- Он не управляющий трестом, он замуправляющего...
И как талисмана касалась пальцами изящной брошки из серебра и меха.
УЧАСТОК ВЕСЕЛАЯ. ОКОЛО ГОДА НАЗАД
За что Глеб Истомин сразу невзлюбил Зудина, он и сам не сумел бы ответить. Глеб вообще, на всякий случай не любил почти всех, с кем имел дело. И надо сказать, что жена его Зинаида не составляла исключения. Однажды, еще до получения травмы ноги, Глеб, выпив, признался в этом "зеленому мастеру" Славику. Они сидели на участке Веселая в прорабской половине вагончика, был поздний вечер, даже можно сказать - уже началась ночь, во всяком случае, механизаторы спали уже, как богатыри после сечи, и все четыре вагончика были наполнены храпом и сладкими стонами. А Глебу не спалось что-то, и он решил выпить для облегчения настроения и достал из чемодана спирт, хлеб и лук.
Глеб Истомин не принадлежал к тем людям, которые не могут пить без компании. Мог он прекрасно выпить один, покурить и завалиться спать. Но вид безмятежно спящего "зеленого мастера" (причем на его пухлых губах блуждала ангельская улыбка) раздражал Истомина. И он разбудил "зеленого мастера", своего помощника на прорабском участке, и разлил спирт в две кружки.
"Зеленый мастер" Славик выпил с Истоминым и закурил с ним, и о чем-то они, естественно, стали говорить, и вдруг Глеб Истомин сказал такие слова:
- А мне, Славка, вообще никто не нужен. Хороший он там, расхороший меня это не дерет. Мне одному лучше всего. Я один - я сам себе, и никто меня не касайся. Я и сплю один. С Зинаидой никогда не сплю. Моя кровать, я сам на ней - все.
И он замолчал, удовлетворенный, нимало не заботясь о впечатлении, которое произвело его несколько необычное заявление на собеседника. Дело в том, что Глеба Истомина никогда не заботило, какое он производит впечатление на кого бы то ни было.
И, сказав то, что хотел сказать, Глеб уснул тогда спокойно и глубоко, а "зеленый мастер" проворочался чуть не до утра и утром проспал завтрак, а Глеб его не разбудил и в восемь усадил отписывать наряды, а в полдевятого котлопункт уже закрыли. До обеда.
Такая примерно была у Глеба Истомина установка. И вместе с тем Истомин любил власть. Причем это было даже не честолюбие, что можно было бы понять, а какая-то ненормальность, которую понять трудно. И заключалась эта ненормальность вот в чем; Глеб любил моменты, когда человек так или иначе зависел от его решения. Тогда Глеб с решением тянул, как говорится, выматывал душу, и это ему нравилось. Например, того же Славика он по десять дней не отпускал с участка, а когда Славик попросил однажды отгул, напомнил, что рабочий день у них ненормированный, и не отпустил даже в воскресенье. И сам оставался, и Славика не отпустил. Если бы Славик стал проситься, да еще распустил бы слюни, Истомин, возможно, и отпустил бы его. Помытарил бы, но отпустил. Но Славик был молодой, ласковый, но гордый и проситься не стал. А в следующую субботу собрался и заявил решительно:
- Уезжаю.
И был готов к скандалу и к разбирательству у Зудина.
Но Истомин тогда сказал просто:
- Валяй...
И Славик уехал.
С Зудиным Истомин столкнулся месяца через два после того, как Зудин принял дела. Прежний начальник Светлый устраивал Истомина уже тем, что практически на участок не приезжал, а если приезжал, то как-то празднично: соберет людей, пошутит, проведет легкую политинформацию - с юмором, остроумно, с эрудицией - и уедет. И все довольны.
И главбуху Светлый тоже воли не давал. Это было известно. Главбух, бывало, упрется: не буду платить, не положено, то да се. А Светлый - плати, и точка. Люди, мол, работают в труднодоступных местах, себя не щадят и так далее. План дают. Так что плати. Ну, бухгалтер подскажет насчет нарядов, так что все по закону получалось. И деньги большие, и по закону. А наряды-то он, Истомин, закрывал, закрывает и закрывать будет. И тут уж его власть.
Конечно, если ты триста кубов отсыпал, триста и будет закрыто. Тут уж ни прибавить, ни убавить. Хотя прибавить, в сущности, можно, потому что кто будет карьер мерить, сколько грунта вынуто, - кто будет? А никто не будет. Не до того. БАМ строим - это главное. БАМ спишет. Но дело не в этом. Кубы кубам рознь. В зависимости от грунта. Песчаный - одно. Смешанный - другое. Скальный - самая высокая расценка. А это уж старший прораб определяет какой. В этом вся и загвоздка.
Зудин тогда впервые приехал на участок Веселая. Приехал хмурый, сосредоточенный, не улыбался. Дело в том, что участок Веселая отсыпал автомобильную дорогу и план по километражу не выполнял. По кубометрам отсыпанного грунта выполнял, а по километражу - нет. Приехал Зудин в четверг после разговора с электросварщиком Забелевичем. Забелевич неделю проработал на участке Истомина - варил бойлерные системы в вагончиках, помогал технику ремонтировать; он вообще-то безотказный был, Забелевич. И веселый. Свой, можно сказать, допотопный трактор "Беларусь" со сварочной установкой называл не иначе как "Аполло" и ставил его непременно рядом с импортным бульдозером "Интернейшнл-хорвейтер", приговаривая при этом:
- Удостоим "Интер" своим соседством!
Называли Забелевича полушутя-полууважительно "Сварной" и говорили одобрительно:
- Ничего, Сварной у нас в порядке...
Узнав, что Забелевич приехал с участка Веселая, Зудин вызвал его в кабинет.
- Как, Сварной, дела?
- Нормально, - ответил Забелевич, - сварил что надо.
- А на участке вообще-то?
Забелевич пожал плечами.
Можно было ожидать, что он скажет примерно так:
"Я сварной, а не прораб, с меня и спрашивайте за сварку, а не за участок".
И если бы он так ответил, Зудин бы возразил ему на это таким образом. Он сказал бы: "Но ты еще член партбюро, товарищ Забелевич, поэтому я тебя и спрашиваю".
Но Забелевич не стал ничего говорить. Он пожал плечами, и посмотрел внимательно в лицо своему новому начальнику, и прочел на этом лице серьезность и большую заботу.
- Так что на участке? - опять спросил Зудин и посмотрел испытующе на Забелевича.
И Забелевич сказал:
- Бардак на участке, вот что.
- Я так и думал, - сказал Зудин.
Но расспрашивать не стал, а попросил позвать к нему главбуха и нормировщицу и стал готовиться к поездке на участок Веселая.
На участок Зудин приехал не один, а с геодезистом. Геодезист был молод, худосочен и волосат. Тощая бороденка, усы и большие голубые глазищи делали его похожим на семинариста Истомин однажды в Киеве, в Лавре, заспорил с одним семинаристом (Истомин тогда еще в техникуме учился, после армии), так тот семинарист похож был на этого чертова геодезиста. Такой же жидкий, и глаза голубые, пронзительные, и какая-то была в них старательность. Начали со святых мощей, перешли вообще на религию; семинарист подкованный оказался, сыпал терминами чуть ли не марксистскими. И получилось вот что: с одной стороны, Истомин знал, что бога нет и все это бред и поповские выдумки; с другой стороны, прижать к стенке семинариста никак не удавалось. Скорее, наоборот, семинарист своим тихим голосом все время прижимал Истомина к стенке. Глеб Истомин тогда плюнул в сердцах и ушел.
Истомин хмуро подал руку, знакомясь, невнятно пробурчал фамилию, а геодезист вцепился своими бестелесными пальцами в истоминскую лапу и назвался на украинский манер - Петро и заглянул Истомину в глаза, и взгляд у него был голубой, пронзительный и - старательный, как у того семинариста. Только вместо черной поповской униформы был на нем брезентовый плащ с капюшоном да сапоги с отворотами, а так - точная копия.
Зудин велел Истомину готовить бумаги для проверки, а сам вместе с геодезистом и "зеленым мастером" Славиком, погрузив в вездеход теодолит и геодезическую рейку, поехал мерить карьер, причем Глебу Истомину показалось, что водитель вездехода Кешка-танкист, перед тем как дать газ, посмотрел на него как-то со значением, одарив напоследок недоброй белозубой улыбкой.
Работа в карьере шла полным ходом, придраться здесь было не к чему. Экскаватор работал как часы, машины подходили споро - простоя не было. Однако это был четверг, тот день недели, когда работа смены набирает, как правило, наилучший темп. И, пока Славик и Петро мерили карьер, Зудин, сидя в кабине вездехода, прикинул дневную выработку смены - получилось выше нормы и записал в блокнот. Потом, уже сидя в прорабской, он сравнил дневные выработки. Получилось так, как он предполагал: в понедельник - пятнадцать процентов нормы, во вторник - семьдесят процентов, в среду - сто пять, в четверг - сто двадцать.
- Табель работ, - потребовал Зудин.
Истомин достал из потрепанной папки табель.
И тут начался тот самый памятный разговор, который превратил Истомина в непримиримого врага начальника мехколонны. Он и раньше, просто на взгляд недолюбливал Зудина, а теперь стал его определенным врагом.
Прежде всего Зудин прогнал из вагончика молодежь. Он просто посмотрел на Славика и Петра и коротко сказал:
- Табель работ, - потребовал Зудин.
Истомин достал из потрепанной папки табель.
И тут начался тот самый памятный разговор, который превратил Истомина в непримиримого врага начальника мехколонны. Он и раньше, просто на взгляд недолюбливал Зудина, а теперь стал его определенным врагом.
Прежде всего Зудин прогнал из вагончика молодежь. Он просто посмотрел на Славика и Петра и коротко сказал:
- Погуляйте.
Когда двери за молодыми людьми захлопнулись, Зудин закурил, предложив предварительно Истомину. Истомин тоже закурил.
- Где сейчас "Интер"? - спросил Зудин.
- На дороге, где же ему быть, - мрачно ответил Истомин.
- Так. Кто работал на нем в воскресенье?
- Клебанов, кто! - ответил Истомин совсем уж грубо и пожал плечами.
Но Зудин такие мелочи, как тон, в расчет не принимал.
- И Клебанов до конца смены работал?
- Ну!
- Моторин приехал в воскресенье вечером?
- А когда же! Со всеми приехал на "дежурке"!
- Так, - сказал Зудин и замолчал, попыхивая "беломориной".
Истомин тоже молчал и тоже попыхивал, хотя понимал уже, куда клонит начальство.
- Ну и что же случилось за одну ночь простоя с бульдозером, что - его ремонтировали восемь часов?
- Какие восемь часов, - совсем уж глупо пробормотал Истомин.
Они сидели за старым колченогим столом друг против друга - Истомин на койке, а Зудин на грубо сколоченной лавке.
Зудин загасил папиросу и развернул табель, чтобы Истомину было видней:
- Вот восьмерка, а вот "р" - ремонт. Или не твоей рукой проставлено?
- Моей, моей, - проворчал Истомин, наливаясь злобой. Он сильно краснел, когда злился; мясистые щеки, крупный нос и массивный подбородок - все делалось пунцовым, даже глаза наливались красным каким-то отсветом.
Но Зудин его злость в расчет не принимал.
- Так, - сказал он, - так. И что за ремонт?
И забрал табель к себе.
- И что за ремонт шестьдесят шестого "Магируса"? И шестьдесят восьмого? И сорок девятого?
- Сорок девятый, - сказал Истомин с вызовом, со скандалом в голосе, мне на квартиру дрова возил. Распилил "Дружбой" и свез. Нельзя? - Он уже кричал. - Нельзя? Месяцами сижу на участке - о жене нельзя позаботиться?
- Нельзя, - спокойно сказал Зудин и опять закурил, предложил Истомину и стал ждать, пока Истомин накричится. Крик его он тоже не принимал во внимание.
Но Истомин кричать больше не стал. Он стал закуривать. А одновременно закуривать и кричать у него не получалось.
- Во-первых, - продолжал Зудин, - машину с линии снимать нельзя никогда. Во-вторых, есть для этого разъездная бортовая машина. В-третьих, дрова тебе не нужны, потому что к холодам будет центральное отопление, а пока что всем розданы мощные электрокалориферы, и тебе в том числе. В-четвертых, дрова вы с водителем на сорок девятом действительно заготовили, только не для своих жен - они им не нужны, а загнали их в Душкачане или в Холодной - я еще выясню где, а деньги пропили. В-пятых, это частности, а я спрашиваю, что за ремонт был в понедельник у одного бульдозериста и пяти автомашин, где ремонтная ведомость, перечень израсходованных материалов, запчастей и принадлежностей и где росписи о получении инструктажа по технике безопасности перед началом производства ремонта?
Вот так, - сказал после небольшой паузы Зудин, вовсе не дожидаясь ответов на свои вопросы. - Вот так. А в-шестых, можешь не отвечать, я сам тебе скажу. Никаким ремонтом никто не занимался, а занимались пьянкой и опохмелкой. Так или не так? А ты за то, что они занимались пьянкой, расшатывали свое здоровье, да еще техника простаивала, что само по себе уже убыток государству, ставишь им восьмерки и, стало быть, собираешься платить из государственного кармана.
Истомин слушал все это, сжав губы и выкатив глаза, и папироса в его пальцах погасла. Зудин дал ему прикурить от зажигалки и закончил совершенно спокойно:
- Да ты знаешь, что ты преступник и тебя надо судить?
От этих тихих слов Истомин поднялся во весь свой богатырский рост, он буквально навис над маленьким и сухим Зудиным и заревел в гневе и в истерике, упираясь в стол кулачищами:
- Пошел ты к такой-то матери! Много ты понимаешь в наших делах, сопля зеленая!
Но и этот его рев и ругань Зудин не принимал во внимание.
Он просто показал Истомину табель и спросил:
- А что тут понимать?
Потом сложил табель вчетверо и, вложив в бумажник, спрятал в карман. Нельзя сказать, чтобы он сделал это как-то особенно демонстративно. Да здесь особенной демонстрации и не требовалось. От этого скорей делового, чем демонстративного жеста Истомин сник, замолчал, только насупился еще сильнее.
Молчал и Зудин.
Так они молчали минут, наверное, пять, не меньше. Потом Истомин, словно решившись, сказал "ладно!" и стал развязывать тесемки своей обтрепанной папки. Раскрыв папку, сунул Зудину под нос какой-то лист, сказал "вот!" и отвернулся.
Зудин принялся разглядывать бумагу. Это был точно такой же табель, за эту же самую неделю, только в тех клеточках, где в первом табеле стояло "р", здесь стояло "п" - прогул.
- Это что еще за двойная бухгалтерия? - удивился Зудин.
Истомин не сразу ответил. Он как-то обмяк - плечи будто опали, голова опустилась и голос полинял, скорее всего оттого, что Зудин никак не прореагировал на его истерику и прямое оскорбление, не то чтобы сдержался, а просто не прореагировал, не заметил самым естественным образом. Промелькнула мысль, что Зудина на горло не возьмешь, что он и сам умеет, если надо, глотку драть, но ему не надо, он свое уже оторал, и для него все это семечки. И от этой мысли Глеб Истомин скис, сломался, потух.
И он стал искать мира с Зудиным, улыбнулся виновато и проговорил уже искательно:
- Сейчас все объясню...
Но и этот искательный тон Зудин не принял во внимание.
Он просто стал ждать объяснения, и все.
- Понимаешь, Герман Васильевич, они что прогуляли, то прогуляли. Но отработают. Как чуть заартачится - я ему этот табель под нос: мол, хочешь, чтоб прогул пошел в бухгалтерию? И он как миленький. Надо - дров заготовит и территорию приберет. Прогульщики - они самые послушные бывают. А за понедельник он мне отработает, нормально получается.
- Так, - сказал Зудин, - нормально.
И посмотрел на Истомина, даже можно сказать, с интересом.
Надо сказать, что Зудин не с луны свалился сюда, в мехколонну и на прорабский участок старшего прораба Истомина. Он прошел все ступени служебной лестницы дорожного строителя - от подсобного рабочего до начальника мехколонны. Долго работал бульдозеристом - хорошим бульдозеристом был, потом, по мере окончания старших курсов института, - участковым механиком, старшим прорабам, главным механиком, главным инженером.
Так что он не с неба свалился и знал, что бывают между рабочими и прорабами конфликты, знал, что бывают сбои не только у техники, но и у людей, знал, что нельзя покрывать пьянство и разгильдяйство, знал также, что нельзя-то нельзя, а бывают случаи, когда следует поступить через нельзя все бывает. Все это Зудин знал, все видел, все испытал. Но такого, чтобы мастер, прораб использовал самый натуральный шантаж как рычаг власти, он не встречал ни разу.
Поэтому он и посмотрел на Истомина с интересом, сдерживая подкатывающую к горлу волну негодования.
Истомин уже жалел, что раскрыл свою двойную бухгалтерию, он понимал, что просчитался, зашел не с той карты и вместо сочувствия вызвал в начальнике непримиримость, которую тот пока дипломатично скрывает. В то же время он вспомнил, как юлил однажды тот же Моторин, как упрашивал не ставить прогула, как - классный бульдозерист! - мыл полы в вагончиках, он вспомнил это и усмехнулся.
Зудин понял эту усмешку, он словно расшифровал этого человека, читал его мысли, но выводов не делал, рано было делать выводы.
Он снова достал бумажник и извлек из него расчеты геодезиста.
- Давай проверим твои кубы.
Эта проверка тоже не предвещала ничего хорошего.
Вернувшись с участка, Зудин сочинил тогда убийственный приказ со строгим выговорам и с удержанием трети зарплаты, но что треть прорабской зарплаты по сравнению с тем перерасходом заработной платы, который Зудин фактически вскрыл!
Он написал заявление в партийное бюро, но с разбором дела на партбюро пришлась отложить. Секретарь - он же зам по общим вопросам - был тогда в командировке: доставал запасные рессоры для "Магирусов". А потом Истомин получил травму ноги, которую Сеня Куликов умудрился оформить как производственную. На самом же деле он просто напился на дне рождения у Моторина и, возвращаясь домой в сильно пьяном состоянии и буйном настроении, свалился в яму и сломал ногу.
Теперь он пребывал дома с загипсованной ногой и копил злобу на Зудина, на Славку, на геодезиста Петра и на всех, кто попадал в круг его невеселых мыслей.
БАЛОК ВАЛЕНТИНЫ ВАЛЕНТИНОВНЫ
ПОЛГОДА НАЗАД И РАНЕЕ