— Спрятанные люди, невидимые пленники, все страдающие существа, — выходите! Не бойтесь, выходите ко мне, потому что я пришел освободить вас!
Виола закричала вместе с Ивом, и два их голоса слились в один. В тот же миг из всех комнат выступили люди и корриганы, и еще какие-то грустные чудовища с когтями на плечах и шестью пальцами на руках и ногах; их волосы, черные, спутанные, падали до земли и собирали пыль с лестниц. И все они были одеты в самое грубое полотно, какое только возможно на белом свете, и подпоясаны лохматыми веревками. На ногах у них были прочные медные цепи, и они не могли покинуть комнаты: стрелки — вершину башни, постельничие — спальню, служанки — гардеробную, стражи — оружейную, а стряпухи и поварята — кухню. Что касается подземелья, то там кто-то громко заплакал, но наружу так и не показался.
— И что ты будешь с ними делать, сир Ивэйн? — спросила Йонана. — Теперь это твои слуги и твои пленники.
— Мне не нужны ни слуги, ни пленники! — сказал Ив. — Если потребуется меня уморить, хватит и одного Нана!
— Меня зовут Йонана, — поправила корриган. — Вот так меня зови, а не «Нана».
— Я говорил не о тебе, — возразил Ив.
— Здесь нет никого другого, наделенного именем, — огрызнулась корриган. — Только ты и я. И меня зовут Йонана.
— Не повторяй своего имени в третий раз, — попросил Ив. — Я вовсе не хочу услышать твои мысли.
Она криво улыбнулась и проиграла короткую, ехидную мелодийку: два шажка, три приседания, одно задирание юбки.
— Очень похоже, — фыркнул Ив.
Она наставила на него смычок:
— На кого?
— На тебя!
А спрятанные люди, невидимые пленники и страдающие чудовища смотрели на Ива, натягивая цепи, и ждали — что он решит.
Ив сказал Йонане:
— Сыграй лучше такую музыку, чтобы цепи рассыпались сами собой!
— Такой музыки не существует, — ответила Йонана. — Иначе все закованные в цепи давно были бы свободны.
— Вот как? — Ив поднял брови, но от дальнейшего воздержался.
— А как поступают в подобных случаях там, наверху? — Йонана кивнула на водный свод, который заменял здесь небо.
— Зовут кузнеца.
— Ну так зови кузнеца! — сердито бросила Йонана.
— Кузнец! — закричал Ив. — Кузнец! Кузнец!
И в тот же миг раздались стоны, и крики, и смех, и проклятья, а цепи сами собой рассыпались и превратились в прах. Из башни один за другим выбегали корриганы, и люди, и чудовища. Они были покрыты пылью, и копотью, и сальными пятнами. Все они смеялись, и плакали, и целовали Иву руки и одежду. А Йонана смотрела на это неподвижными мрачными глазами и вовсю играла веселую плясовую.
* * *Когда Квинт Фарсал впервые появился на берегах Озера Туманов, он был частью великого Рима. Он командовал когортой в легионе, который называли Славным, а в легионе служили суровые центурионы и надежные легионеры, и было знамя с золотым орлом — аквила, и легатом был родной дядя Квинта, Луций Фарсал, человек умный, хорошо поживший, со складками на лице, выдающими хорошую породу. Вокруг легиона околачивались пропащие женщины из местных и несколько мужчин с татуировкой на лице, которая скрывала их истинные намерения. Эти мужчины были шпионами, проводниками и разведчиками, но в первую очередь они были предателями, и никто им не доверял.
Квинт Фарсал считал Британию страшной дырой, совершенно не нужной Риму, но дядя объяснил ему, что здесь можно раздобыть много богатств и поэтому необходимо строить дороги и прочие коммуникации. И Квинт Фарсал думал о коммуникациях и о золоте. Местные женщины воняли, от кислого молока болел живот; в лесах было сыро, а на озерном берегу — тем более. От мельканья смутных теней, туманов и скуки у Квинта Фарсала ломило в висках.
Он был римлянин и потому привык сражаться в строю. Но скоро в здешних лесах у него появился враг, который требовал поединка — сражения один на один.
Если Квинт Фарсал отправлялся со своими солдатами валить лес и копать землю для новой дороги, этот противник нападал из-за деревьев и откусывал от легиона маленькие кусочки. Квинт Фарсал командовал: «К бою!» и выстраивал легионеров, как положено, рядами, а из леса выскакивали лохматые люди с разрисованными телами и бросали копья, и пускали стрелы, а потом удирали, вопя звериными голосами и размахивая маленькими круглыми щитами.
Они угоняли лошадей, воровали в лагере еду, портили или крали амуницию, резали ремни на доспехах, чертили на римских щитах колдовские знаки, а однажды украли самого старшего центуриона, которого называли «Первое Копье», сделали ему ужасную татуировку и повесили вниз головой на большом дереве. Центурион был жив, когда его снимали, и изрыгал страшные проклятия.
Квинт Фарсал взял с собой пятерых солдат и отправился с ними в самую густую чащу — выискивать обидчика, чтобы убить его и без помех вернуться к строительству дороги.
И пока он крался по лесу, Британия, как сито, просеивала римлян, и через несколько дней они были уже не часть легиона, а шестеро совершенно отдельных людей. Квинт Фарсал ощутил это как одиночество и поначалу страшно перепугался. Мыслями он изо всех сил тянулся к великому Риму, которому принадлежал, но больше не находил отклика. Он понял, что порвал и с Пенатами, и с Ларами. Произошло это ненамеренно, однако боги не слушают оправданий. Квинта Фарсала для них больше нет.
И вот на седьмой или восьмой день они нашли следы и вскоре вышли к лагерю своих врагов. Тех было человек десять, они жарили над костром оленя и галдели на своем хриплом языке, похожим на смех и на кашель. Квинт Фарсал хотел было призвать Марса, но позабыл имя любимого бога. Тогда он просто завопил нечеловеческим голосом и набросился на дикарей, а остальные пятеро легионеров сделали то же самое, и началась свалка.
В пылу схватки Квинт Фарсал все же заметил, что один из врагов убегает, и погнался за ним. Ветки били его по лицу, палки хватали его за ноги, он бросил щит и сорвал с головы шлем и больше не знал, где находятся его товарищи. Убегавший все время виден был впереди — юркая тень в одежде из выделанной кожи оленя, ноги в мягких сапогах и длинные черные волосы.
На поляне под большим деревом Квинт Фарсал настиг своего недруга. Дерево было клыкастое: в него врезали дюжину кабаньих челюстей. А с веток свисали плетеные клетки, в которых горой лежали кости и куски римских доспехов.
Квинт Фарсал набросился на дикаря, а тот со смехом побежал вокруг дерева. И тут Квинт Фарсал увидел его лицо и понял, что перед ним женщина, но очень странная — таких не встречал он ни в Риме, ни в Британии: с родинкой на левой ноздре, совершенно без бровей и с темно-красными густыми ресницами. Один глаз у нее был больше другого, а мелкие зубы росли редко, с промежутками. Несмотря на все эти недостатки, она показалась ему очень красивой, и он, тяжело дыша, опустил меч.
Она сказала на своем странном языке:
— Теперь ты совсем пропал, Квинт Фарсал.
Он понял каждое слово и испугался. Сейчас ему все равно было, что он потерялся, что он больше не часть Рима и забыл имена своих богов. Чуждая речь не была ему больше чужой, и вот это-то по-настоящему испугало римлянина, потому что означало: для него из дикого леса больше нет пути назад.
— Я пропал, — повторил он, сам не зная, на каком языке.
Женщина погладила его по щеке и исчезла, а Квинт Фарсал остался сидеть под мертвым деревом. Вдруг его охватила злоба. Он обхватил ствол обеими руками и начал трясти. Кабаньи челюсти кусали его, дерево дрожало и скрежетало, но вот шевельнулась его крона, и из клеток посыпались монеты, фалеры и куски от римских доспехов, а заодно и кости, и палки, и ветки, и листья, и орешки из беличьих запасов. Все это падало Квинту Фарсалу на голову и сводило его с ума.
Он бросился бежать и мчался не разбирая дороги в смутной надежде, что выберется к стоянке дикарей и, быть может, найдет кого-нибудь из своих людей. Но никого не было, сколько он ни плутал по лесу, сколько ни звал, сколько ни всматривался.
Наконец он выбрался на берег озера и упал возле воды. Волны лизали его лицо и руки и постепенно остужали их. Квинт Фарсал заснул и сквозь сон смутно понимал, что его куда-то тащат, что вокруг смеются и переговариваются, что ему подают еду и питье, закутывают в мягкие покрывала, щекочут его бритый римский подбородок мехами, наполняют его слух резким звоном струн. И Квинт Фарсал, который не терпел никакой музыки, кроме гнусавого вопля медной римской трубы, отдался на волю незнакомой мелодии и против воли начал любить ее.
Он раскрыл глаза и увидел, что сидит на столом среди незнакомых мужчин и женщин. Над головой у него был низкий плоский потолок из темных бревен, под ногами — шкура, содранная с какого-то огромного зверя, в руке — широкий нож, а перед глазами — огромный кубок с густым пивом.
Он повернул голову и увидел девушку с совершенно красным лицом. Ее черты были правильными и тонкими, а кожа — цвета только что пролитой крови. Но Квинт Фарсал уже повидал немало всяких татуировок и потому не удивился.
— Кто ты? — спросил он у нее.
— Я Квинт Фарсал, — ответила она.
— Неправда! — горячо возразил он. — Это я Квинт Фарсал.
— Здесь каждый — Квинт Фарсал, — объяснила девушка. — Мы украли твое имя, римлянин. Ты больше не найдешь себя.
Сперва он счел, что это — худшее, что могло бы с ним случиться, но потом привык и даже находил в этом удовольствие. Потому что теперь он превратился в часть Квинта Фарсала, как раньше был частью великого Рима. Он ел и спал, и слушал музыку, и разговаривал с женщинами, и фехтовал с мужчинами. Но никогда не встречал больше ту, которая заманила его к дереву с клыками и клетками, хотя скучал по ней гораздо больше, чем по своему дяде, легату Луцию Фарсалу.
Он не знал, как найти ее, потому что она не сказала ему своего имени. А в мире, где всех зовут Квинт Фарсал, непросто отыскать кого-то определенного.
Но вот однажды, когда он стрелял из лука по вышитым платкам, которые бросала для него краснолицая девушка, кто-то подошел к нему сзади и коснулся плеча. От неожиданности Квинт Фарсал промахнулся и попал стрелой девушке в ногу. Она упала на пол, на шкуру, и притворилась мертвой, а красный цвет на миг отхлынул с ее лица и окрасил мех мертвого зверя. Но потом все вернулось на свои места.
Квинт Фарсал обернулся и увидел долгожданного старого врага: бородавка на левой ноздре, темно-рыжие ресницы и глаза разного размера.
— Ты! — сказал он радостно и поднял лук с наложенной на тетиву стрелой.
Она схватила его за руку и засмеялась.
— Ты не Квинт Фарсал! — проговорил он удивленно и выронил стрелу. — Ты здесь единственная — не я.
— Я твой враг, если ты этого хочешь, — ответила она и поцеловала его в губы.
Когда Квинт Фарсал открыл глаза, он обнаружил, что лежит на берегу неведомого озера. Волны дотрагивались до его рук и отбегали, а вдали шелестела высокая трава. На волнах покачивался цветок, и Квинт Фарсал, рассматривая его, вдруг похолодел. Он помнил, что схватка с дикарями случилась поздней осенью, однако у цветка был совершенно летний вид.
Он с трудом поднялся. Ноги онемели и не желали слушаться. Лицо у него горело, обветренное и иссушенное долгим лежанием в песке.
К людскому поселению Квинт Фарсал выбрался к ночи. Ни хижины, ни возделанные поля ничем его не удивили; одежда у людей была такая же, как и прежде; все так же мычали коровы, и женщины в грубых платьях доили их в кожаные ведра. Местные жители смотрели на Квинта Фарсала во все глаза, и он понял, что они никогда раньше не видели римлянина. Он пытался втолковать им и то, и это: и про дороги, и про легион, и про женщину с красными ресницами, и про разбойников с татуировкой на теле, и про дядю своего Луция Фарсала, — словом, упомянул все, что когда-либо имело для него значение, и даже пропел как римская труба, подавая сигнал к наступлению; но они упорно его не понимали и в конце концов связали и бросили на деревенской площади, а рядом поставили человека с огромным копьем — сторожить.
Квинт Фарсал замерз и проголодался. Он больше не пробовал заговаривать и объяснять, что нуждается в помощи и что придет великий Рим и покарает тех, кто был жесток с одним из римлян.
С наступлением темноты возникла, легко ступая, тень с едва заметно светящимися глазами разной величины. Она хлопнула в ладоши над ухом у верзилы, сторожившего пленника, и тот, с криком уронив копье, удрал с деревенской площади. А тень развязала веревки и освободила Квинта Фарсала.
— Идем, — прошептала она. — Я нашла одно место, где примут даже тебя. Но следует поспешить, пока эти недотепы не прибежали толпой, чтобы убить нас обоих.
Спотыкаясь в темноте, Квинт Фарсал следовал за своей спутницей, а она мчалась быстрее ветра и щекотала его лицо своими развевающимися волосами.
На рассвете они остановились. Теперь он мог как следует разглядеть ее. Она больше не казалась ему ни странной, ни безобразной. Она единственная во всем мире знала, кто он такой. Она знала, что он настоящий Квинт Фарсал.
— Где Рим? — спросил он. — В какую сторону мне идти?
— В какую бы сторону ты ни пошел, — ответила она, — твоего Рима больше нет. Я отведу тебя в аббатство, где принимают всех бродяг и отщепенцев, не задавая вопросов и не спрашивая имен. Ты проведешь там зиму, а если захочешь — то и остаток жизни.
И корриган привела Квинта Фарсала в аббатство, которое потом утратило рассудок, потому что застряло посреди времен, и сделалась его крестной матерью. А крестным отцом стал настоятель, отец Аббе, который вскоре умер и передал Квинту Фарсалу управление и все монастырское хозяйство. Ведь когда-то Квинт Фарсал командовал когортой римских солдат и уж с аббатством точно должен был справиться.
Кроме того, латынь была его родным языком, поэтому вскорости Квинт Фарсал сделался самым главным писателем во всей округе. Корриган принесла ему все монетки, фалеры и обломки римских доспехов, которые подобрала под клыкастым деревом, и Квинт Фарсал начал составлять книгу.
Сперва он хотел записать свои путешествия, мысли, впечатления и погони, но едва лишь начинал излагать их простыми и ясными римскими словами, как путался в череде событий и терял способность связно изъясняться. Потом он стал вспоминать стихотворения Овидия, которыми увлекался когда-то, но обнаружил, что забыл и их. И тогда он заново сочинил несколько стихов Овидия и старательно занес их в книгу.
Разноглазая корриган навещала его в аббатстве. Она была доброй крестной и дарила ему красивые подарочки — монетки, ленты и колечки. И всегда при встрече спрашивала: «Какие хорошие поступки ты совершил за то время, что мы не виделись?» Поначалу он знал, что отвечать, и говорил: «Я построил колодец», «Я починил хижину», «Я научил нескольким римским словам одного любознательного брата». Но потом он разучился перечислять свои хорошие поступки и только пожимал плечами. И крестной становилось скучно с ним.
Но все-таки корриган знала свой долг. Она придумала другой вопрос: «Что полезного я могу для тебя сделать?» И опять поначалу он знал ответы, например: «Телегу кирпича», «Мешок муки», — а потом опять начал пожимать плечами и молча улыбаться.
Корриганы не понимают намеков и не умеют читать в человеческих глазах, поэтому крестная сердилась, а Квинт Фарсал просто говорил, что рад ее видеть. «Так ты любишь меня?» — твердила она, желая слышать это снова и снова. «Ты мой враг, — смеялся он, целуя ее в щеку, — как же мне не любить тебя». И пел для нее сигнал римской трубы, приказывающей легионерам идти в атаку. И корриган улыбалась сквозь слезы.
А спустя несколько столетий отец Аббе умер, и его место занял другой.
* * *Освобожденные из замка слуги выстроили большой помост возле замковой стены — между замком и ручьем. Бывшие рабы злого великана трудились для своего избавителя с большой радостью. Ив ощущал их благодарность во всем: и в том, как удобно было сидеть в кресле, и как приятно было ногам на скамеечке, и как высоко и вместе с тем соразмерно вознесен помост над собравшимися.
Судилище не начинали долго: ждали, пока явятся другие корриганы и Хунгар, которого все уважали, а главное — ожидали прибытия королевы, Алисы де Керморван. За это время как раз успели закончить строительство и подготовить большое пиршество. Потому что пиры с музыкой и танцами были любимым занятием корриганов, и в этом-то, в отличие от всего остального, они преуспевали.
Теперь у Ива было не двое, а трое постоянных спутников: к Нану и Левенез присоединилась Йонана. И стоило Иву что-нибудь произнести, как Йонана повторяла его фразу на виоле, Левенез давала сказанному собственное толкование, а Нан начинал препираться касательно того, как лучше исполнить повеление. И так они спорили уже не на два, а на три голоса.
Например, Ив говорил:
— Как бы я хотел сейчас выпить!
— Три-три-лилили! — вторила Йонана.
— Сладкого густого вина! — кричала Левенез и топала ногами, потому что никто не выполнял ее распоряжения.
— Я бы принес, — говорил Нан. — Да только где здесь бочки?
— Я, что ли, должна прикатить сюда бочку? — вопрошала Левенез и сдвигала брови. — Я оруженосец, а не носильщик бочек!
— Как я могу прикатить бочку, если не вижу не одной? — ядовито интересовался Нан.
— Замолчите оба! — кричал Ив.
— Тра-ля-ля! — пела виола.
Или:
— Надо бы подобрать этим несчастным слугам красивые платья, — вздыхал Ив. — Они сразу стали бы выглядеть счастливее.
— О-ли-лили-ли! — пела виола. — Вз-зы-ли-ли-ли!
— Они и без того довольны, рады-радешеньки, что ты избавил их от цепей, — ворчала Левенез. — Делать мне нечего — рыться в старых сундуках и искать там одежду. Сами пусть копаются.