эта торговля нам в убыток. За раба платишь немного, и после он всю жизнь на тебя работает. А за сеньора приходится выкладывать большие деньги — и трудиться на него до конца дней своих. Где тут смысл? Мир сошел с ума. Я давно уж примечал, что все кругом ходят на головах, а ноги — так, одна видимость.
— Но если люди ходят на головах, а ногами перебирают лишь для поддержания иллюзии, — возразил сир Ив, — то почему же небо по-прежнему находится наверху, а земля — внизу?
— Да потому что небо и земля тоже поменялись местами, вот почему! — рассердился монах. — Какой осёл обучал тебя логике?
— Доминиканец, — ответил сир Ив.
— Тьфу и еще раз тьфу! — сказал брат Эртель. — Я — добрый бенедиктинец, устава самого первого и старинного, без глупостей и новомодных добавлений, и оттого все мои учения правильны, а суждения о мире и людях — безупречны.
— Не смею с этим спорить, — сказал сир Ив.
— Доминиканцы — бродяги по самой природе своей, и шляются они не только по свету, но и по книгам, и создают новые учения, которые гуляют по людским головам и устраивают там беспорядок. Я тебе так скажу, сын мой: любой доминиканец — это сквозняк. Бегай любого доминиканца, а пуще того бегай францисканца, потому что все они мятежники и отвергают Богом установленный обычай носить обувь, и держись бенедиктинского устава, и спасешься.
— Если я стану монахом, то именно так и поступлю, — заверил его сир Ив. — И твое рассуждение касательно перевернутого мира представляется мне весьма разумным.
— Рад, что ты хоть один разумный довод признал таковым, — пробурчал брат Эртель.
По просьбе Ива, он ослабил повязки и сделал их гораздо менее тугими. Одна рана у Ива была на боку: вчера она сильно кровоточила, но сейчас кровь остановилась, и осталась только боль, неопасная, хоть и жгучая, — признак скорого возвращения к жизни. Другая — на левом плече, — была хуже: болела она, вроде бы, не сильно, но могла загноиться; к тому же плечо здорово распухло.