Однако Коля в решительный момент сорвался с подножки.
У "МАЗа" подножка неудобная, высокая и внутренняя, и, забираясь в машину, приходится хвататься за дверь или баранку, так что неудивительно, что Коля дал осечку. Сорвавшись, Коля не сдался, а предпринял вторую попытку, но машина уже набрала кое-какую скорость, дверца на ходу стала закрываться, одним словом, все, что Коля сумел сделать, это рвануть влево руль, благодаря чему машина не ушла в чистую байкальскую воду, а свернула влево, и ее, почти не помяв, остановили молодые лиственницы.
Коля же получил травму, потому что левая дверца ударилась о большой валун, в результате чего она оказалась оцарапанной и помятой, а Колина нога сломанной.
У Зудина были неприятности по этому поводу. Мехколонну лишили квартальной премии, а управляющий трестом издал приказ, в котором фигурировали такие слова и словосочетания, как "низкая организация транспортной службы", "техническое обслуживание", "техника безопасности" и, наконец, слово "выговор".
Коля же Родимов лежал в это время в поселковой больнице и тосковал. Тосковал он оттого, что ему здесь, в больнице, было ужасно скучно, и от досады, что так все неладно у него получилось, и от того, что Зудин теперь будет разговаривать с ним сквозь зубы, обливая презрением, а это обидно, потому что Зудина Коля уважал. Сначала Колю навещали товарищи, но как раз тогда ему еще не было скучно, потому что было больно и вообще не по себе. А когда Коля стал потихоньку выздоравливать, визиты стали редкими, а Коле тогда-то как раз и требовалось поговорить о том о сем, например, о той же отсыпке байкальского причала, и так далее.
И тогда Колю впервые навестила Нинка.
Она пришла в больницу и повела носом. Больница была только что отстроена, и больничный запах не успел в ней еще поселиться. В коридоре и в палатах пахло не лекарствами, а смолой.
Коля лежал в палате один, больше хирургических больных не было, и он в своем полном одиночестве был, конечно, рад любому живому существу. А Нинка, тем более, принесла пирог - она его специально испекла на кухне - и сама пришла приодетая, свежая, и к обитающему в палате запаху смолы примешивался запах дорогих французских духов, имеющихся в ассортименте поселкового универмага.
Надо сказать, что Коля не бывал у Нинки в балке никогда, хотя, в отличие от многих Нинкиных гостей, он был абсолютно холостым человеком. И было бы неправдой утверждать, что какие-нибудь высокие порывы мешали Коле подкатиться к Нинке, о которой гуляла по поселку веселая слава. Нет! Мешала Коле природная робость и боязнь позора, если его "направят", а так против Нинки он ничего не имел. Поэтому Коля искренне обрадовался Нинке и ее пирогу и, слегка покраснев, выдавил из себя такую любезность, что пирог, конечно, вкусный, но главное приятно, что о нем, Коле, позаботились и испекли специально для него, и так далее. К тому же Нинка была очень хороша. Новая роль милосердной сестры одухотворила ее, глаза ее светились добротой и сочувствием, и это неудивительно, потому что у Нинки при всех ее недостатках от природы было доброе сердце.
Одним словом, Нинка стала приходить в больницу каждый день, она уже поправляла Коле подушки, прибирала в палате, приносила из лесу цветочки, и Коля уже ждал ее появления, ему уже без Нинки становилось не по себе.
И, покончив с больницей, Коля Родимов, ко всеобщему изумлению, принес свой бритвенный прибор и мыльные принадлежности не в общежитие, а в балок Валентины Валентиновны Палей.
По всем признакам жизни, быта и нравственных понятий, должны были найтись в мехколонне добросовестные товарищи, которые пожелали бы открыть Коле глаза на ужасную правду в отношении Нинки, и такие товарищи, безусловно, нашлись, и говорили Коле разные отрезвляющие слова и самоотверженно приводили вопиющие примеры. Но Коля был тверд, как тот огромный валун, что сыграл роковую роль в его жизни, и не существовало в природе человеческих сил, способных сдвинуть Колю с его позиции.
На свадьбу Коля предусмотрительно пригласил только женатых механизаторов и персонально пригласил их жен, чтобы избежать чьих бы то ни было несвоевременных рассуждений или, тем более, воспоминаний на щекотливую тему.
Начальник мехколонны Зудин выделил молодоженам свой "УАЗик", сам же на свадьбу идти не хотел, потому что Колю считал не героем, спасшим машину ценой риска и увенчанным за свои доблести горячей Нинкиной любовью, а обыкновенным разгильдяем, растяпой, из-за которого колонну лишили квартальной премии, к тому же слюнтяем и карасем, который послушно заглотал первую попавшуюся наживку. Но жена Зудина Тамара мягко, но настойчиво уговорила его. По случаю все-таки рождения новой семьи и - чем черт не шутит! - может быть, вполне счастливой, Зудин скрепя сердце надел парадный костюм и отправился об руку с Тамарой на свадебный пир. По летнему времени столы были накрыты на улице, однако такая стояла в поселке вечером тишина, что тосты произносились ровным голосом, без крика, и все шло нормально.
Зудин, как начальник, не мог не произнести тоста, и он произнес, в том смысле, что в день зарождения новой советской семьи давайте думать не о прошлом, а о будущем и пожелаем молодым того-то и того-то и побольше детишек - будущих строителей, и сказал "горько". И все, кажется, остались довольны.
Может быть, если бы Зудин не покинул в скором времени уважаемый стол, все обошлось бы без эксцессов, ибо он своим авторитетным присутствием сдержал бы некоторых невыдержанных гостей от нежелательных выступлений. Но Зудин - покинул. И без эксцессов не обошлось.
Первый эксцесс произошел по вине Толика, который стал с Нинкой танцевать и при этом стал ее лапать и прижимать и то ли в шутку, то ли всерьез (а у него никогда не поймешь!) уговаривать примерно такими словами:
- Ё-карэмэнэ! Нинк! Последний разочек, а? Пошли, а? Помнишь, как у нас было-то, а?
Жена Толика несмело урезонивала его, кто-то из женщин хихикнул, мужики насупленно молчали: свадьба есть свадьба, свой брат шофер женится, портить свадьбу не дело. Нинка вырывалась из цепких Толикиных рук и хлопала большими, чуть навыкате глазами, из которых катились крупные непривычные слезы.
Наступил момент, когда Забелевич решил, что пора вмешаться, и поднялся уже со стула, но жених Коля Родимов опередил его. Он легко развел Толикины руки, и Нинка убежала. Все думали, что сейчас Коля попортит Толику физиономию, и мысленно одобряли эти его предположительные действия. Но Коля постоял в нерешительности и поправил белоснежные манжеты и такой же белоснежный жениховский галстук-бабочку, и казалось, ему стало жалко пачкать это брачное великолепие в крови, которая неминуемо должна сейчас пролиться. Очень может быть, что так оно и было, потому что портить Толикину физиономию Коля не стал, он коротко ударил Толика в солнечное сплетение, Толик согнулся, и Коля вынес его на дорогу и, вернувшись, помог его нерешительной жене надеть пыльник.
Второй эксцесс произошел по вине прораба Глеба Истомина.
Глеб Истомин сидел на свадьбе молча, молча пил и наливался красной краской. И когда свадьба после замешательства опять вошла в свое русло и наступило мирное веселье, Глеб Истомин молча поманил Нинку пальцем. Нинка подошла, даже подбежала, припорхнула к нему:
- Чего, Глеб Григорьевич?
Глеб Истомин был сильно пьян. Он ничего не сказал Нинке, только глядел на нее во все глаза, и глаза его стекленели. И вдруг дернулся и замахнулся, но Забелевич перехватил вялую его руку, захватил для верности и вторую и стал говорить что-то трезвое и успокаивающее. Истомин не сопротивлялся. Он все глядел через плечо Забелевича на Нинку, глядел-глядел и, наконец, высказался. Он сказал:
- Шлюха!
На этом его связь с внешним миром временно прервалась, он, как говорится, отрубился и был удален общими усилиями.
После этого Коля объявил:
- Все, ребята, свадьба кончена!
Однако прощался со всеми за руку, держался ровно. Едва гости ушли, принялся хлопотать по хозяйству, мыть посуду, и Нинка стала ему помогать, а Валентина Валентиновна, сильно выпив, спала.
Через три дня Коля рассчитался и уехал с Нинкой. Куда - не сказал. Когда спрашивали, отмахивался:
- БАМ большой...
Зудин его не удерживал. Больше того: обещал, если понадобится, оформить перевод, чтобы не терялся у Коли бамовский стаж.
Оставшись одна, Валентина Валентиновна стала попивать регулярно. Впервые в жизни на нее свалилось испытание одиночеством, и она этого испытания не выдержала.
Одна, без Нинки, она оказалась никому не нужной, никто к ней не заваливался по вечерам - ни с бутылкой, ни без нее, никто, кроме Сени Куликова. Но Сеня посещал Валентину Валентиновну не как мужчина, а как председатель месткома, то есть в данном случае с воспитательной целью. Пусть с воспитательной, Валентина Валентиновна была все равно рада: во-первых, собеседник, во-вторых, какой-никакой, а мужик.
Она никогда не спорила с Сеней, во всем соглашалась, обещала на работу больше не опаздывать, а тем более не пропускать работу, и расставались они по-хорошему, умиротворенно.
И в этом прекрасном умиротворенном настроении Валентина Валентиновна выпивала, и утром опохмелялась, и на работу или опаздывала, или не выходила вообще. И утром в кабинете начальника, в бухгалтерии и в канцелярии лежал нетронутый вчерашний мусор, и пепел, и окурки, и прочий беспорядок, что, конечно, не настраивало на деловой лад и снижало производительность труда управленческого аппарата и администрации.
И Зудин решил уволить Валентину Валентиновну Палей.
Из этой затеи сразу ничего хорошего не получилось.
Собственного желания, как уже было сказано, Валентина Валентиновна не испытывала и писать в заявлении неправду отказалась.
Больше того, она проявила невыдержанность и нагрубила Зудину, и он тоже в долгу не остался, они после этого нервного разговора расстались, не поклонившись, не кивнув и не сказав "до свидания".
Кроме того, Сеня Куликов, на которого Зудин привык опираться как на единомышленника, не поддержал идеи увольнения Валентины Валентиновны: он ее жалел.
- Че ты ее жалеешь, - удивился Зудин, - че ты ее жалеешь, если она сама себя не жалеет! Такие жалельщики, Семен Филиппович, не пользу приносят, а вред. Так или не так?
- Так, - отвечал Сеня, - так-то так, а куда она денется? Куда денется-то?
- Семен Филиппович, - убеждал его Зудин, - о тебе кто заботится, куда ты денешься, если в случае чего? Никто? То-то! Ей же не пятнадцать лет и не шестьдесят. Жизнь заставит - возьмет себя в руки. А пока мы с ней миндальничаем, она себя в руки не возьмет. Так или не так?
Но они так и не договорились, и, наверное, в принципе не могли договориться, потому что Сене Куликову было жалко Валентину Валентиновну, а Зудину ее жалко не было.
Тогда Зудин сказал:
- Как решит местком.
И собрали местком.
Но Валентина Валентиновна на местком не явилась.
Местком сидел в зудинском кабинете - два водителя, машинист экскаватора, табельщица, начальник подсобного производства и электросварщик - и ждал Валентину Валентиновну, а она не явилась, и местком разошелся.
Не явилась она и в следующий раз, и когда потом опять собирались, не явилась и сказала Сене, что не придет на местком никогда. Причем, что характерно, в день заседания месткома Валентина Валентиновна на работу вообще не выходила, а отправлялась в поликлинику и неизменно получала больничный лист.
И Зудин уволил ее своим приказом, без постановления месткома, и Валентина Валентиновна подала на него в суд.
На суде Зудин произнес гневную, разоблачительную речь, в которой он привел такой довод, который должен был решить дело в его пользу. Он сказал:
- Товарищи судьи! Разнорабочая Палей нанесла огромный косвенный ущерб государству, нарушая трудовую дисциплину и не выполняя той работы, которую ей положено выполнять. Более того, своим систематическим пьянством она оказывала всегда вредное влияние на малосознательных или малоустойчивых товарищей. Более того, до недавнего времени с ней жила ее Нина, и они с матерью окрутили неопытного водителя Родимова, и Родимов на ней женился.
В этом месте судья Дагаров, невозмутимый, как восточный бог, спросил, на ком именно женился водитель Родимов. И, уяснив, что на Нинке, заявил, что женитьба водителя Родимова к данному делу отношения не имеет. И предложил Зудину придерживаться сути вопроса. После чего сказал:
- Пожалуйста, продолжайте.
И Зудин продолжал:
- Товарищи судьи! Я знаю законы о труде. И я знаю, что не имею права уволить работника по статье тридцать третьей пункт "е" без согласия месткома. Но, товарищи судьи, разнорабочая Палей, несмотря на наши приглашения, ни на одно заседание месткома не явилась.
Суд находился в Нижнем, в крепком деревянном доме, в небольшом зальце установлен был на возвышении стандартный длинный стол, судейские кресла, столик для секретаря и деревянные скамейки для публики. Публики было немного: зудинский шофер Вася, начальник подсобного производства Шатров и два человека, кажется, из сопредельной мехколонны из Нижнего. Чего они сюда пришли: то ли из простого любопытства, то ли опыта набираются впрок? Однако задумываться над этим было не время, потому что слово взял защитник и, естественно, предъявил все справки, что Палей Валентина Валентиновна в дни заседаний месткома была безусловно больна.
И вот тут Зудин и привел свой главный довод, который и должен был решить дело в его пользу. Он вот какую мысль высказал:
- Здоровье гражданки Палей расшатано многолетней пьянкой настолько, что она в любую минуту может освидетельствоваться и получить бюллетень. Потому что нервную систему и давление нельзя вылечить в короткий срок, как, например, насморк или кашель. И что же получается: она сама, своими руками расшатывает здоровье, а мы должны платить ей сто процентов по больничному листу - по положению о льготах для строителей БАМа.
Как и где проходила она медкомиссию, устраиваясь на работу, мне неизвестно, но сейчас бы она медкомиссию не прошла ни в коем случае.
Таким образом, благодаря вредоносной для собственного здоровья, а в конечном счете и для производства пьянке гражданка Палей добилась того, что ее фактически никогда невозможно пригласить на заседание месткома, а стало быть, и уволить с работы, несмотря на полную ее бесполезность, нельзя.
Считая, что она цинично и издевательски использует гуманность советского законодательства, я уволил ее в интересах производства и надеюсь, что суд меня поддержит.
Но суд Зудина не поддержал. Суд постановил, во-первых, восстановить Валентину Валентиновну на работе и, во-вторых, выплатить ей заработок за неполные два месяца, каковую сумму удержать из зарплаты начальника мехколонны гражданина Зудина Г.В.
Надо сказать, что двое из сопредельной мехколонны встретили приговор суда с явно выраженным удовлетворением; они хлопнули себя по коленям, прищелкнули языками и принялись оживленно рассуждать, жестикулируя и произнося различные фразы, в том числе такие, как "а я что говорил", "ну, теперь мы посмотрим" и "много на себя берут".
Начальник же подсобного производства Шатров и шофер Вася старались не смотреть на Зудина, потому что Зудина переполнял благородный гнев и справедливая обида, их же распирал смех, и они боялись, что Зудин заметит это и обидится еще больше.
И, только когда проехали добрую половину пути к дому, начальник подсобного производства Шатров, которого так и подмывало прокомментировать событие, ерзал-ерзал один на заднем сиденье, потом, не выдержав, тронул Зудина за плечо:
- Василич, еще кого задумаешь уволить, предупреди, устрою тебя в ЛенБАМ - сторожем по совместительству, покроешь расходы...
Вася несдержанно прыснул, а Зудин, полуобернувшись, показал Шатрову кулак. Но тут же сам первый расхохотался, а смех у него был заразительный, и через секунду хохотали уже все трое, мотая головами и передразнивая судью, адвоката и самого Зудина. А Валентину Валентиновну перевели на участок. Получив компенсацию, она не возражала.
КАБИНЕТ ЗАМЕСТИТЕЛЯ УПРАВЛЯЮЩЕГО
ТРЕСТОМ МЕСЯЦ НАЗАД
Виктор Цезаревич Буров, как все полнеющие люди, выглядел моложаво и, как многие люди, облеченные властью, говорил тихо, никогда не повышал голоса, разумно полагая, что кому положено, тот постарается и услышит, а кто не услышит, тот пусть пеняет на себя. Многокомнатная деревянная контора управления треста была одноэтажна и внешне напоминала барак, и кабинетики были маленькие: например, кабинет Виктора Цезаревича был по площади не больше зудинских полувагончиков. Однако какие-то неуловимые подробности расстановки немногочисленной мебели плюс солидная осанка хозяина кабинета создавали правильное представление о масштабе производимого отсюда руководства. Масштаб был действительно немал: двадцать две передвижные механизированные колонны, растянувшиеся вдоль будущей трассы от Усть-Кута до Уояна, включая Даван - подножие Северобайкальского хребта. Более двухсот мощных самосвалов - "КрАЗов" и "Магирусов", десятки экскаваторов, бульдозеров, грейдеров - советских, американских, японских, немецких, прошедшие специальное обучение механизаторы, их жены, дети, их потребности, недоразумения, трудовые и бытовые конфликты, снабжение, котлопункты, горюче-смазочные материалы, запчасти, сотни наименований запчастей, часто недостающих, стройматериалы, их получение, доставка, жилье, жилье, жилье, недостаток жилья.
Главный вопрос, по которому Зудина вызвали в трест, - жилищное строительство. Оно проходило по смете временных сооружений и заключалось в сборке сборно-щитовых домов и покрытии их кровлей. Эту работу выполняла бригада плотников под руководством спокойного Юры Рахимкулова, и темпы работы этой бригады в основном соответствовали темпам поставок стройматериалов. Во всяком случае, человек, поступивший работать в мехколонну, мог рассчитывать на получение однокомнатной, а то и двухкомнатной квартиры примерно через шесть - восемь месяцев. Существовала, однако, еще одна стройбригада, эта бригада принадлежала ленинградской организации "ЛенБАМстрой" и работала в мехколонне на подрядных началах. Ленбамовцы строили детский сад, и, по сути дела, строительство уже заканчивалось.