Между шатрами ходили и стояли лошади, покрытые длинными разрисованными попонами; видны были и люди, занятые кто чем: одни разводили костры, другие осматривали оружие, отдыхали или развлекались поединками на мечах.
— Кто они? — вырвалось у Евстафия. Он обернулся к Яну. — Откуда они взялись?
А Ян молчал, потому что перед ним сейчас раскрывал створки новый мысленный алтарь. Слева, как видел Ян, находился святой Евстафий, воин с драконом у железных ног. В руке у Евстафия пика с флажком, раздвоенным, как змеиный язык. Справа — Ян еще не различал ее, но определенно знал, что она должна там быть, — фигурка Богоматери с книгой на коленях.
Обе эти створки были деревянными, резными, однотонными. Свет и тени, чередуясь и сочетаясь, оживляли выпуклые образы, но глаз невольно тосковал по цвету, — яркий, пестрый глаз, который не заслезится ни от винно-красного, ни от лазурного, ни от золотого.
И вот в центре, поднявшись до самого неба, — плоская, наполненная красками земля, над которой вершится Страшный Суд: пожелтевшие луга, и серая лента реки, и расписные шатры неведомого воинства, а выше всех — Архангел и меч, и там, где солнце, в ослепительном радужном яйце, — Судья над миром.
— Откуда они, Ян? — повторил Евстафий, качая головой.
Ян молча считал флажки и шатры: один, два… шесть. Потом лошадей: десять… и там еще одна… и еще… больше пятнадцати… В какой-то миг картина смазалась, как будто по воздуху прошла волна, и перед Яном предстали чудовища Судного дня, похожие на ящериц, и улиток, и гусениц, и свиней, и бабочек, и шелудивых собак. Они лезли из воды и земли, и каждая кочка, каждый клок засохшей травы норовили обернуться мерзким существом, не живым и не мертвым, выползшим на свет ради одного-единственного ужасного дня. Яну увиделось, что одни лошади сделаны из соломы, перевязанной жгутами, и другие — тощие клячи — подходили к ним и пытались их есть. Увидел он и рыцаря без доспехов, но с обнаженным мечом в руке, и на короткое мгновение встретился с ним глазами: рыцарь смотрел сонно, как будто из-под толщи вод.
Ян закрыл глаза и прислонился к стене. Стена была прочной, холодной. Улитки Судного дня не сумеют на нее забраться.
Евстафий оставил Яна на стене и бросился к сиру Врану. Ворвался к нему в опочивальню, сдернул со спящего тяжелое меховое одеяло, закричал:
— Проснитесь! Проснитесь скорей! Враг под стенами!
Сир Вран сел, заморгал.
Просыпаясь, он теперь всегда чувствовал на себе тяжесть прожитых лет. Весь день, с утра до вечера, сир Вран оставался молодым, движения его были изящными, голос — звучным. И лишь сразу после пробуждения, еще во власти полусна, сир Вран получал напоминание о том, что на самом деле он — глубокий старик.
Он уселся в постели, тряся головой и шлепая губами. Рот его обвис, из уголков глаз вытекли пустые слезы и запачкали щеки. Он взял кувшин, принесенный загодя слугами для умывания, и, не вполне понимая, что делает, отпил. Облил себе грудь, посмотрел на мокрое пятно.
Евстафий отобрал у сира Врана кувшин.
— Да просыпайтесь же! — повторил наемник с досадой. — Какие-то канальи хотят штурмовать ваш замок, а вы тут спите!
— Вон, — с трудом ворочая языком, распорядился сир Вран.
Евстафий невозмутимо сказал:
— Я готов прислуживать вам, лишь бы вы скорее пришли в себя.
И с тем он взял кувшин и облил Врана с головы до ног, намочив и его постель, и одеяла, и всю его ночную одежду. Вран задрожал и закричал, как птица.
Евстафий стянул с него рубаху, обтер ему лицо. Потянулся за чистой одеждой, чтобы помочь Врану одеться.
Вран вырвался:
— Убирайся, говорят же тебе, убирайся!
Евстафий бросил вещи на мокрую кровать и вышел из спальни.
Вран медленно оделся. О чем только что толковал этот человек, Евстафий? Ему пришлось мысленно вернуть в комнату голос голландца и заново услышать его слова. Кто-то пришел под стены Керморвана, кто-то хочет штурмовать замок. Вран рассердился, руки у него затряслись. Как все старики, он неистово хотел, чтобы его оставили в покое.
Тяжело ступая, поднялся он на стену. Там собрались уже наемники и с ними этот паренек из гарнизона, Ян. Светлые волосы парнишки шевелились на ветру. Он стоял, простодушно подставляя лицо ветру, и щурился на утреннем свету.
Вран глядел на него, и ему вспомнилось, как постепенно старели те, кого он знал в молодые годы, как они один за другим сдавались смерти, и вместо них появлялись другие — которым, в свою очередь, суждено было состариться и уйти. Вран замечал их готовность сдаться костлявой гостье по тому, какими мертвыми становились их волосы. Волосы умирали прежде человека. А после наступало то, чего не избежать ни одному смертному существу, и, прощаясь с лежащим в гробу соседом, Вран видел: лицо и руки покойного изменили облик, но волосы — те остались прежними, потому что были мертвы еще прежде смерти человека.
Вран проклинал пустые зеркала: ему никак не удавалось хорошенько рассмотреть собственные волосы. Он отрезал пряди и вглядывался в них, но расставшиеся с головой они мало что могли ему сообщить, и он с досадой бросал пряди в огонь.
И вот наконец Вран усилием воли сумел избавиться от непрошеных мыслей. Он подошел к Евстафию; Евстафий показал рукой на шатры, и на коней, и на людей, которые сидели у костров и стояли возле пик.
— Кто выступил против вас? — спросил Евстафий. — Я не могу разобрать их гербы.
— Горностай, — пробормотал сир Вран и прищурился. Он плохо видел. Водянистая муть расплывалась у него перед глазами.
Шатры и кони, флажки и богато вышитые попоны до земли. И люди, и костры. За одним из шатров вздымалось осадное орудие: таран, привешенный к башне.
— Безумие, — проговорил Вран, стискивая руки. — Разве они не знают, какой здесь гарнизон?
— О да, — промолвил Евстафий, — сильный противник вам сейчас не по карману.
— Сколько их, по-вашему? — спросил Вран, помедлив. Ему не хотелось признаваться в том, что он почти ничего не видит.
Евстафий и глазом не моргнул:
— Человек сто, не меньше. Но кто они? Вы их узнали?
— Это не французы, — сказал сир Вран наугад.
Тогда Евстафий Алербах спросил его прямо:
— Не могло ли так случиться, что это люди Жана де Монфора?
— Герцог Жан не стал бы сразу присылать войска, — ответил сир Вран. — Для начала он прислал бы письмо.
— Да? — сказал Евстафий.
— Да, — отрезал Вран. — А письма не было.
— Да? — снова произнес Евстафий. Он не скрывал, что не поверил сиру Врану.
Все сходится, думал Евстафий: сир Вран де Керморван подозревается в колдовстве, и герцог Жан желает захватить его и судить. Поэтому сопротивление следует оказывать весьма умеренное — отработать плату, но не более того. После чего надлежит сдаться.
— Это крестьяне, вот кто это там, под стеной! — вдруг закричал сир Вран. Он побледнел до синевы и затряс в воздухе сжатым кулаком. — Это мои мужланы, они взбунтовались!
Евстафий уставился на него с любопытством. Его как будто забавляла эта ярость.
— Да с чего бы им бунтовать против вашей милости?
— По-вашему, я не в состоянии узнать собственных мужланов? Я их господин, я помнил каждого еще при его рождении, и вот они выступили против меня.
— Крестьяне не умеют воевать, — сказал Алербах. — Они трусливы и подлы, но не виноваты в этом: такова их натура.
До боли щурясь, Вран высматривал на лугу знакомые лица. То ему казалось, что он различает их отчетливо и даже может назвать имена, то вдруг все опять заволакивало пеленой.
Но вот воинство двинулось к стенам замка. Туман колыхался, заполненный фигурами людей и животных; слышно было, как глухо стучат барабаны и верещит свистулька. Сдвинулось с места и поползло к стенам осадное орудие. Грохотали колеса, бежали в тумане люди. Евстафий смотрел на них с насмешливой улыбкой.
Вран схватил его за руку, сильно стиснул:
— Я хочу, чтобы ты вышел со своими людьми и разбил их на лугу, под стенами!
Алербах высвободился, потер смятые Враном пальцы.
— Зачем это? Пусть штурмуют.
— Нет, нет, — Вран тряс головой, — не нужно доводить до штурма. Убей их раньше.
— Им не взять замок, — возразил Алербах. — И осада долго не продлится. Они скоро уйдут.
— Ворота, — сказал Вран. — Их можно сломать.
Евстафий, отвернувшись, молчал.
— Я хочу, чтобы ты вышел из замка и отогнал моих врагов от стен, — упрямо повторил Вран. — Я не желаю, чтобы они разбили ворота и ворвались сюда.
Осадное орудие росло с каждой минутой, и все больше людей можно было разглядеть со стены.
— Ворота слабы, — твердил Вран. Тоска сжимала его грудь. — Почему ты не веришь, Алербах? Ты обязан защищать замок… меня. Ты обязан спасти меня. — Он заглянул Алербаху в лицо. — Золотая цепь в три пальца толщиной и большим изумрудом, и четыре серебряных кубка, украшенные топазами, — прошептал Вран. — И одно золотое кольцо лично для тебя. — Он схватился за руку, начал стаскивать с пальца кольцо.
Осадное орудие росло с каждой минутой, и все больше людей можно было разглядеть со стены.
— Ворота слабы, — твердил Вран. Тоска сжимала его грудь. — Почему ты не веришь, Алербах? Ты обязан защищать замок… меня. Ты обязан спасти меня. — Он заглянул Алербаху в лицо. — Золотая цепь в три пальца толщиной и большим изумрудом, и четыре серебряных кубка, украшенные топазами, — прошептал Вран. — И одно золотое кольцо лично для тебя. — Он схватился за руку, начал стаскивать с пальца кольцо.
— За сражение — двойная оплата, — спокойно произнес Евстафий. Он забрал у Врана кольцо, надел на указательный палец, сжал кулак.
Затем капитан отошел, и Вран тут же услышал, как Евстафий кричит своим солдатам.
Ворота со скрежетом растворились; отряд наемников выступил из замка навстречу врагу. В полумраке шевелилось, как живое, осадное орудие и совсем близко ржала лошадь.
Наемникам предстояло пересечь луг, обширное пустое пространство перед стенами замка. Внезапно все смешалось, бег сломался. Раздались громкие крики, звон стали. Ян слышал шум сразу с двух сторон: впереди громыхала армия, а слева шло сражение.
Несколько солдат продолжало бежать навстречу врагам; другие ринулись туда, где закипела первая схватка.
Ян взял меч обеими руками и остановился, прислушиваясь.
Не оставалось никаких сомнений: на отряд напали совсем не там, где ожидалось столкновение. Те, кто атаковал их, бились отчасти конными, отчасти пешими. Пользоваться луками и арбалетами в такой сумятице, да еще в полумраке, не решался никто.
Ян сделал шаг вперед и наткнулся на тело. Убитый лежал на земле, пригвожденный копьем… нет, не копьем, а обычными крестьянскими вилами! Точно так же погибли те двое, найденные в лесу.
Ян остановился как вкопанный. Вилы чуть подрагивали: тот, кого они пронзили, был еще жив. Из раскрытого рта наемника вытекала кровь, в глазах неподвижно стояла влага.
Солнце второй раз вышло из-за горизонта, теперь гораздо увереннее. Наступающее утро осыпало умирающего каплями росы, словно драгоценными камнями. Но какими бы недолговечными ни были эти самоцветы, они прожили дольше, чем тот, кого они украшали. Ничего не ведая о красоте, посетившей его перед смертью, наемник вдохнул в последний раз и больше уже не выдыхал. Вилы в его груди застыли.
Первый луч солнца пронзил воздух, и затаившийся мир внезапно расцвел мириадами крохотных радуг. И мгновенно луч погас. Как будто некто боязливый дотронулся пальцем и быстро отдернул руку.
И, как будто порожденные рассветом, выскочили из тумана люди. Они больше не таились, и Ян увидел крестьян, вооруженных кольями; имелись у них и серпы, и ножи. Один, с длинной косой, бежал прямо на Яна; одежды этого человека развевались, коса вспыхивала — он был похож на торжествующую, веселую смерть, с которой охота пуститься в сумасшедшую пляску по всему миру, и выплясывать, выплясывать, оставляя позади города и села, монастыри и замки, реки и рощи, разбросанные посреди лугов.
Один из солдат бросился навстречу «Смерти»; несколько раз ему удавалось отбить удар косы, и «Смерть» была воистину близка к собственной смерти; но затем плавный, по-хозяйски уверенный взмах косы скосил солдата.
Посреди сражающихся, возвышаясь над головами солдат и крестьян, находился всадник. Спокойно держал он в опущенной руке меч и ничего не предпринимал. На мгновение Ян поймал его взгляд и понял, что уже встречался с ним глазами — когда стоял на стене и разглядывал картину Страшного суда. Конь не был ни белым, ни черным, а всадник казался задумчивым, даже печальным. Но Ян смотрел на мир как на картину и потому он сразу разглядел: все линии, все нити, на которых держится Керморван, стянулись к всаднику как к некоему узлу. Бездействовал же рыцарь потому, что держал в себе новое небо и новую землю и боялся расплескать их.
Ян побежал к нему; он видел, что в том же направлении бегут и прочие наемники. Враги хлынули против них толпой. То были мужланы, обряженные в тряпье, разрисованные углем и красной глиной; среди них имелись и женщины, и старики, и подростки; с собой они тащили чучела, сделанные из соломы, — подобья людей и лошадей, и несколько настоящих лошадок пытались выдернуть солому из грив лошадок рукотворных.
Шутовское воинство выплясывало и вопило, окружая солдат. Их били дубинами, валили на землю, забрасывали чучелами, затаптывали ногами. Евстафий первым опустил меч, давая знак остальным, и незаметно перевернул кольцо на пальце камнем к ладони. Тогда и остальные наемники побросали оружие. Кругом раздавались угрожающие крики, кое-кто уже потянулся к солдатам, норовя ухватить их и потащить на расправу.
Но рыцарь приказал громко:
— Оставьте их.
И люди сразу же подчинились ему.
Евстафий поднял взгляд на рыцаря:
— Благодарю.
— Это ты — Евстафий Алербах, голландский наемник на службе Врана де Керморвана? — спросил его рыцарь.
— Верно.
— Я хочу, чтобы ты забрал своих солдат и ушел, — сказал рыцарь.
— Мой господин, мы еще не получили нашу плату, — уперся Алербах.
— Я дам тебе телегу и лошадь, — сказал рыцарь. — Возьми с собой раненых и мертвых и уходи. Никто из вас больше не служит Врану де Керморвану, потому что я вернулся.
Он был совсем молодой, с зелеными глазами. А рядом с ним стоял доминиканец в очень грязной и рваной рясе, подпоясанный веревкой, с замусоленным деревянным крестом на поясе.
Тут монах дружески подмигнул ему и сказал:
— Подчинись, Евстафий, потому что этот рыцарь — сир Ив де Керморван, который проспал девяносто лет в лесу Креси и теперь явился, чтобы забрать свое достояние. Уноси-ка ты ноги, покуда он отпускает тебя.
— Клянусь пяткой Христовой! — воскликнул Евстафий, признавая свое поражение.
* * *Как ни рвался Ян уйти вместе с наемниками, крестьяне Керморвана его не пустили.
— Евстафий! — закричал Ян, когда крестьяне сбили его с ног и связали.
Евстафий укладывал на телегу погибших и помогал раненым устроиться поверх мертвецов.
— Евстафий! — звал его Ян.
На минуту Евстафий Алербах остановился и обернулся к Яну.
— Возьми меня с собой! — просил и плакал Ян.
Евстафий пожал плечами и отвернулся.
А крестьяне потащили Яна к сиру Иву, и швырнули под ноги его лошади, и хорошенько пнули напоследок.
— Этот — не голландец, он здешний, из замка Керморван!
— Предатель!
— Повесить его, как бедную Берту!
Сир Ив не смотрел ни на крестьян, ни на уходящих наемников, ни на Яна. Он видел замок впереди и угадывал там своего дядю, сира Врана.
— Тихо! — приказал сир Ив, заставив лошадь немного отойти от связанного Яна.
А когда люди вокруг него угомонились, добавил:
— Если этот человек принадлежит Керморвану, значит, он принадлежит мне; и не вам, которые тоже принадлежат мне, решать его участь.
После этого Эсперанс нагнулся и поднял Яна на ноги.
И тогда Ян увидел, как отряд Евстафия приближается к реке. Солдаты обступили телегу, которая то и дело вскрикивала — так казалось — при каждом толчке, на каждой колдобине. Отряд был яркой точкой, как и тогда, в зимнем лесу, и эта точка постепенно становилась все меньше, она как бы сжималась и в конце концов стала такой маленькой, что без всякого труда вошла в сердце Яна и растворилась там.
* * *А Вран действительно стоял на стене и наблюдал за происходящим, только он прятался и не думал, что его кто-нибудь видит. Когда взошло солнце и разорвало, высушило туман, осадное орудие предстало перед Враном на телеге; телегу эту тащили женщины, потому что лошади, в нее впряженные, были связаны из соломы. Только одна оказалась настоящей, и высоченная бабища вела ее в поводу.
Она-то и командовала остальными.
— Бей, — надсаживалась она, — эй, бабы, бей в ворота!
А у Врана не было под рукой ни горячей воды, ни смолы, ни даже камней, чтобы сбросить им на головы.
И женщины ударили в ворота тараном, раз и другой, а ворота оказались не заперты и отворились сами. И медленно проехал в них тот единственный рыцарь, который находился среди штурмующих. Вокруг него шумели люди, но ни один не дерзал к нему прикасаться.
Среди всеобщей сумятицы он держался так тихо, что напоминал надгробие. И едва только слово «надгробие» пришло на ум Врану, как вспомнил он тот сон, в котором Гвенн изрекала проклятие: мертвец явится и заберет свое.
Но ведь это не может быть сир Ив. Человеку не дано пробудиться от смертного сна; разве что наступил уже Страшный Суд и возвращаются мертвецы. А это маловероятно.
Тут рыцарь поднял голову и громко произнес:
— Здравствуйте, дядя! Я — Ив де Керморван. Я вернулся в мои владения, чтобы править замком и деревней и всей землей в округе.
Никого из тех, кто знал когда-либо сира Ива, в живых уже не было, и Вран решил воспользоваться этим. Он явил себя, выглянул из своего укрытия и, все еще стоя на стене, отвечал: