— Ты был там. Это ведь ты порвал венок… — Он схватил Неемию за запястье. — Где ты поранился? Когда ты приехал сюда, этого не было!
— Вы ошибаетесь, мой господин, — повторил Неемия. Голос его дрогнул: он не мог больше бороться со страхом. — Я никого не убивал.
Но Вран не слышал. Он тряс кисть своего пленника и кричал, брызгая ему в лицо слюной:
— Почему ты убил ее? Отвечай мне, еврей! Она показалась тебе гаже свиньи, не так ли? А ведь я любил ее! Ты можешь себе это представить? Я оставался ее любовником все эти годы… Ну, обвини меня в колдовстве, еврей! Увидишь, что я сделаю с тобой, посмей только раскрыть свой грязный рот. Я докажу, что ты христианин лишь по виду, а на самом деле…
— Я не совершил ничего дурного, — прошептал Неемия.
Вран молчал, жуя губами, точно полоумный старик, которого внезапно посетила идея — впервые за много лет. Затем на лице хозяина Керморвана появилась лукавая улыбка. Неемия задрожал и попытался освободиться, но Вран стиснул его точно клещами.
— Ты никогда не покинешь Керморвана, — сказал Вран. — Несчастный бедолага Джон Белл! Такой богатый, такой молодой. Говорят, крестник самого графа Уорвика! А все проклятые французы, разбойники и мародеры.
— Мой господин, позвольте мне уйти, — взмолился Неемия. — Вы никогда меня не увидите. Отпустите меня! Я ни о чем больше не прошу.
— Нет, Неемия, нет, я ведь не так глуп, как ты воображаешь! — посмеивался Вран, толкая Неемию к выходу.
Хватка у сеньора де Керморвана оказалась железная. Вран вывернул Неемии запястье и, хоть молодой торговец был не слабого десятка, скрутил его и бросил на пол, прижав коленом спину.
Теперь Неемия яростно боролся, пытаясь дотянуться до кинжала, который носил на поясе. Но Вран без видимых усилий одолел его и связал по рукам и ногам.
В зал вошел слуга. Чуть приподняв голову, Неемия увидел пестрые пятна одежды, сшитой из ярких лоскутов, нос, нависающий над верхней губой, и глаза разного цвета, один карий, другой зеленый.
Слуга невозмутимо спросил у Врана:
— Что прикажете на обед, господин?
— Жареного петуха, — ответил Вран и надавил Неемии коленом на шею. — И не забудь ощипать его хорошенько!
Слуга бросил равнодушный взгляд на еврея — простертого на полу, связанного. «Помоги мне», — одними губами произнес Неемия. Вран поднялся и ударил его ногой в бок. Перед глазами у Неемии все вспыхнуло, а когда он снова смог видеть, то обнаружил, что слуга — вполне заурядный пожилой человек в простой коричневой рубахе, из тех, кто до старости на побегушках у стряпухи. Глаза у него были самые обычные, серые, а нос кругляшком.
Вран сказал слуге:
— Ступай, Пьер.
Тот повернулся и ушел.
Вран сорвал у Неемии рукав и заткнул ему рот; затем отступил от пленника и обтер ладони об одежду. Темные глаза смотрели на Врана, не моргая, и в них Вран разглядел нечеловеческое терпение: казалось, торговец уже приготовился к ожиданию, которое может затянуться на годы.
— Ты никогда не выйдешь на свободу, — сказал ему Вран. — Ты умрешь здесь.
Лицо пленника оставалось неподвижным, только ресницы чуть подрагивали.
Вран оскалился:
— Я брошу тебя в погреб и заложу вход. Когда ты сдохнешь, тебя съедят крысы. Впрочем, они начнут раньше, пока ты еще жив.
Но Неемия не слушал его. Он думал о волшебной девушке с красными волосами, которая держалась за его шею и щекотала губами его ухо. Теперь она свободна, и неважно, какую цену придется заплатить за это.
* * *На обед подали жареного петуха. День прошел скучно. Вечером Вран выпил почти полный кувшин вина, чтобы успокоиться и заснуть. Он не сомневался в том, что поступил правильно. Неемия слишком глубоко проник в тайны, которые его не касались. Он не только видел корриган, но еще и посягнул на нее. Корриганы боятся холодного железа. Должно быть, Неемия убил ее именно так — холодным железом. Торговец носил при себе кинжал.
Наверное, следовало прикончить его собственными руками, прямо там, в зале, однако сир Вран предпочел предать шпиона более изощренной казни. Слугам он скажет, что торговец уехал на рассвете. Впрочем, вряд ли кто-нибудь в замке станет расспрашивать о еврее: насколько знал сир Вран, к торговцу относились с надлежащим отвращением. Вран сам об этом позаботился, открыто демонстрируя пренебрежение к гостю.
Наконец Вран провалился в сон. Поначалу это была обычная чернота, ласкающая душу покоем, но затем — стоило Врану чуть-чуть отдохнуть и набраться сил для новых впечатлений, — начались сновидения.
Он видел горящие дома, оскаленные лошадиные морды, людей, разрубленных на части и втоптанных в грязь. Он видел беременную женщину, которую привязали к дереву в лесу и оставили там; видел, как она родила, и как, привлеченные криками и запахом крови, из лесу вышли волки и пожрали мать и дитя.
А затем юная корриган предстала перед Враном. Ее зеленые глаза были пусты, а красные волосы стояли дыбом, как будто голова была охвачена огнем.
Она беззвучно прокричала:
— Вот тебе мой третий дар, сир Вран де Керморван: придет к тебе тот, кого ты считаешь умершим, и займет твое место! Вот тебе мой третий дар, вот тебе тот тайный дар, о котором ты и думать забыл, сир Вран де Керморван, проклятый Вран де Керморван!
Вран проснулся от собственного крика и долго переводил дух, но сон к нему больше не шел. Он сел в постели, обтер мокрое лицо полотенцем. Значит, перед смертью она все-таки успела вручить ему третий дар. Тот самый, тайный, который разрушит все, что было создано прежде.
* * *Находясь во мраке и погруженный в свое одиночество, как в воду, Неемия не помышлял об освобождении. Незачем тратить то немногое время, что у него оставалось, на бесплодные мечты. Не думал он и о мести. Как и подобает торговцу, он взвешивал на весах все имеющиеся у него доводы «за» и «против». Он подсчитывал цену неторопливо и тщательно, чтобы не упустить ни единого грошика. И выходило, что Вран оставался в проигрыше. Одна-единственная жизнь Неемии оценивалась в целых две: так он покупал свободу для корриган и гибель для Врана. Поэтому и сожалеть не о чем.
Неемия ни мгновения не сомневался в том, что судьба его сложится именно так, как предрекал Вран. Никто в Керморване не хватится чужака. Был какой-то торговец, англичанин по имени, — но уехал. Кто осмелится задавать вопросы хозяину замка?
У Неемии ломило все тело. Он старался отвлекаться от этого. В мыслях он рисовал себе огромный, прекрасный мир, которого больше ему не видать: пыльные дороги, встающие стеной леса, города, полные диковин, грозное, великое море… Все это не исчезнет после того, как сгинет в безвестности какой-то Неемия. Чудеса земные не прекратятся и после его смерти. И красноволосая корриган свободно будет бродить по земле.
На второй день пленник начал впадать в забытье: ему то снились крысы, то чудился чей-то смех, но корриган, им спасенная, не приходила.
А затем явственно послышался тихий голос:
— Ну и ну! И как это вас, такого доброго господина, угораздило!
Неемия почувствовал прикосновение. Чьи-то крепкие руки быстро ощупывали его голову и вытаскивали кляп. Пересохшие губы треснули, Неемия хотел облизать их, но язык во рту превратился в бревно.
— А я нож принес, — похвалился голос, — вы только не шевелитесь, я ведь не вижу тут почти ничего — пока веревки сниму, могу и вас порезать.
Неемия ответил бы невидимке, что пошевелиться не смог бы, даже если бы и пожелал, но ограничился хриплым вздохом.
— Эй, — забеспокоился голос, — вы там часом не помираете?
— Нет, — чужим каркающим голосом выговорил Неемия.
Невидимка дергал и резал пояс, которым Вран связал своего пленника. Наконец путы спали, и руки Неемии, затекшие, непослушные, развалились в стороны, как будто они были слеплены из теста и ни за что не хотели приклеиваться к караваю.
— Ян, — шепнул Неемия, — это ты?
— А кто же еще? — отозвался мальчик. — Ну и пришлось же мне поискать вас! Прихожу утром к вам в комнату. Умываться принес и все остальное. А вас нет как нет! Завтрак, положим, я сам съел. Спрашиваю у слуг: где тот господин, то ли английский, то ли, прости господи, еврейский? Мне говорят: мол, уехал. На рассвете. Ага, думаю, как бы не так! Кто это уезжает на рассвете, не позавтракав? Нипочем не уехали бы вы, со мной не простившись, потому что друзей в этом замке у вас ровно один — то есть я.
Неемия заплакал.
Мальчишка забеспокоился:
— Вы точно не помираете?
— Нет.
— А вы ходить-то сможете?
— Надо проверить, — сказал Неемия.
— Плохо, что тут темно, — вздохнул Ян. — А свет зажигать боязно. Я и лампу не взял. Здесь не должно быть света. Вдруг щелка — и кто-нибудь увидит?
— Сейчас ночь?
— Самое время, чтобы удрать, — подтвердил Ян и продолжил рассказ: — Ну вот, думаю я про вас, что вы бы непременно со мной попрощались. Может, и подарили бы какую-нибудь штуку. У вас так много красивых вещиц. Я даже спереть хотел, но потом решил, что лучше по-честному попрошу.
— Самое время, чтобы удрать, — подтвердил Ян и продолжил рассказ: — Ну вот, думаю я про вас, что вы бы непременно со мной попрощались. Может, и подарили бы какую-нибудь штуку. У вас так много красивых вещиц. Я даже спереть хотел, но потом решил, что лучше по-честному попрошу.
— Правильно, — сказал Неемия.
— Вы пока полежите, чтобы ноги привыкли, а то в них кровь застоялась, — сказал мальчик. — Руки-то у вас как, ожили? Садитесь да растирайте себе ноги, а то я, уж вы меня извините, ваши ноги тереть не буду.
Неемия с трудом уселся и потянулся к ногам.
— Воды принес? — спросил он.
— Нет… Я и поесть не принес, — сознался Ян. — Думал, это успеется, лишь бы до вас добраться.
— Как ты догадался? — спросил Неемия.
— Любопытство — верный признак, что не помрете, — со знанием дела заметил мальчик. — Хотя, мой отец говорит, бывают такие люди, что уже на смертном одре лежат, а все выспрашивают и высматривают: кто мимо окна прошел, кто с кем говорит, куда кто направляется, что варят на кухне… Вот какое, хотелось бы знать, ему дело до обеда, которого ему все равно не отведать! Ведь ясно же, что помрет еще до обеда — а все туда же…
— Не отвлекайся, — сказал Неемия.
— Ворчите — тоже хороший знак, — одобрил Ян. — Сперва я, значит, понял, что никуда вы не уехали. А потом до меня дошло, что вы уж наверняка что-то дурное нашему господину сделали. Сир Вран весь день злющий был, да и вырвало его, простите за слово. Я-то сразу сообразил, что это от вас его рвет, господин, вы уж на меня не сердитесь. А отец меня за уши оттаскал, стоило мне заикнуться об этом. «Не твое, — говорит, — дело, от чего господина выворачивает». А я ему: «Точно тебе говорю, это от нашего еврея его тошнит».
— Ты прав, — сказал Неемия.
— Ну, вот думаю я и думаю, куда бы вы могли подеваться. Коли вы не уехали, а господину нашему от вас дурно, стало быть, он решил вас наказать. Но коль скоро он вас на замковой стене не повесил и вашей комнате крови нет, стало быть, где-то вас заперли. А где можно запереть? Я все подвалы облазил, можете не сомневаться… Ну как, встать можете?
— Помоги, — попросил Неемия.
Он оперся о плечо Яна и с трудом поднялся на ноги. Сделал пару шагов, схватился за стену. Постоял, отдышался. И тихо засмеялся — хрипло, через стон.
— Кажется, ты меня вызволил!
— Ну, мне тоже так кажется, — скромно согласился Ян. — А вот никаких подарков мне за это не будет. Сир Вран все ваши вещи себе прибрал.
— Я найду способ тебе что-нибудь переслать, — обещал Неемия.
Мальчик язвительно засмеялся:
— Ничего похожего. Вы сюда больше ни ногой! Ясно вам? А если сир Вран прознает, что это я вас выпустил, — так он сам мне кишки наружу выпустит.
— Надеюсь, он сюда еще долго не заглянет, — сказал Неемия. — А когда заглянет… Послушай, Ян, если у вас околеет собака, брось труп сюда — крысы обглодают его. Вран не станет рассматривать кости, мараться. Увидит, что белеет что-то в темноте — и удовлетворится.
— Вы хитрый, — одобрил мальчик.
— Боюсь, недостаточно, — вздохнул Неемия.
Вместе они вылезли из погреба во двор и закрыли дверь. Мальчишка заложил засов.
Только теперь, разглядев Неемию при тусклом свете луны, Ян ужаснулся.
— Что, так плохо? — через силу улыбнулся Неемия.
— Ужас! — сказал мальчик, хватаясь за голову. — Вы уж меня простите, господин, но эдакой образины свет не видывал. Вам придется прокаженным прикидываться, чтобы до дому добраться. Иначе вас в первой же деревне забьют палками — примут за упыря. Я вам дерюгу добуду и колокольчик какой-нибудь.
— И еды какой-нибудь, — попросил Неемия.
Ян помог ему выбраться из замка и проводил до ручья.
— Ждите здесь, — приказал он.
Когда Ян прибежал обратно с дерюгой, колокольчиком, похищенном в коровнике, и припасами, увязанными в платок, Неемия крепко спал. Ян остановился над ним. В лунном свете отчетливо вырисовывался профиль: высокий лоб, прямой нос, изогнутые темные губы в бороде: казалось, Неемия в любое мгновение готов улыбнуться. Ян положил рядом с ним принесенные вещи, повернулся и со всех ног кинулся обратно в замок.
* * *Удивительно было Врану есть, пить, распоряжаться слугами и все время тайно представлять себе, как связанный человек медленно умирает в старом винном погребе от голода и жажды. Вран старательно отгонял от себя образ еврея и в конце концов убедил себя в том, что никакого пленника в погребе нет. И Неемия послушно рассыпался прахом. Через несколько дней Врану стало легче, а потом он и вовсе выбросил из головы досадный случай.
Куда больше, чем мертвый еврей, беспокоило его проклятие корриган, которое он явственно слышал во сне. Однако сир Вран не слишком доверял снам. Накануне он видел разлагающееся тело Гвенн — ничего удивительного, если ему приснился кошмар. Из могилы в мир живых не возвращаются, а призраков Вран не боялся.
И постепенно сир Вран совершенно успокоился. Все червячки, глодавшие его, куда-то уползли или издохли.
* * *Наступила зима, а вместе с ней, впервые за девяносто лет, в замке появились болезни. Нельзя сказать, чтобы до сих пор люди в Керморване не болели и не умирали; вечно молод и здоров оставался один только хозяин замка, сир Вран; слуги же были подвластны времени и общему человеческому жребию. Но никто из них никогда не маялся какой-либо долгой хворью. Обычно доживал человек лет до пятидесяти, не ведая бед и недугов, а потом вдруг чувствовал слабость, недомогание, ложился в постель и больше уже не вставал — дня через два его хоронили.
Поэтому так перепугался Пьер, бывший на побегушках у стряпухи, когда из носа у него потекла странная жижа, тело охватил непонятный жар, в глазах помутилось, а в груди захлюпало. Хуже всего было то, что Пьер никак не мог разогнуться: поясницу так и выламывало, а колени при каждой попытке пошевелить ногами кричали человечьим криком.
— Пришла, видать, мне пора помереть! — сказал Пьер стряпухе, когда та не смогла поднять его с постели ни повелением, ни угрозой, ни даже скалкой. — Отойди, женщина, не препятствуй моей кончине.
— Рано тебе помирать! — рассердилась стряпуха и огрела его по спине. — Не притворяйся, лентяй! В твои годы еще не помирают. Живо вставай и принимайся за дело. Натаскай угля, разведи огонь, переставь тяжелый котел, иначе наш господин не увидит вовремя своего завтрака и рассердится.
— Говорят тебе, неразумная женщина, мое время кончилось, — стонал Пьер, ворочаясь на лежанке и никак не обретая покоя. — Но почему мне так больно?
— Плохо ты прожил свою жизнь, Пьер! — сказала стряпуха, начиная ему верить. Она села на край лавки рядом с Пьером, который корчился и плакал, не таясь. — Как же тебя скрючило! И лоб у тебя горячий, будто ты наелся раскаленных углей. Хоть ты и великий грешник, Пьер, а все же принесу-ка я тебе мокрое полотенце.
Она поднялась и вышла и вскоре вернулась с мокрым полотенцем, которым закутала пылающую голову Пьера. То же самое сделала бы она и для горшка, который требуется остудить.
Пьер лежал, обливаясь потом и стуча зубами в лихорадке. Так прошел и день, и другой, а Пьер все не умирал, хотя, по общему расчету, все сроки для него давно вышли. Никто в замке не страдал столь жестоко и долго.
Спустя неделю Пьеру стало получше. Он уже мог садиться на лавке и даже пробовал ходить. Его одолевала слабость, то и дело он ужасно кашлял, и колени по-прежнему давали о себе знать. Но он так и не умер.
Это сильно озадачило замковых слуг. Никогда еще не бывало такого, чтобы человек сперва заболел, а потом выздоровел.
Однако до конца Пьер так и не поправился. Он больше не мог бегать так резво, как прежде. Бедняга ковылял теперь по замку, охал, вздыхал и частенько останавливался перевести дух.
А еще через неделю потекло из носа у молодой девушки, в обязанности которой входило следить за бельем. Она перетряхивала покрывала и откладывала те, что следовало бы постирать, и вдруг начала чихать. Она чихнула много раз подряд и так ужасно разрыдалась, что на ее вопли сбежалось девять или десять человек, и в том числе Ян.
— Что это ты так кричишь, Берта? — спросил Ян, протолкавшись сквозь толпу слуг.
— Разве сам не видишь, Ян, — я умираю! — заплакала девушка.
— Но ведь Пьер-то не умер, а ему пришлось куда хуже! — заметил Ян.
Слуги кругом загалдели и высказались в том смысле, что все эти странные недуги проистекают от нарушения добродетели.
— Неправда! — сказал Пьер. Он тоже пришел посмотреть и был очень доволен тем, что не его одного постигла небесная кара. — Всем известно, что в замке грешили и раньше. Нет на свете человека, который провел бы свою жизнь без всякого греха, кроме, разве что, нашего доброго господина. Но такая напасть случается с нами впервые. Тут должна быть какая-то другая причина.