Главврач с открытым ртом смотрела на скромную, даже провинциальную женщину в обычных брюках и спортивной куртке. Переводила взгляд на чек с внушительной суммой. Чего творится-то?
– Пошли, – пожала она плечами.
По дороге домой Валентина дрожала в машине. Арина… Это ее девочка. Господи, скорее. Вот для чего она так мучилась всю свою сознательную жизнь. Она должны спасти ангела.
Глава 3
Валентина Сидорова стояла у окна и смотрела в сад. Юристы работают, но как медленно идет время… Она повернулась и вздрогнула от неожиданности. На пороге комнаты стоял Рим.
– Доброе утро, Валентина Ивановна. Я вам не помешал?
– Как мне можно помешать, – пожала Валя плечами. – Я ничего не делаю, вы же в курсе. Если вы хотите получить какие-то распоряжения, то лучше обратиться к Сандре. Она знает, что нужно делать.
– Нет, я о другом. Я хотел спросить… У вас нет фоток Наташи? Ну, там детских, например, из дома…
Валя внимательно посмотрела на серьезное лицо парня, красивые, невеселые глаза, нахмуренные брови.
– Есть. Именно детские. Она рано уехала из дома, потом присылала как-то свои фотографии. Но я их не любила. Чужая она на них. А детские снимки и мама постоянно под подушкой держит, и я привезла. Славная она была девочка. Смелая, доверчивая, смешная. Сейчас покажу. Ты садись.
Валентина подошла к столу, достала из ящика маленький альбом.
– Вот, смотри. Это мы с мамой и… ну, с Наташиным отцом пришли фотографироваться в городское ателье. Видишь, мы с ней в шубах, шапках. Она никак не хотела идти без своей куклы. Мы ей говорили: кукла замерзнет, она в летнем сарафане. Она расстегнула свою шубу, сунула туда куклу и так несла ее всю дорогу. Отец предлагал положить ее себе под куртку. Ната не отдала. Так и фотографировались. Мы и кукла Василиса на первом плане. Видите, какая она забавная, Наташка. Челка всегда у нее до глаз росла, мама укорачивала, а она сразу вырастала… Глаза круглые, серые, смотрит очень серьезно, внимательно… А это ей ее отец комбинезон красивый из-за границы привез. Смотрите, как она стоит. Она вообще актриса по жизни. Надела вроде мальчиковый комбез, руки в карманы положила, нос курносый задрала. Том Сойер просто…
– Да, смешная. Хорошая девочка.
Валя посмотрела на него с удивлением. Его рука, державшая снимок, дрожала. На переносице появилась страдальческая морщинка.
– Я думаю все время, – сказала она тихо, – неужели люди могут так сильно меняться с возрастом. Куда деваются эти прекрасные дети… Впрочем, я последние годы, ну, как последние… Десять лет я ее не видела. Только деньги на маму просила да ругалась в эсэмэсках… Вот ты каждый день ее видел. Скажи мне, что-то в ней осталось от того ребенка?
– Да, – уверенно ответил Рим. – Она иногда была очень смешная, простая, как этот ребенок… Я думаю, ее очень испортили люди. Мужчины.
– И какой она стала, на твой взгляд?
– Трудно сказать. Она мне очень сильно нравилась как женщина. Но я думаю… Думаю, что она была плохим человеком. Она к сильным мужчинам пристраивалась, над слабыми издевалась.
– В каком смысле издевалась?
– В прямом. Она привезла как-то сюда больного парня. Ну, на голову больного. Смеялась над ним, заставляла раздеваться, сама голая перед ним ходила. Кричала, что у сумасшедших ничего не получается с женщинами. Не такими словами, а грубо. Он трясся весь… Я б на его месте ее убил.
– Ты следователю это рассказывал?
– Нет. Вообще никому.
– Надо рассказать. Иначе мы жить не сможем. Сандра говорит, вы уже друг друга подозреваете.
* * *Марину Степановну Пронькину никто не любил. Так она считала всю жизнь. Ее не любил, а просто терпел муж, не любила и временами терпеть не могла дочь Маша, у нее не было подруг, подчиненные в бухгалтерии, где она работала, замыкались, когда она появлялась в общей комнате. Она иногда слышала шепот за своей спиной: «Подожди, вот эта уйдет… Потом поговорим, эта пришла…» У нее не было объяснений такому отношению. Она считала себя не хуже других. В молодости была совсем симпатичная. Да и сейчас: хрупкая, стройная, со светло-голубыми глазами, нормальным, почти миловидным лицом. У нее тихий, мягкий голос, нерешительный взгляд. Только иногда голос становится неприятно-металлическим, с непримиримыми нотками, а глаза – холодными и злыми. Но это видели и слышали немногие. Марина никогда и никому не сделала ничего плохого. Наоборот: она всю жизнь старалась, чтоб все было как надо. Знала, что муж не только выпивает, но и погуливает, а требовала от него лишь одного – приходить домой в одно и то же время и приносить зарплату. Требовала, как ей всегда казалось, достаточно мирно. Без истерики, битья посуды, угроз. Просто разъясняла, словно учительница, каким должен быть ответственный муж и отец, как мало она требует от него на самом деле. Беседы явно помогали. После каждой из них Сеня долго приходил в одно и то же время. Если приносил зарплату существенно меньшую, чем получал (она не стеснялась звонить своим коллегам в бухгалтерию его работы), то на следующий день откуда-то приносил недостающую сумму. То есть все было почти нормально. Сексуальная близость у них прекратилась вскоре после рождения дочери, Марина совсем из-за этого не переживала, скорее наоборот. Вот только она стала замечать, что выяснения отношений со временем окончательно превратились в ее монологи. И еще. Он все чаще отводил от нее глаза, но она временами ловила его взгляд, косой, невольный… В нем было… Что это было? Раздражение, отвращение, ненависть… Мягко говоря, нелюбовь. Она ни в чем не была виновата, она только хотела, чтоб все было у них, как надо. Иногда она ощущала эту нелюбовь к себе как собственное увечье. А потом стала подрастать дочь… С ней «как надо» не получилось совсем. Марина не помнит, каким она была вообще ребенком, была ли она ребенком. Маша очень быстро стала некрасивым, тяжелым подростком.
Однажды Марине позвонили соседи. Она прибежала на пустырь за школьным двором, оттолкнула зевак и увидела, как Маша жестоко избивает девочку из параллельного класса. Она таскала ее за волосы, била ногами, девочка уже даже не кричала. Закричала Марина – первый раз в своей жизни, – так, что у самой перепонки напряглись. Маша оглянулась, и Марина вцепилась ей в руки, потащила, в квартире толкнула в ее комнату и закрыла дверь на ключ. Она дочь даже в туалет не выпустила до утра. Сама всю ночь пролежала в отчаянии, пытаясь понять, как надо поступить. Утром она знала точно. Открыла комнату дочери, велела той привести себя в порядок, схватила ее за руку и потащила в районный психдиспансер. Врач долго разговаривал с Мариной, затем наедине с Машей, потом пригласил мать одну.
– История у нас такая, – начал он сладким голосом «радионяни». – Мы имеем сложного ребенка, который вырастет тяжелым человеком. Для того чтобы вам легче было с ней справляться, можно поставить девочку на учет, можно корректировать ее поведение препаратами. Но я должен вам сказать приятную вещь. Она совершенно нормальна с точки зрения медицины. Просто она такая. – Доктор помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением, а потом неожиданно хихикнул. – С точки зрения медицины, скажу я вам, и Чикатило был нормальным. Вот какие пироги. Что скажете, мамаша?
– Что вы идиот, – металлическим голосом ответила Марина.
На следующий день она потащила дочь к другому врачу, потом к третьему… В результате, когда Маша кончала школу, пришлось выкупить из психдиспансера ее медицинскую карту и снять с учета. Она надеялась, что дочь будет поступать в институт. Наутро после выпускного вечера Маша дохнула на мать перегаром и сказала:
– Мне твои институты до одного места. Мне надо деньги зарабатывать. Вы мне даже машину не можете купить. А мне нужна хата нормальная. Чтоб вас там не было. Родители. Глухонемой и тупая. Достала ты меня.
Деньги у нее появились очень быстро. И квартира, и машина, и конюшня, и участок огромный в элитном поселке… Только Марина никак не могла себя убедить в том, что все идет так, как надо. Ее не интересовал бизнес дочери. Хорошо, что он есть, вот и все. Как теперь без него прожить нормально? Она просто смотрела иногда в замкнутое, недоброжелательное, отстраненное лицо дочери и думала: на что была потрачена ее, Марины, жизнь? На этого чужого человека? То, что Маша не любила мать, было, наверное, очевидно для всех. То, что Марина не любила дочь, стало ее постыдной тайной.
…Она сидит уже три часа перед сумкой с фруктами и йогуртами. Сегодня у нее свидание с дочерью в тюрьме. А она не может заставить себя встать и выйти из квартиры.
Глава 4
Сергей быстро прошел к себе в кабинет и велел привести к нему Геннадия Овсяницкого. Не спускал с него глаз, пока тот шел от двери к столу. Не ответил на его приветствие.
Глава 4
Сергей быстро прошел к себе в кабинет и велел привести к нему Геннадия Овсяницкого. Не спускал с него глаз, пока тот шел от двери к столу. Не ответил на его приветствие.
– А я сегодня хотел тебя выпустить под подписку о невыезде. Убедил ты меня в том, что Мальчик пистолет у тебя в кабинете взял и любовницу свою застрелил. С одной стороны, он у нас полный дурак получается, с другой – совсем не дурак. Заранее готовился, продумал, как тебя подставить. Что скажешь?
– О чем?
– Так дурак у нас Мальчик или не дурак?
– Я уже говорил, и не один раз. Он – придурок. А взять пистолет из открытого ящика стола, выстрелить в лоб женщине, которая уже для него сделала все, что могла, выбросить потом оружие под окно, чтобы меня подставить, – это что, сильно хитроумный ход?
– Не сильно. Но ход.
Сергей закурил, помолчал, не сводя глаз с Овсяницкого, потом медленно заговорил:
– Для Мальчика это был бы ход, хоть и простой он, как два пальца об асфальт. У тебя ходы сложнее. И как она могла тебя на этого Мальчика променять?..
– Я не понял.
– Да и я пока не все понял. Ясно только одно: лежит Мальчик, он же Валентин Кочин, с простреленной головой в выселенной пятиэтажке неподалеку от дома Кати Подберезкиной. С той самой ночи лежит. И убит он, что характерно, из того же пистолета, что и Менделеева.
– То есть как?
– Неожиданность, да? Неожиданность, что обнаружили его буквально за день до того, как дом сносить начали бульдозером. А так был бы он навеки погребен в том подвале, остался бы в вечном розыске, и дело бы отправили в архив когда-нибудь за давностью… И не было Мальчика вроде. Как у классика: «А был ли мальчик?» Правда, хороший ход?
– Да черт побери! Я понятия не имею, о чем вы говорите. То есть вроде Мальчика нашли убитым? Из моего пистолета? Вы считаете, что это сделал я? Зачем???
– Не я должен отвечать на вопрос, зачем. Это ты нам, наверное, расскажешь. Если соизволишь наконец правду говорить. Как у тебя, однако, все получается. Одни трупы вокруг. И ты все время рядом. Ты просто в первом ряду, последний, кто видел, кто пистолет в руках держал, кому эти несчастные на глаза попались до того, как трупами стали… И ты у нас постоянно ни при чем. Безмотивный ты наш. И я, старый лесной волк, уже собрался тебя под подписку выпускать. Знаешь, что я тебе скажу: надо нам с тобой возвращаться к самому началу знакомства. К убийству Сидоровой. Слишком много совпадений. Слишком ты получаешься ни в чем не заинтересован. Ишь беззащитный какой: пожаловался нам, что бывшая любовница тебя обманула. Увела магазины по липовым дарственным. То есть ты повел нас по верхам, и мы пошли, аки по суху… Слушай, если ты водил нас за нос – а ты это делал, – я за честь сочту колоть тебя по полной программе. Уведите. Ситуация очень для вас плохая, подозреваемый, напоминаю: чистосердечное признание облегчит вашу участь. А она незавидная. Подумай до завтра. Пока эксперты поработают.
* * *Алиса услышала, как входную дверь кто-то открыл своим ключом, и на мгновение у нее радостно замерло сердце: Алекс? Но через несколько секунд в комнату влетела улыбающаяся Настя. Только на секунду разочарование кольнуло сердце Алисы. Но она тут же по-настоящему обрадовалась.
– Ну, наконец-то. Я уж решила, что ты в больнице всерьез решила отдохнуть, отоспаться. В кои веки без собак, без проблем, а?
– Алисочка, скажу честно. Как лежать хорошо… Я даже притворялась иногда, будто у меня что-то болит, чтоб в столовую не идти. Мне в палату еду подавали, представляешь?
– Представляю, – улыбнулась Алиса.
– Ты решила, что я нечаянно бестактность сказала? Нет, я просто думала о тебе. И не только. Я по порядку. Так много мыслей в голове, что я попросила Толю к тебе заехать на пять минут до того, как за собаками поедем.
– Не поняла, а где у нас Толя?
– Он в машине. Я на самом деле на пять минут. Ну, вот, Алиса. Лежала я там, лежала… Наваляться не могла. И вспомнила, как тебя мучает, что ты лежишь постоянно. Я подумала: а вдруг тебе отдых послан для чего-то? От чего-то? Все знают, что за каторжный труд – быть балериной. У меня чувство какое-то появилось. Даже приснилось, что я хочу встать, но у меня ноги совсем неподвижные. Я смотрю на них, а они чужие. Я все силы собрала… Чувствую – пальчики шевелятся. Хотела ступни приподнять… ну, и проснулась. На душе как-то необычно. Ясно. Можно я твое одеяло подниму? А теперь, пожалуйста, пошевели пальчиками. Вот! Ты видишь?! Это то, что мне приснилось. Но я тебе больше скажу. Я чувствую, что нам сейчас сделать нужно. Я кладу ладони вот сюда, тебе на подъем. А ты изо всех сил тянешь ступни вверх, к моим рукам.
То, что происходило дальше, Алисе показалось сном. Она почувствовала не тепло, а настоящий жар под Настиными руками. Она все силы сконцентрировала на том, чтобы потянуть вверх ступни, способные когда-то выполнять самые сложные движения. Когда это получилось, она испытала боль – счастливую, забытую боль – и шок. И не сразу заметила, как побледнела, даже осунулась Настя.
– Что с тобой, Настенька? Тебе плохо?
– Да так, немножко голова закружилась. Столько времени без воздуха. Из-за этого, наверное.
– Не из-за этого. Ты пытаешься вложить в мои неподвижные ноги все свои силы… Ты рвешь свое сердце ради меня. – Большие глаза Алисы были полны слез. – Я тебе чужой человек, это просто невероятно.
В тот же миг Настя зарыдала в три ручья, вытирая слезы двумя руками.
– Какой чужой человек, – невнятно бормотала она. – Ты моя дорогая. Как мама, как племянница, как сестра, дороже, чем сестра, как… – Она всхлипнула и не закончила.
– Как собаки твои, – улыбнулась сквозь слезы Алиса. – Это самое великое признание в любви, какое я могла услышать.
В это время из другой комнаты вошел Шоколад, положил лапы Насте на плечи и полизал лицо.
Когда Настя села в машину к Толе, он искоса посмотрел на ее красные глаза, распухший нос.
– Я так понял, встреча прошла на должном уровне. И это было только начало, поскольку до твоих собак мы еще не доехали.
* * *Мария, не глядя, придвинула к себе пакет, который принесла мать.
– В следующий раз принеси мне ноут.
– Сюда нельзя.
– Значит, принеси еще и денег, чтоб было можно.
– Зачем он тебе?
– Порносайты захотелось посмотреть! Ты что, тупая? Зачем людям компьютер?
– Я понимаю, зачем людям компьютер – дома, на работе. Я не понимаю, зачем он в тюрьме. – Марина, как всегда, говорила ровно и уверенно.
– А на фиг тебе это понимать, скажи? Что ты вообще сроду понимала в моей жизни?
– В твоей жизни? Воровство, мошенничество, подозрение в убийстве – это твоя жизнь?
– Ну, извини, мамаша, что так вышло. Если бы все пошло по-твоему, я б сейчас пузыри пускала от твоих пилюль и ромашки нюхала, с толчка не вставая… Ты что, мораль сюда пришла читать? Так мне следаков и вертухаев здесь хватает. Не пошла бы ты… На свидание она записалась!
– Я пойду, – Марина встала. – Только скажи: ты убивала? Этих детей, стариков, девушку? Ты способна на такое?
– А ты сама как думаешь?
– Я думаю, способна.
– Ноут принеси, – крикнула дочь уже ей в спину.
Глава 5
Сергей и Толя приехали в особняк Сидоровой, привезли Валентине драгоценности, изъятые при обыске.
– Распишитесь, Валентина Ивановна. Для следствия эти ценности уже не нужны, колье, украденное у вашей сестры за два дня до убийства, удалось найти. Так что владейте, – Сергей протянул Валентине акт. – Ну а все остальное – счета в разных банках, недвижимость, доля в бизнесе – это, конечно, рассматривалось специалистами. Какими бы ни были выводы относительно происхождения состояния вашей сестры, вам нужно нанимать хорошего юриста для того, чтобы войти в права наследства и управлять потом имуществом.
– Да я, собственно, вчера уже наняла двух довольно известных юристов.
– Оперативно, – удивился Сергей.
– У меня дело срочное. Вы очень вовремя приехали. Я вам сейчас расскажу. Это имеет отношение к расследованию, которое вы ведете.
Следователи выслушали рассказ Валентины. Оба по-прежнему не совсем узнавали ее. Это был совершенно другой человек. Сильный, уверенный, знающий, что ему нужно, и вроде полюбивший чужого больного ребенка.
– Спасибо большое вам, – сказал Толя. – Уверен, что вы успели. Врачи потом нам дадут заключение, насколько раньше следовало делать операцию девочке. Честно говоря, у меня нет слов. Восхищен вами, не сомневался в том, что преступлений моих подозреваемых больше, чем я думал. И еще, – он весело подмигнул Вале, – давайте переписываться на форуме. Мой ник – «Левая нога».
– Ну, это непременно. Вы знаете, я вообще хотела вам звонить еще по одному поводу. Мне Рим кое-что рассказал. Он видел, как сестра привезла сюда одного парня, больного… Она его очень обижала. Может быть, вы сами у Рима спросите? Просто убийца все еще не найден. А люди в доме из-за этого друг друга подозревают.