– Никаких автомобилей, значит, да?! Непролазные дороги в деревне, поэтому мы никогда не ездим на машине! – Карпелов злился еще минут пять, пока не понял, что заблудился. Ему казалось, что он точно идет к озеру, а озера все не было и не было. Он постоял, прислушиваясь, но электрички уже, наверное, не ходили. – Эй! – крикнул Карпелов, почувствовав, что устал и промок. – Эй, я заблудился! Ау!
– Иди на голос! – отозвалась совсем недалеко Ева. – Видишь меня?
– Вижу, – сказал мрачно Карпелов, – вижу голую и вредную заразу!
– Ну и прекрасно, – Ева обхватила себя руками и пританцовывала от холода, – иди налево от пруда к дому, а я еще в воде погреюсь, замерзла тут тебя искать.
Карпелов дошел до двора с фонариками, сел у стола и положил голову на руки.
– Майор, – сказала Далила из окна, – идите спать, а? Что вы все бегаете, топчетесь тут? Идите, я вам постелила, в коридоре свет горит, вторая дверь направо.
Карпелов обнаружил, что в маленькой комнате стоит диван, на котором улеглась Далила, а на полу лежит перина и одеяло.
– Ну, – дождалась Далила, когда Карпелов, сопя, разделся и лег, – приступим? Что вас беспокоит, чем помочь?
Ева, вынырнув из воды, обнаружила, что попала прямиком в небо, она взлетела над блестящей поверхностью воды и ступала по расплавленной луне, дотягиваясь до звезд. Сердце заныло, словно от предчувствия неизвестной радости и печали.
– Ну хватит! – Она отмахивалась руками от засасывающей высоты, звезды, звеня, разлетались в стороны. – Хватит, слышишь, я устала от твоих штучек. Тебе давно пора спать. Я тебя вижу, прекрати уже.
Суббота
В шесть часов утра Далила забралась под одеяло к Еве.
– Извини, – сказала она, обнимая теплое сонное тело. – Я виновата, Илия мне говорил, что Хрустов здесь, а у меня все из головы вылетело.
– Слушай, любительница долго поспать, сейчас шесть часов, что ты делаешь в такую рань? – Ева нащупала на стуле наручные часы и смотрела на них, прищурившись.
– Карпелов встал, потребовал косу, штаны и сапоги. Потом он сказал, что не знает, где косить. А Муси нигде нет.
– А ребеночек ее?
– И ребеночка нет. Я и не волнуюсь. Пришлось мне идти и показывать Карпелову покос. Коза закричала, я ее подоила. А так все спят. Пасмурно. Хорошо спится.
– Ты положила ему в пакет документы? – спросила Ева в полудреме.
– Положила. Плавки, ключи от машины, туфли… Я уже думала, что его Карпелов догонит и арестует. Голого. Представляешь? Что бы он делал, интересно? С голым Хрустовым. Повел бы на станцию и сидели бы там до утра, пока не пришла электричка.
– Нет, – пробормотала Ева. – Карпелов с прошлого года мечтает Хрустова поймать. Перебили бы друг друга, как… как два козла, какие уж там овны и львы…
– Тебе видней, – вздохнула Далила. – Спи. Я пойду, стирки полно, и дети скоро проснутся.
– Стой. Полежи еще. Скажи наконец хоть что-нибудь про Полину.
– Для тебя нет ничего интересного. Я очень испугалась и еще толком все не обдумала. Обдумаю – скажу. Могу даже дать отчет прочесть. Ты же принесла запрос по полной форме. Имеешь право.
– Скажи только, кто ей нужен в группе?
– Да почему ты так уверена, что ей кто-то нужен? Почему ты ни на минуту не предполагаешь, что она пришла за помощью!
– Ни на минуту! – отрезала Ева.
– И в этом мы различаемся, – кивнула Далила. – Мне показалось, или ты действительно злишься на меня?
– Ты меня раздражаешь.
– Подумаешь! Ты меня иногда так выводишь из себя – убить готова!
– Ладно, спасибо тебе за ласковое пробуждение. – Ева сердито откинула одеяло и села. – Я сама буду стирать сегодня. Только позвоню. – Она встала и вытянулась вверх, встав на цыпочки и доставая кончиками пальцев на потолке толстый брус перекладины.
– У меня в кабинете действительно стояли подслушки? – Далила смотрела на Еву лежа, к полу свешивались тяжелые желтые волосы.
– Похоже, так.
– И как ты это объясняешь?
– Пока никак. Но я удивлена, буду выяснять. Кстати, ты говорила, у тебя в группе шестеро. Я видела четверых.
– Ко мне ходят еще две сестры.
– Близнецы? – удивилась Ева и присела рядом на кровать.
– Погодки, но очень похожи. Преподают иностранные языки, красивы, друг без друга жить не могут и часто путаются. Забывают, понимаешь ли, кто есть кто. То одна, то другая выдает себя за сестру. Меняются мужчинами, однажды одна вместо другой сидела пятнадцать суток за хулиганство. Они меня восхищают, как экзотические рыбки.
По коридору прошлепали детские быстрые ножки.
– Кака! – сказала маленькая Ева, появляясь в дверях в одной короткой рубашке.
Женщины вскочили и бросились, одна – к ребенку, другая за горшком.
– Сёка! – сопротивлялась девочка, отказываясь садиться на горшок.
Далила и Ева быстро прошли в комнату, где спали дети, обнаружили маленького Сережу, задумчиво стоящего у манежа широко расставив ноги.
– Поздно, – сказала Далила, скривив нос. – Это ты нарядила его на ночь в комбинезон? У Муси они спят в одних рубашках, утром откидывают сторону кроватки, сползают и все делают в горшки сами!
– Кака! – объявил мальчик, опустился на четвереньки и быстро пополз к двери.
– Ладно, виновата, все равно стирать, но девочку я тоже в комбинезон упаковала и все пуговицы застегнула! – Ева показала на один заполненный горшок и валяющийся на полу комбинезончик.
– Ты что, радость моя, еще не поняла разницы между женщиной и мужчиной? – Далила ловила мальчика, он уползал, стуча коленками в деревянный пол и смеясь.
В шесть часов утра Климентий Фабер наконец увидел того мужчину, для которого на вертеле жарили барашка. Фабер был удивлен, потому что, в первый раз приехав к Наталье в гости, он подробнейшим образом осмотрел ее хозяйство как человек, который всегда с удовольствием изучает уровень приспосабливаемости и способы зарабатывания денег. Наталья держала оборудованную финнами мини-ферму и шикарный коровник с такими чистыми и ухоженными коровами, что Фаберу сначала показалось, что он, как в бытность свою пионером, попал на ВДНХ в павильон «Животноводство». Коров можно было гладить где угодно, а в светлом просторном помещении с незнакомой Фаберу техникой стоял чудный дух молока и горячего женского тела. В коровнике днем работали те самые длинноволосые красавицы, которые по вечерам обслуживали мужчин. А можно было прийти и днем, и утром во время дойки. Можно было взять девушку прямо от коровы – нежную доярочку в белом платочке и сарафане до пят. Еще был курятник, хотя Наталья предпочитала индоуток, для которых содержался огороженный пруд, а в зимнее время бассейн. Был и свинарник, а вот овец Наталья не держала, и, чтобы приготовить молодого барашка по заказу какого-нибудь южного гостя, ей приходилось лететь за ним через озеро в Ухтому, потому что жители ближайших селений ненавидели ее так же сильно, как боялись.
Еще не открыв глаз, Фабер постарался прислушаться и по звукам определить, где он сегодня проснулся. Его укутывала плотно и даже как-то торжественно полнейшая тишина. Глубоко вдохнув холодный воздух, Фабер слегка приоткрыл глаза и тут же в ужасе вытаращился в потолок. Грубые камни над ним были мокрыми, влага подтекала тяжелыми каплями на выступах и бесшумно падала вниз, превращаясь в темное пятнышко на перине, под которой так сладко спалось Фаберу. Осмотрев при свете керосиновой лампы некоторые предметы, висящие на стенах, Фабер вспомнил, где он, удивился легкости в голове и ощущению отлично отдохнувшего за два часа организма и постарался не думать, для каких именно частей тела употребляется тот или иной инструмент, вывешенный украшением на заплесневевшей стене. Выбравшись по почти отвесной лестнице на свет, Фабер обнаружил у колодца во дворе голого по пояс мужчину, который опередил его и подвывал от удовольствия, выливая воду из ведра на голову. Осмотрев заросшее черными волосами упитанное тело, мокрое лицо с усами и крупным нависающим носом, Фабер понял, что барашка заказывал именно этот.
– Неужели только утро? – огляделся Фабер, зевая и ежась от прохлады.
– Увы, уже утро! – сообщил ему с акцентом мужчина, накинул на голову полотенце и протянул, не глядя, руку. – Дядя Ваня. Жизнь струится из пальцев, как песок из разбитых часов.
Фабер руку брать не стал и обливаться передумал. Он поинтересовался, где может быть Стас, из-под полотенца ему было рассказано, что Стас ночью заполз под бильярдный стол и там заснул, а Наталья велела его не трогать, потому как Стас очень пугается, проснувшись не там, где заснул.
– Шэловек, понимаешь, видит, где она заснула, а потом видит совсэм другой место. Так можна сильна перепугаться, можна себя потерять.
Фабер дальше не стал слушать, он ушел искать бильярдную. По открытому балкону второго этажа пробежала голая длинноволосая девушка. Так бесшумно, что Фабер замер, стараясь уловить движение воздуха. Она тихо засмеялась за поворотом, уже невидимая Фаберу, и он вздохнул с облегчением. Растолкав совершенно невменяемого Покрышкина, Фабер пил с ним под столом клюквенный квас и обсуждал одну актрису.
– Шэловек, понимаешь, видит, где она заснула, а потом видит совсэм другой место. Так можна сильна перепугаться, можна себя потерять.
Фабер дальше не стал слушать, он ушел искать бильярдную. По открытому балкону второго этажа пробежала голая длинноволосая девушка. Так бесшумно, что Фабер замер, стараясь уловить движение воздуха. Она тихо засмеялась за поворотом, уже невидимая Фаберу, и он вздохнул с облегчением. Растолкав совершенно невменяемого Покрышкина, Фабер пил с ним под столом клюквенный квас и обсуждал одну актрису.
– Ты пойми, Клим, – с трудом управляясь с собственным языком, Покрышкин объяснял Фаберу его заблуждения по поводу актерского мастерства, – секрет перевоплощения прост, потому что этого секрета не существует. Ты предлагаешь модель поведения, актер эту модель в себе перерабатывает, и вот, пожалуйста, готов образ. Твой и его, пополам. Актер талантлив, когда может из твоей модели сделать полную индивидуальность, так, что у тебя дух захватит от неожиданности. Ты меня понимаешь, Клим? – Покрышкин уставился на Фабера воспаленными глазами, Фабер кивнул. – Вот и отлично, а то я сам себя не понимаю.
– Почему мужчина выбирает ту или другую женщину? – вдруг спросил Фабер.
– Да по памяти, друг мой, только по памяти! Ему кажется, что он женщину выбрал, а на самом деле он ее в этот момент вспомнил! И ничего с этим не поделать. Этим пользуются художники или киношники, они помогают тебе помнить свою женщину, мужчину, смерть или Венецию зимой. Человечество вращается в одном и том же круге всю свою историю. Люди одни и те же, страсти повторяются, это не моя мысль, это Кумус сказал. Кстати, живопись сама по себе категорически иллюзорна. Фотография более приемлема. Фотография хотя бы дает надежду на реальность. А живопись – это узаконенный вид навязанного обмана. Кто это сказал?
– Не помню. Я и Венецию зимой не помню, и смерти не помню.
– Ты, Клим, поэтому и не смотришь фильмы про это! Неинтересны тебе такие фильмы и картины.
– Сколько женщин можно вспомнить вообще? – Фабер лег на спину и рассматривал крепеж стола.
– Это как повезет. Можно только одну. И все. Вот будет трагедия, скажу я тебе! Пикассо это сказал про живопись. Да, Пикассо. Мастер узаконенного обмана. А музыка всегда невинна! – закричал вдруг Стас.
– Ты когда женщину вспоминаешь, берешь ее? – Фабер повернулся к Покрышкину и вдруг пожалел худого, со всклокоченными волосами, немолодого человечка.
– Это зависит от того, что ты делал с ней сто, двести, пятьсот лет назад. Разные вариации должны быть, понимаешь. Это сразу чувствуешь, когда надо просто завалить быстренько, а когда и дышать рядом невмоготу, не то что двигаться. А вообще я больше люблю у женщины тело, а не душу, чем и несчастен, идиот. Пойдем к гостям, что ли? Будем пить и жрать. Пить и жрать.
– Нет, я поеду, у меня дела, – Фабер вылезал из-под стола на четвереньках.
– Останься, ты не поверишь, приехал натуральный шотландец, надел юбку и на волынке играет!
– Поеду, – покачал головой Фабер.
Покрышкин догнал его на тропинке к озеру, дернул за руку, разворачивая к себе:
– Слушай, Наталья девочку привела. Ту, про которую ты спрашивал. Догони, говорит, что же это гость дорогой уедет без удовольствия. В твоем вкусе, она у нее не постоянно, она из деревни и, честно говоря, еще школьница, поэтому вчера, когда ты приехал, ее здесь не было. Пойдешь?
– Нет, – Фабер улыбнулся, – извинись за беспокойство, скажи… Знаешь как скажи, что я все получил, чего хотел. Спасибо. Дела. – Он отвернулся и ушел в высокую траву.
– Эй! – закричал Покрышкин, уже не видя его. – Да ты зачем приезжал-то?!
Эту ночь Полина провела, лежа в мокрой траве и выслушивая совершенно невыносимые разговоры четверых мужчин, которые считали лучшим отдыхом рыбалку и песни под гитару у костра, из спиртного употребляли только пиво, поэтому о своей принадлежности к великой державе говорили убедительно, не очень громко, но очень искренне. Понять логику мужчины, отягощенного университетским образованием и специальностью физика или электронщика, было практически невозможно, поэтому Полина в основном дремала, напрягаясь только в тех местах, когда кто-то уходил от костра в кусты по нужде. К четырем часам, придя к единодушному мнению о своей гениальности в общем и необыкновенной значимости каждого в отдельности, мужчины спели песню в три голоса про Африку, потом про жену французского посла, потом про Бразилию. Мужчина, из-за которого Полина так необычно проводила ночь, не пел, а иногда в особо важных местах басом произносил одно слово или тянул низкую ноту. В припеве – «только „Дон“ и „Магдалина“ – он гулким колоколом отбивал „Дон!“.
Она лежала на животе не очень далеко от костра, положив подбородок на руки. Черный водонепроницаемый костюм в обтяжку делал ее похожей на блестящую змею, ежик, спешащий по делам, остановился перед ней и принюхался, встав на задние лапы. Он почувствовал врага, свернулся и стал фыркать, словно осторожно чихал. Полина откатила его от себя палочкой. Иногда свет костра чуть согревал лицо под черной маской, и Полине казалось, что кто-то из мужчин приглядывается и вот-вот позовет остальных в свидетели, выставит палец, разглядев ее глаза. Подсветив циферблат, Полина обнаружила, что уже четыре двадцать пять, от реки пошел холодный туман клочьями. Она легла поудобней и покачала головой. Выслушивать радостные – взахлеб – советы про правильное насаживание мотыля больше не было сил, а к обсуждению женщин они еще не приступали.
Четыре сорок. «Ее» мужчина отошел от костра в темноту. Полина подтянула под себя ноги и встала на четвереньки. Медленно выпрямившись, она опустила на глаза очки и настроила линзы. Ночь стала серо-зеленой. Мужчина сосредоточенно обливал струйкой выбранный лист лопуха. Она подошла поближе и уже приготовила нож, как рядом затрещали сухие ветки, это от костра к тому же лопуху подошел еще один и громко сообщил, что «как только число эквивалентных рефлексов в группе превысит два, то нужно срочно разработать эн-мерный график нормальной вероятности». Полина застыла и задержала дыхание. Они журчали совсем рядом и ушли вдвоем. Странно, но Полина стала думать, ходят ли женщины по маленькому группами? Она занервничала, подняла на лоб очки и некоторое время привыкала к темноте. Что же, черт возьми, делать, если он так и не останется один? Подойдя к костру совсем близко, Полина стояла за тонким белым стволом и наблюдала подготовку к рыбалке. Ладно, можно будет его затащить в воду. Очень не хотелось, но придется лезть в реку. С другой стороны, в воде можно изобразить несчастный случай.
Пять двадцать. Перейдя на шепот, мужчины расселись недалеко друг от друга по берегу, выставили перед собой удочки и застыли, накинув на головы капюшоны одинаковых брезентовых накидок. Полина спускалась к воде, держась за ветки кустарника, и вдруг замерла. Она не отследила, под какой накидкой сидит он! Поднялась вверх, не прячась в раннем свете утра, и внимательно осмотрела всех четверых по очереди со спины. Ей показалось, что она угадала, но, уйдя под воду и передвигаясь по дну руками, она засомневалась и поняла, что придется как-то рассмотреть их лица.
Перед первым мужчиной она появилась, медленно всплывая вверх лицом в черной шапочке с прорезями. Он ничего не заметил, потому что сидел с закрытыми глазами, уронив голову на грудь, и посапывал, но удочку держал крепко. Второй увидел ее тело под водой, заволновался, боясь спугнуть и надеясь, что это большая рыба скользнула черным блестящим боком. Полина показалась головой из воды, когда мужчина, шаря рукой сзади себя, не нашел сачок и на секунду повернулся назад. Она набрала воздуха и медленно, стараясь скрыть движение воды, ушла в сторону, а он повернулся, уловил ее тень под водой и стал звать своего соседа, размахивал сачком и показывал то в воду, то руками – размер предполагаемой добычи. Третий встал и вошел в воду, насколько ему позволяли высокие болотные сапоги. Приготовив сачок, он всматривался, напрягая глаза, и вдруг из воды показалась рука в черной перчатке и погрозила ему пальцем. Мужчина провел рукой по лицу, на секунду задумался и неуверенно ткнул ручкой сачка в воду. Полы брезентовой накидки стали очень тяжелыми, а когда мужчина захотел выпрямиться, то не смог этого сделать. Он опускался все ниже и ниже головой к воде, завороженный странным длинным телом в водорослях, он даже испугался, наконец, когда увидел, что его тащат за брезент вниз две вполне реальные руки, но уже ничего не смог сделать. «Мелко», – подумал он перед тем, как вокруг его горла обмоталась и затянулась леска с удочки. Он бился в воде, и взбаламученный ил скрыл Полину и дал ей отплыть незамеченной в глубину, когда мужчина затих.
Она выбралась из воды на другом берегу, цепляясь пальцами за траву и скользя по мокрой глине. На той стороне реки суетились трое мужчин. Они бегали туда-сюда бестолковыми гномами в длинных накидках. Полина села, отдышалась и медленно стащила с себя костюм. Свернув его, закатала внутрь перчатки и трикотажную маску. Если не считать закрепленного в кожаном ремешке чуть пониже колена ножа, часов на руке и очков на резинке вокруг шеи, женщина была совершенно голой. Она пошла вдоль реки и переплыла ее еще раз, ниже по течению, где русло стало узким, держа одной рукой свернутый костюм. Лес проснулся, когда Полина шла к дороге. Кричали птицы, поднялся ветер, на полянах в мокрой траве раскрыла цветы земляника.