Зудин чувствовал, что дело идет к снятию. Он знал, что в тресте лежит коллективное письмо, подписанное более чем десятком рабочих, письмо-жалоба, в котором скрупулезно собраны его большие и малые промахи и где, как в каждой жалобе, естественно, присутствовали небольшие пережимы и передержки; прямота и резкость проходили как откровенная грубость, требовательность и борьба с нарушением трудовой дисциплины превращались в администрирование, упорядочение заработной платы - в пренебрежение интересами рабочего класса. Как будто сам Зудин не из рабочих и жмет соки для личной выгоды... Не забыли в тресте и "зеленого мастера" Славика, как Зудин, несмотря на прямое указание управляющего, не отпустил его жениться. Правда, окончилось в данном конкретном случае все более или менее благополучно и как бы превратилось в шутку, в веселую историю, но факт прямого неповиновения был, и от этого никуда не денешься.
Знал он также, что письма-жалобы стихийно не пишутся, что должен быть организатор и, так сказать, редактор такого документа, и знал, кто именно был таким организатором и редактором. И был это вовсе не Глеб Истомин, хотя он, наверное, ненавидел Зудина больше всех. Был это точно не Глеб Истомин, а это был главный инженер Виталий Климов, молодой, быстро растущий инженер, которого почему-то не назначили после ухода Светлого начальником мехколонны. Знал это Зудин абсолютно точно, потому что не могло быть тайн в поселке Северном - все знали всё. Знать-то знал, но вида не показывал, не хотел сбивать главного с рабочего ритма - это было бы вредно для производства. Главный был хорошим, грамотным специалистом, и Зудин держал его постоянно на первом участке за Джигиткой, где отсыпалось основное земполотно под рельсы. И хоть был там и прораб, и участковый механик, и дорожный мастер, главный инженер сам контролировал технологию производства и геометрию насыпи и подписывал сдаточные документы. Работал он, надо сказать, хорошо, инициативно ликвидировал простои, часто (чаще Зудина) бывал в тресте, благо первый участок находился ближе к Усть-Куту - столице Западного БАМа, чем опорный поселок. И цену себе Виталий Климов знал и торопился стать начальником.
Вот такой был расклад, как говорят преферансисты, хотя за карты Зудин не садился уже, наверное, миллион лет.
При том, что Зудин был абсолютно предан делу, прекрасно знал технику и освоил двигательные пружины производства, деятельность его была далеко не безупречна, он это понимал, хотя часто понимание приходило с опозданием.
Например, в тот первый приезд на участок Веселая он досконально разобрался с Истоминым он прошел его вдоль и поперек, а потолковать с механизаторами как-то не догадался. Ему казалось, что правота его настолько очевидна, что не нуждается в пояснениях. И это, конечно, было ошибкой, потому что нельзя взять и снизить людям зарплату и не объяснить, что, как и почему.
Сам Зудин за заработком никогда не гнался, предполагал, что и для других сумма заработка не главное, тем более что речь ведь шла не о цифрах сто двадцать или сто шестьдесят, а о цифрах пятьсот - семьсот или восемьсот - тысяча - такие получались суммы, с учетом северных и "колесных" коэффициентов. То есть при любой погоде основные растущие материальные и культурные потребности безусловно удовлетворялись.
Очень может быть, что большинство механизаторов истоминского участка согласились бы с Зудиным, если бы он собрал их, разложил бы все по полочкам, - наверное согласились бы.
Но Зудин никого не собирал, ничего ни перед кем по полочкам не раскладывал, он просто распорядился в бухгалтерии сделать перерасчет, чем и вызвал на участке недовольство.
Новый главбух, которого Зудин пригласил из Ульяновского стройтреста, крепкий, спокойный старик, посоветовал тогда осторожно:
- Вы бы, Герман Васильевич, поехали с председателем месткома на участок, поговорили бы с народом насчет перерасчета...
Но чего-чего, а самоуверенности у Зудина всегда было с излишком, и поэтому к любым советам он относился всегда отрицательно.
- Яков Александрович, - возразил он тогда, - это же ваши слова: "Я считаю, что при всей трудности условий и полезности производимой работы ведомость с астрономическими суммами выглядит противоестественно, и такую ведомость я не подпишу!" Это ваши слова? Так или не так?
- Так, - согласился тогда главбух Яков Александрович, - я и сейчас готов их повторить.
- А теперь скажите, - спросил его тогда Зудин, - правильно ли я разобрался с нормами?
- Безусловно, я вам уже говорил.
- Так в чем же тогда дело?
- Дело в том, - сказал тогда на это главбух Яков Александрович, - что вы, как начальник, мне симпатичны. - Он немного подумал и добавил: - И как человек, пожалуй. Так вот. Я не хочу, чтобы вы, Герман Васильевич, сломали голову... Я этого не хочу, и кроме того это будет экономически нецелесообразно.
- Бросьте, - отмахнулся тогда Зудин, - не забивайте голову всякой ерундой ни себе, ни мне.
Главбух Яков Александрович молча пожал тогда плечами - что он мог на это сказать? За свою долгую бухгалтерскую жизнь он видел много начальников, наблюдал их становление, взлеты, иногда падения, и опыт подсказывал ему, что в подобной ситуации должна завариться довольно густая каша. Сам всегда ровный, застегнутый на все пуговицы, он со временем стал психологом и даже физиономистом. Однако никогда или почти никогда не вмешивался в ход событий - это было не в его характере. Одно лишь знал твердо, что как бухгалтер ни разу не подвел ни одного начальника, ни хорошего, ни плохого, ни среднего. Хотя одного начальника он снял с должности. Именно как бухгалтер. Даже, скорее, так: как бухгалтер и коммунист. Или еще проще: как порядочный человек.
Было это в Ульяновске. Яков Александрович работал главным бухгалтером строительно-монтажного поезда и время от времени посещал участки, считая своим долгом иметь наглядное представление о той работе, за которую он выплачивал зарплату рабочим и ИТР. Бывая на участках, он, естественно, интересовался "малой бухгалтерией", то есть табелями и нарядами, которые вели прорабы. И вот на одном, самом удаленном от конторы участке он наткнулся на наряд группе наемных рабочих на разбор двух бараков, которые выслужили свой положенный срок и действительно подлежали переводу на дрова. И дрова в соответствующем количестве кубометров были, как полагается, оприходованы. Более того: они имелись в наличности. Ими топили. Наряд трем нанятым единовременно рабочим был закрыт на сумму триста рублей.
Дело заключалось в том, что ни один здравомыслящий прораб не стал бы тратить триста рублей на ручную разборку негодных бараков в то время, как бульдозерист сделал бы эту работу за полдня, ладно, пусть за день, и это стоило бы, во всяком случае, не больше тридцатки. Ладно, предположим невероятное - рублей пятьдесят, но не триста же!
Прораб, молодой исполнительный парень, охотно объяснил, что бараки действительно снес бульдозер, но бульдозеристу эту работу он оформил как дорожные работы, а группа из трех человек оформлена на разовую работу по просьбе начальника СМП, он сам тогда приезжал на участок и привез троих молодых людей, кажется, это были студенты, причем один из них вроде бы начальников племянник. Молодые люди приехали отдохнуть на природе, у них была палатка и шампуры для шашлыков. И начальник попросил организовать им небольшую денежную сумму - вот прораб и организовал.
Яков Александрович забрал тогда с собой липовый наряд, попросил прораба написать объяснительную, и что интересно - прораб легко, даже можно сказать - охотно согласился, и с этими бумажками Яков Александрович немедля отправился в прокуратуру.
А когда начальник, узнав об этом, вызвал его для объяснений, он сказал ему коротко и перейдя на "ты", что было для корректного Якова Александровича признаком большого гнева. Он сказал ему так:
- Ты вор. А работать с вором я не стану. Если тебя не снимут, я уйду.
Потом был шум. Начальника этого сняли все же. Были директивные письма, заработал и беспроволочный телеграф. Зудин узнал об этом случае, разыскал адрес Якова Александровича и пригласил его на работу к себе в мехколонну. Яков Александрович согласился не раздумывая. При всей своей бухгалтерской сухости он не лишен был романтических помыслов, а строительство БАМа - это, что ни говорите, строительство БАМа.
Одна, так сказать, единичная жалоба - этого было, конечно, недостаточно, чтобы делать так называемые оргвыводы. Однако в тресте мало-помалу складывалось о Зудине весьма отрицательное мнение. Зудин не любил ездить в трест. Почти никогда не звонил с просьбой в чем-нибудь помочь. И поэтому у заместителя управляющего и у главного механика закрадывалось такое подозрение, что Зудин просто бездельник. Ибо кто работает, у того возникают трудности, а у кого не возникает, тот...
И слово "Зудин" начинало носиться в трестовском воздухе только в связи с какой-нибудь неприятностью, например, оно некоторое время не сходило с уст в связи с тем судебным процессом, который Зудин проиграл.
И слово "Зудин" начинало носиться в трестовском воздухе только в связи с какой-нибудь неприятностью, например, оно некоторое время не сходило с уст в связи с тем судебным процессом, который Зудин проиграл.
Как уже упоминалось, Зудин не с луны свалился на головы трудящихся мехколонны, а вышел, как говорится, из гущи жизни. Из той самой гущи жизни, в которой иногда все складывается так, что нельзя не поднять чарку, не разделить компанию. И у Зудина иногда все складывалось так, что он поднимал чарку и разделял компанию. Он умел это делать таким образом, чтобы в результате было хорошо, а не плохо. То есть Зудин не был в этом отношении абсолютно стерильным человеком.
Однако он совершенно не терпел производственного пьянства и был немало озадачен, когда столкнулся с ним в своей мехколонне.
Дело было совершенно не в том, что все это не вязалось с существующим на БАМе сухим законом. Зудин, как человек многоопытный, никаких иллюзий насчет этого сухого закона не строил. Ибо, во-первых, сухой закон охватывал только УРСовские торговые точки. А в старых, не бамовских поселках продавался питьевой спирт. И для "колесных" дорожно-строительных подразделений закупка "горючего" не была сколько-нибудь серьезной проблемой.
Во-вторых, на БАМе официально разрешалось раз в неделю - в суббогу или в предпраздничные дни - продавать коньяк и шампанское. Высокие же заработки позволяли употреблять дорогой коньяк не как деликатес, а как, скажем, водку.
Озадачен же Зудин был потому, что ожидал встретить несколько иной настрой во вверенной ему мехколонне. Он ожидал встретить деловой энтузиазм и бескорыстную преданность делу со стороны, по крайней маре, комсомольцев. Но оказалось, что комсомольцев в этой мехколонне почти не было. За исключением пяти-шести молодых специалистов, окончивших техникумы, собрался здесь народ в основном уже в возрасте, часто - кочевой, привыкший к вербовкам, хорошим подъемным и к северным коэффициентам. А молодежь, которая приехала сюда в начале стройки, в этой мехколонне не удержалась, уволилась понемногу, о чем говорила пухлая папка приказов, хранящаяся у инспектора по кадрам.
Что явилось причиной ухода молодежи из мехколонны - то ли трудности с питанием и жильем при тяжелых климатических условиях, и дрогнули ребята, то ли начальник Светлый был тому причиной, в том смысле, что насаждал в колонне, как догадывался Зудин, не молодежный дух, а скорей шабашно-деляческий.
Так или иначе, но к моменту прихода Зудина обреталось тут порядочное количество людей случайных, малополезных, от которых следовало как можно скорей избавиться и пригласить на их место специалистов, знакомых Зудину по прежней работе.
Однако никто из намеченных Зудиным к изгнанию лиц не разделял этих его устремлений и собственно желания уволиться с работы не обнаруживал - ни ворюга и пьяница Толик, ни алкаш художник Леха, ни разнорабочая Палей, с которой Зудин и судился.
В мехколонне к Валентине Валентиновне Палей относились добродушно. Шоферы, бульдозеристы и экскаваторщики называли ее почти ласково - "сучка".
"Сучка" Валентина Валентиновна была в полной мере порочна. Настолько, насколько может быть порочна сорокатрехлетняя женщина.
Высохшая, с поредевшими волосами, с неумеренной косметикой на дряблом лице, она являла собой живое назидание вступающим в жизнь неиспорченным девицам: вот что вас ожидает, если вы себе позволите...
Валентина Валентиновна была, естественно, женщиной сильно курящей, поэтому голос у нее был хриплым, а зубы желтыми. Была она, само собой, и сильно пьющей женщиной, причем поговаривали, что в трудные времена она доходила до "фонфуриков", то есть пила одеколон. Была она, может быть, еще в недалеком прошлом и сильно гулящей женщиной, в том смысле, что гуляла и веселилась с разными мужиками, ибо нет в природе такого мужика, который гулял бы и веселился непрерывно. А Валентине Валентиновне нужен был постоянный праздник.
В настоящее же время нелегко было отыскать добровольца лечь в постель с Валентиной Валентиновной даже в состоянии полного непонимания окружающей реальности, поэтому в настоящее время про Валентину Валентиновну нельзя было сказать, что она гулящая.
Зато гулящей была ее дочь Нинка-повариха, такая же неуемная, как мать, однако, по молодости лет, не успевшая растратить тело, посадить голос и притушить взгляд.
Балок, в котором жили мать и дочь Палей, представлял собой такое место, куда всегда можно было прийти с бутылкой и уйти утром. И хоть искатели несложных приключений имели, как правило, в виду не Валентину Валентиновну, а Нинку, Валентина Валентиновна не обижалась и довольствовалась ролью сводницы - не сводницы, а кого-то вроде товарища по игре. Во всяком случае, пила и веселилась и спать удалялась за занавесочку. Редко, очень редко дело складывалось так, что и в ее закутке, закрыв собой занавесочку, вырастала шатающаяся мужская тень. Редко, но бывало же!..
Была Валентина Валентиновна калибром помельче своей дочери, повадку имела заискивающую, даже можно сказать, была прилипчива, за что и получила свое беззлобное прозвище.
Надо полагать, что у разных людей имеются совершенно неодинаковые понятия о жизненном равновесии, и если с точки зрения, например, Зудина или, тем более, его жены Тамары, балок Валентины Валентиновны представлял собой не что иное, как вертеп, то с точки зрения самой Валентины Валентиновны и, по-видимому, ее дочки Нинки-поварихи, балок их был вполне надежным убежищем для протекания вполне устойчивой жизни.
И только пошатнувшееся здоровье заставило Валентину Валентиновну засомневаться в устойчивости их с Нинкой жизни в том хотя бы смысле, что слишком рано при этой жизни уходят из тела жизненные соки.
Терапевт из поселковой поликлиники нашел в Валентине Валентиновне сильное нервное расстройство и признаки начинающейся гипертонии, выписал лекарства и строго высказался насчет режима.
Но к чести Валентины Валентиновны надо сказать, что мысли ее были заняты не столько своими недугами, сколько возможным в недалеком будущем нездоровьем Нинки; она представила, как у Нинки до срока опадет грудь, поредеет волос и начнется гипертония, и ей стало обидно за Нинку как за дочь и за себя как за мать. И она сказала Нинке: вот что, Нинка, заканчиваем эту пьянку, будем тебя по-хорошему замуж выдавать, а то ты тоже перейдешь на это меню, и показала указательным пальцем со сползшим маникюром на флакон брома с валерьянкой.
И Нинка согласилась идти замуж.
Она вдруг взглянула на мать как бы со стороны, на жалкую, растерянную, никому, в сущности, не нужную женщину, представила себе, что это - ее будущее, и ужаснулась. И захотелось ей в мужья парня скромного и надежного, непьющего-негулящего, такого, например, как Коля Родимов. И она сказала сначала себе "Коля Родимов". А потом сказала матери: "Родимов Коля".
Тут как раз Коля Родимов попал в беду. Работал Коля на "МАЗ-500", небольшой двухосной машине, наряжен он был возить грунт для отсыпки причала на Байкале. Был Коля человек старательный и инициативный, что его в данном случае и подвело, потому что инициатива его оказалась неполезной. Дело заключалось в том, что Коля выехал на линию без аккумулятора. Аккумулятор находился в ремонте, вообще-то он подлежал замене, но нового пока не было.
На поиски новых аккумуляторов отправился неутомимый и неунывающий завгар Арслан Арсланов, и был он в этот момент не то в Свердловске, не то в Усолье Сибирском - где точно, Коля не знал, и хоть Арсланов обычно добывал то, за чем отправлялся, тратил он на это всегда много времени, так что новый аккумулятор был делом довольно далекого будущего. Правда, недавно на промбазе оборудовали так называемый электроцех с аккумуляторным участком. В вагончике. Так что очень могло быть, что ребята-электрики что-нибудь в ближайшее время и схимичили бы. Но простаивать Коле не хотелось, и он тогда проявил свою неполезную, как оказалось, инициативу: он попросил, чтобы его "дернули", и, заведясь, с ходу выехал без аккумулятора, имея в кабине пассажира - электросварщика Забелевича.
Может быть, если бы на месте был Арсланов, он бы не выпустил машину без аккумулятора. Но Арсланов, как уже известно, был в это время в командировке, его временно замещал один из участковых механиков, который одновременно занимался делами участка, одним словом, путевка оказалась подписанной заранее, и Колю выпустили из промбазы. И, конечно, у Коли заглох двигатель. Оказалось, что засорился бензопровод. Коля бензопровод вычистил, топливо стало подаваться, но завести машину было нечем.
И тогда Коля опять проявил неполезную инициативу, и опытный человек Забелевич его не остановил, а, напротив, способствовал. Они вдвоем подтолкнули машину к укосу, который вел прямо в озеро Байкал, полагая, что в самом начале укоса Коля вскочит в кабину, включит скорость и, когда машина заведется, остановится.