— Ты сейчас говоришь в точности как Артур, — криво усмехнулась Гвиневера и, обойдя меня кругом, залюбовалась на полоски кованого серебра, образующие на моем щите звезду Кайнвин. — В толк взять не могу, — заметила она, вновь оказавшись со мной лицом к лицу, — отчего ты вечно одеваешься как свинарь, а вот на войне блистателен, аж глаза слепит.
— И вовсе я не похож на свинаря, — запротестовал я.
— На моих свинарей и впрямь не похож, я терпеть не могу грязных нерях, даже если это свинопасы, так что уж приличной одеждой-то я их всегда обеспечивала.
— И мылся я не далее как в прошлом году, — настаивал я.
— Подумать только, совсем недавно! — поддразнила она, изображая благоговейное изумление. При ней был охотничий лук, и за спиной — колчан со стрелами. — Пусть только явятся эти саксы, — пригрозила она, — уж я отошлю душу-другую в Иной мир.
— Если явятся, — сказал я, зная, что так оно и будет, — увидишь ты только шлемы да щиты и даром потратишь стрелы. Дождись, пока они поднимут головы и пойдут в атаку на наш щитовой строй, и тогда целься в глаза.
— Я стрел даром не потрачу, Дерфель, — зловеще пообещала она.
Первая угроза пришла с севера: новоприбывшие саксы выстроились стеной среди деревьев над седловиной, что отделяла Минидд Баддон от нагорья. На седловине находился наш самый обильный источник, и может статься, саксы решили отрезать нас от него, потому что вскоре после полудня их щитовой строй сошел в долинку. Ниалл наблюдал за ними с укреплений.
— Восемьдесят человек, — сообщил он мне.
Я отправил Иссу и пятьдесят своих воинов к северному бастиону: на то, чтобы смести восемь десятков саксов, с трудом карабкающихся вверх по холму, больше и не требовалось.
Но вскоре стало очевидно, что атаковать враги не собираются, а просто задумали выманить нас вниз, на седловину, где можно сразиться с нами более-менее на равных. Понятное дело, как только мы спустимся, из-за деревьев появятся новые саксы — и мы угодим в засаду.
— Оставайтесь здесь, — наставлял я своих людей, — не вздумайте спускаться! Ни шагу отсюда!
Саксы осыпали нас насмешками. Кое-кто знал несколько слов по-бриттски — достаточно, чтобы обозвать нас трусами, бабами и гадами. То и дело небольшая группка поднималась до середины склона, искушая нас сломать строй и кинуться вниз по холму, но Ниалл, Исса и я успокаивали наших людей, поддерживая порядок. Саксонский колдун зашлепал к нам по склизкому склону короткими судорожными перебежками, бормоча заклинания. Под плащом из волчьих шкур он был гол как сокол; волосы его, вымазанные навозом, торчали высоким заостренным хохлом. Он пронзительно выкрикнул проклятие-другое, провыл магические слова, а затем швырнул в сторону наших щитов горсть мелких косточек, но никто из нас с места так и не стронулся. Колдун трижды плюнул и, трясясь всем телом, убежал обратно на седловину, где саксонский вождь в свой черед пытался сподвигнуть кого-нибудь из нас на поединок. Выглядел здоровяк внушительно: спутанная грива сальных соломенно-желтых волос спадала до роскошного золотого ожерелья, а бороду перевивали черные ленты. Нагрудник был железный, наголенники — римские, бронзовые, богато украшенные, а на щите красовалась оскаленная волчья морда. Шлем венчали бычьи рога, а навершием служил волчий череп, разубранный ворохом черных лент. Плечи и бедра саксонский вождь обвязал полосами черного меха, в руках сжимал громадный боевой топор с двусторонним лезвием, а на поясе у него висели длинный меч и короткий широкий нож, так называемый сакс: от этого оружия саксы и получили свое имя. Поначалу вождь требовал, чтобы сразиться с ним вышел сам Артур, а когда вопить без толку ему прискучило, он вызвал меня, обозвав трусом, рабом с цыплячьим сердцем и сыном прокаженной шлюхи. Глумился он на своем языке, стало быть, никто из моих людей его не понимал, так что я пропускал брань мимо ушей: собака лает — ветер носит.
Но ближе к вечеру, когда дождь прекратился и саксам надоело выманивать нас вниз, на бой, они вывели на седловину троих пленных детей. Совсем еще малышей, пяти-шести лет, не старше. И к горлу им приставили широкие ножи- саксы .
— Спускайся, — заорал дюжий саксонский вождь, — или им конец!
Исса поглядел на меня.
— Позволь, господин, пойду я, — взмолился он.
— Это мой бастион, — вмешался Ниалл, предводитель Черных щитов. — С ублюдком разделаюсь я.
— Это мой холм, — возразил я. И дело не только в том, что я объявил этот холм своим: то был мой долг — в преддверии битвы первому сразиться в поединке один на один. Король может позволить себе выставить защитника, но военный вождь не имеет права посылать своих людей туда, куда не пойдет сам. Так что я опустил нащечники, коснулся рукой в перчатке свиных косточек в рукояти Хьюэлбейна, затем нащупал поверх кольчуги крохотный бугорок — брошку Кайнвин. А воспряв духом, протиснулся сквозь наше грубое заграждение из веток и побрел вниз по крутому склону.
— Ты и я! — крикнул я дюжему саксу на его языке. — За их жизни! — И я указал копьем на троих детишек.
Саксы одобрительно взревели: наконец-то им удалось выманить бритта из крепости! Они отошли назад, уводя с собой детей, и седловина осталась в нашем распоряжении — меня и саксонского поединщика. Здоровяк взвесил в левой руке громадный топор и сплюнул на лютики.
— Ты неплохо говоришь на нашем языке, свинья, — поприветствовал он меня.
— Это язык свиней, — пожал плечами я.
Сакс подбросил топор высоко в воздух; металл вспыхнул в слабом солнечном отблеске, что едва просачивался сквозь облака. Топор был длинным, двустороннее лезвие — тяжелым, но противник мой играючи поймал оружие за рукоять. Редкий человек управился бы с таким топором, не говоря уж о том, чтобы подкидывать его и ловить, а этот и бровью не повел.
— Артур не посмел прийти биться со мной, — объявил сакс, — так что я убью тебя вместо него.
Я озадачился — с какой бы стати ему упоминать об Артуре? Но коли враг вбил себе в голову, что на Минидд Баддоне укрепился сам Артур, стоит ли выводить его из заблуждения?
— У Артура есть дела поважнее, чем убивать гнид, — отозвался я. — Так что Артур велел мне зарубить тебя и зарыть твой жирный труп ногами к югу, чтобы бродил ты до скончания века неприкаянно, терзаясь болью, не в силах отыскать Иной мир.
Сакс сплюнул.
— Ты визжишь, как хромая свинья.
Обмен оскорблениями был ритуалом, как и поединок один на один. Артур не одобрял ни того ни другого: он считал перебранку никчемным пустословием, а поединок — пустой тратой сил, но я был вовсе не прочь сразиться с саксонским защитником. На самом деле такой бой преследовал определенную цель: если я убью этого воина, мое войско изрядно приободрится, а саксы усмотрят в его смерти страшное предзнаменование. Был, конечно, риск проиграть, ну да в те времена я в себя верил. Сакс был выше меня на целую ладонь и куда шире в плечах, но вряд ли столь же проворен. Судя по его виду, он полагался на грубую силу, а я гордился тем, что силен и умен в придачу. Здоровяк поглядел наверх, на наши укрепления, где уже столпились женщины и воины. Кайнвин я не видел, а Гвиневера стояла среди вооруженных копейщиков — статная и блистательная.
— Это твоя шлюха? — спросил меня сакс, указывая на нее топором. — Нынче ночью она станет моей, ты, червь. — Он сделал два шага мне навстречу — теперь нас разделял какой-нибудь десяток локтей — и вновь подбросил в воздух тяжеленный топор. Соратники подзадоривали его воплями с северного склона, а с укреплений ободряюще гикали мои люди.
— Если ты перетрусил, могу дать тебе время просраться, — предложил я.
— На твой труп разве что, — плюнул он в меня. Я гадал, достать ли мне его копьем или Хьюэлбейном, и решил, что копьем быстрее, если, конечно, он не сумеет парировать. Ясно было, что противник вот-вот перейдет в атаку: он уже размахивал топором, выписывая сложные, завораживающие взгляд фигуры — аж в глазах рябило. Небось нацелился обрушить на меня стремительно вращающееся лезвие, отбить мое копье щитом и смачно вгрызться топором мне в шею.
— Мое имя Вульфгер, — торжественно сообщил он. — Я вождь племени сарнаэдов из народа Кердика, и эта земля будет моей землей.
Я выпростал левую руку из ремней шлема, перенес щит на правую руку, перехватил копье левой. На правой руке я щит пристегивать не стал, просто покрепче ухватился за деревянную ручку. Вульфгер Сарнаэдский оказался левшой, а это значило, что, оставь я щит, где был, топор угрожал бы моему незащищенному боку. Левой рукой я управлялся с копьем куда хуже, но рассчитывал, что бой надолго не затянется.
— Мое имя — Дерфель, я сын Эллы, короля англов, — так же торжественно произнес я. — Это я украсил шрамом щеку Лиовы.
Похвалялся я в расчете смутить противника, и пожалуй что и преуспел, хотя внешне сакс этого никак не выказал. Внезапно взревев, он атаковал; люди его разразились восторженными воплями. Топор Вульфгера свистел в воздухе, щит выдвинулся навстречу моему копью, сакс пер напролом, как бык, — и тут я швырнул ему в лицо собственный щит. Швырнул чуть вкось, так что щит вращался на лету, словно массивный диск из окованного металлом дерева.
Похвалялся я в расчете смутить противника, и пожалуй что и преуспел, хотя внешне сакс этого никак не выказал. Внезапно взревев, он атаковал; люди его разразились восторженными воплями. Топор Вульфгера свистел в воздухе, щит выдвинулся навстречу моему копью, сакс пер напролом, как бык, — и тут я швырнул ему в лицо собственный щит. Швырнул чуть вкось, так что щит вращался на лету, словно массивный диск из окованного металлом дерева.
При виде летящего ему прямо в лицо тяжелого круга Вульфгер был вынужден поднять свой собственный щит и приостановить неистовое вращение сверкающего топора. С грохотом сшиблись щиты, но я уже опустился на одно колено и ударил копьем снизу вверх. Вульфгер Сарнаэдский бросок мой отбил благополучно, а вот замедлить тяжеловесный рывок вперед не смог и опустить щит тоже не успел — и со всего маху напоролся на длинное, тяжелое, смертоносное копье. Метил я ему в живот, чуть ниже железного нагрудника, где защитой саксу служила лишь плотная кожаная куртка, и копье мое прошило эту кожу, как иголка — льняное полотнище. Я встал на ноги: острие прошло сквозь кожу, плоть, мускулы и застряло в нижней части Вульфгерова живота. Я крутанул древко и в свой черед проорал вызов — ибо топор в руках противника дрогнул. Я снова ткнул копьем вперед — а острие глубоко засело у него в брюхе — и еще раз крутнул листовидное лезвие. Вульфгер Сарнаэдский открыл рот, тупо воззрился на меня, в глазах его отразился ужас. Он попытался приподнять топор, но движение это отдалось в животе мучительной болью, по ногам разлилась предательская слабость; сакс споткнулся, задохнулся и рухнул на колени.
Я выпустил копье, шагнул назад, извлек из ножен Хьюэлбейн.
— Это наша земля, Вульфгер из племени сарнаэдов, — громко произнес я, так чтобы слышали его люди, — нашей она и останется. — И ударил с размаха — один-единственный раз: клинок бритвой рассек спутанную копну волос у основания шеи и перерубил позвоночник.
Вульфгер рухнул мертвым — поединок завершился в мгновение ока.
Я крепко ухватился за древко копья, ногой наступил на живот Вульфгера и с трудом высвободил лезвие. Нагнулся, сорвал волчий череп со шлема. Показал пожелтевшую кость врагам, затем швырнул ее наземь и раздавил каблуком. Снял с убитого золотое ожерелье, забрал его щит, топор и нож, помахал трофеями его людям. Те молча наблюдали; мои же приплясывали и вопили от радости. Под конец я наклонился и отстегнул его тяжелые бронзовые наголенники, украшенные изображением моего бога — Митры.
И выпрямился с ворохом добычи в руках.
— Пришлите детей! — крикнул я.
— Приди и забери! — проорал в ответ какой-то копейщик и стремительным ударом полоснул ребенка по горлу. Оставшиеся двое испуганно завизжали, но саксы прирезали и их и плюнули на крохотные трупики. На какое-то мгновение я испугался было, что мои люди, ослепленные яростью, ринутся в атаку через седловину, но Исса и Ниалл удержали их на месте. Я плюнул на тело Вульфгера, поглумился над вероломным врагом и унес трофеи назад, в крепость.
Щит Вульфгера я отдал одному из ополченцев, нож — Ниаллу, а топор — Иссе.
— В бою им не пользуйся, — посоветовал я, — зато для рубки дров подойдет.
Золотое ожерелье я вручил Кайнвин, но она лишь покачала головой.
— Не по душе мне золото мертвецов, — проговорила она. Она обнимала наших дочерей, и на щеках ее я заметил следы слез. Кайнвин не привыкла выдавать своих чувств. Еще ребенком она твердо заучила: сохранить любовь своего грозного отца она может лишь благодаря солнечному характеру, и эта усвоенная жизнерадостность пустила глубокие корни в ее душе. Но сейчас даже сдержанная Кайнвин не совладала с горем.
— Ты мог погибнуть! — воскликнула она. У меня не нашлось что ответить, так что я молча присел рядом с ней, сорвал пучок травы и принялся оттирать кровь с лезвия Хьюэлбейна. Кайнвин нахмурилась. — Детей убили?
— Да.
— Кто они были? Я пожал плечами.
— Как знать? Просто дети, захваченные в набеге. Кайнвин вздохнула и погладила светлую головенку Морвенны.
— А тебе обязательно нужно было сражаться?
— Ты бы предпочла, чтобы я послал Иссу?
— Нет, — признала она.
— Ну вот видишь, — подвел итог я.
По правде сказать, поединок был мне в удовольствие. Мечтает о войне только дурень набитый, но уж если война началась, нельзя воевать скрепя сердце. И сожалеть о том, что воюешь, тоже нельзя: сражаться подобает во власти дикой радости, упиваясь победой над врагом; эта-то дикая радость и вдохновляет наших бардов на бессмертные песни о любви и битве. Мы, воины, одеваемся на войну, словно для любви; рядимся пышно, щеголяем в золоте, украшаем плюмажами отделанные серебром шлемы; мы выступаем гоголем, мы бахвалимся, а когда сшибаются смертоносные клинки, ощущение такое, словно кровь богов струится в наших жилах. Человеку пристало любить мир, но ежели он не умеет сражаться, вкладывая в битву всю душу, — тогда мира ему не видать.
— И что бы мы делали, если бы ты погиб? — спросила Кайнвин, наблюдая, как я пристегиваю поверх сапог роскошные Вульфгеровы наголенники.
— Ты бы сожгла мое тело, любовь моя, и отослала бы мою душу к Диан, — отозвался я. Я поцеловал жену и отнес золотое ожерелье Гвиневере. Та пришла от подарка в восторг. Всех своих драгоценностей она лишилась вместе со свободой, и, хотя массивные саксонские украшения Гвиневера не жаловала, она тотчас же застегнула ожерелье на шее.
— Мне понравилось, как вы дрались, — промолвила она, поправляя золотые пластины. — Дерфель, поучи меня саксонскому.
— Всенепременно.
— Ругательства — вот что мне нужно! Хочу задеть их за живое. — Гвиневера рассмеялась. — Грубые ругательства, Дерфель, самые грубые, что только есть!
А задирать Гвиневере будет кого: вражеских копейщиков в долине все прибывало. Мои дозорные на южной оконечности холма предостерегающе кликнули меня, я подошел к бастиону под сенью двух знамен и оттуда увидел, как с восточных холмов на приречные луга спускаются две длинные шеренги копейщиков.
— Пару минут назад появились, — сообщил мне Эахерн, — и, похоже, им конца и края нет.
И точно — ни конца ни края. Это не боевой отряд приспел к битве, но настоящая армия, бессчетная орда, целый народ на марше. Мужчины, женщины, скот и дети — с восточных холмов в долину Аква Сулис изливался неодолимый поток. Длинными колоннами шагали копейщики, а между колоннами брели стада коров и овец, расхлябанной вереницей тянулись женщины и дети. Всадники прикрывали фланги; и целая группа конников окружила два стяга, возвещавших о приближении саксонских королей. Да тут не одно войско, но целых два — объединенные силы Кердика и Эллы; вместо того чтобы сразиться с Артуром в долине Темзы, они пришли сюда, ко мне, и копьям их несть числа, что звездам в великом поясе небес.
Я наблюдал за ними с час: да, Эахерн не ошибся — саксам конца и края не было. Я тронул косточки в рукояти Хьюэлбейна и понял, отчетливее, нежели когда-либо, что мы обречены.
В ту ночь отблески саксонских костров полыхали повсюду, словно на долину Аква Сулис опустилось целое созвездие: огни мерцали далеко на юге и глубоко на западе, обозначая вражеские лагеря вдоль по течению реки. Костры пылали и на восточных холмах: там, на возвышенности, встал саксонский арьергард, но на заре и эти отряды сошли в долину под нами.
Утро выдалось промозглое, хотя день обещал быть теплым. На рассвете, пока в долине все еще лежала тьма, дым саксонских костров смешивался с речным туманом, и Минидд Баддон казался зеленым, залитым солнцем кораблем, дрейфующим в зловещем сумеречном море. Выспаться я не выспался: у одной из женщин ночью начались схватки, и стоны роженицы не дали мне сомкнуть глаз. Ребенок родился мертвым; Кайнвин объяснила, что младенцу полагалось появиться на свет не раньше чем через три-четыре месяца.
— Говорят, дурная это примета, — удрученно добавила она.
Наверное, и впрямь так, подумал про себя я, но вслух соглашаться не дерзнул. Вместо того я изобразил уверенность:
— Боги нас не покинут.
— Это Терфа, — проговорила Кайнвин, имея в виду женщину, что терзала ночь криками. — Она первенца ждала. Мальчик оказался. Совсем малюсенький. — Она замялась, затем печально улыбнулась мне. — Люди боятся, Дерфель, что боги отреклись от нас в канун Самайна.
Кайнвин лишь облекла в слова то, чего страшился я сам, но я опять не нашел в себе храбрости согласиться.
— А ты в это веришь? — спросил я.
— Я не хочу в это верить, — отозвалась она. Помолчала мгновение-другое, хотела было добавить что-то еще, как вдруг с южного укрепления раздался крик. Я не двинулся с места, крик повторился. Кайнвин тронула меня за плечо.
— Ступай, — велела она.
Я бегом бросился к южному бастиону и обнаружил там Иссу: он простоял на страже последние часы ночи, зорко вглядываясь в дымный полумрак долины.