— Тажин, — подсказала Катя,
— Правильно, тажин, отравленный таллиумом, Воробьева подала не Студневу, а именно Авроре, то… Лично, на мой взгляд, нанять киллершу для убийства любовника своей жены — глупо и расточительно. А вот сделать заказ на устранение самой дражайшей супружницы, претендующей при разводе на какой-то там раздел имущества, гораздо тоньше и логичнее.
— А если заказчик убийства не Гусаров? Как тогда быть? Вы сами, Костя, совершенно уверены, что лишь его одного надо подозревать?
— Ну, подозревать-то нас сразу всех учили в славной школе милиции, но… это так, в теории. А на практике-то, Катя, вы сами знаете — всех подозревать и в равной степени отрабатывать ни сил, ни мозгов не хватит. Гусарова я потому больше остальных подозреваю, что вижу в нем наиболее подходящую для такого дела, как заказуха, фигуру. Тем более, если принять во внимание тот совершенно новый расклад, о котором Симонов говорил, что яд на той тусовке в ресторане предназначался не Студневу, а самой певичке. Симонову в его рассказе сейчас я верю. Я этих типов, Катя, видел-перевидел. Наемник, он и есть наемник — горилла. Ну стрелять он метко может, ножи метать, рукопашному бою неплохо обучен, с парашютом сигает, водку по-черному глушит, бабы ни одной не пропустит, тем более богатой мадам из ресторана. Чем плохо в альфонсах год-другой перекантоваться? Но чтобы такой терминатор на какие-то выдумки был горазд — этого, за ними не замечено, нет. Да и для чего Симонову выдумывать, врать, что тажин тот не Студневу, а Авроре предназначался?
— Симонов пытался выгородить Воробьеву, привлекая наше внимание к Авроре и Сайко. Кажется, ему неизвестно, что мы знаем, что это именно Елена Воробьева достала яд через брата. А может, ему все известно, и это просто какой-то ход с его стороны. Он все время пытался навести наши подозрения на Сайко, — сказала Катя. — И когда я там в больнице Сайко увидела, я… Одним словом, я эти показания Симонова вспомнила.
— Сайко тоже жук хороший. Ишь ты — повар… Доберусь я до этого повара — пух и перья только полетят, —пообещал Лесоповалов мрачно, — вообще Никита что-то уж очень миндальничает с этой бражкой ресторанной! И Петровка тоже миндальничает. Все комбинации комбинируют, трупы коллекционируют. А по-моему, надо знаете как, Катя?
— Как?
— Всех в предвариловку для начала на десять суток. Живо все разговорятся и все сразу вспомнят.
— И все же, Константин, мне кажется не слишком правдоподобным тот факт, что в тот самый первый раз яд на самом деле предназначался именно Авроре, а Студнев попробовал этот отравленный тажин чисто случайно, — сказала Катя. — Когда затевают такое преступление, как отравление, таких промахов не совершают.
— Совершают, спорим? — усмехнулся Лесоповалов. — Хотите, пример приведу?
— Если сможете.
— В прошлом году на «Гамлета» с женой ходили, — со скромной многозначительностью изрек Лесоповалов, — там в конце спектакля король яд в кубок — плюх, ну, чтобы Гамлет-принц во время спарринга с противником горло промочил и коньки отбросил. А королева-мать сама кубок взяла. Король ей: не пей вина, дура — ласково так, подлец. А она ему — а я пить хочу. И выпила.
— И откинула коньки? — спросила Катя невино.
— А то нет. Не сразу, правда, через пару фраз. Вот как бывает. Там тоже яд был замедленного действия, как и наша тошниловка.
— Да, вы правы, классика иногда дает верные подсказки. Особенно Шекспир. — Серьезно, стараясь не показать вида, заметила Катя. — А вы, Константин, часто по театрам с женой ходите?
— Редко. Когда ходить-то? Вкалываешь, как каторжный. Приедешь домой с происшествия — потный весь, грязный, пожрать охота, а тебе теща и жена дудеть начинают в оба уха — где был, почему дома не ночевал… Эх, жизнь наша, — Лесоповалов вздохнул, — а подруга у вас — интеллигентная девушка, образованная. Фоторепортер, художница. Из творческой семьи, наверное?
— У нее родители тоже журналисты.
— Ну, сразу видно — воспитание хорошее, правильное, — Лесоповалов помолчал секунду. — Я вот что тут подумал… Когда вся эта бодяга с отравлениями кончится — ведь кончится же она когда-нибудь, правда? Что если мне Анфису Мироновну как-нибудь в театр пригласить, — ну, чисто по-дружески… Как по-вашему — не обидится она? Я все же женат, скажет еще — клеюсь…
— Обязательно пригласите ее куда-нибудь, хоть «Гамлета», ей будет полезно отвлечься, — сказала Катя, сама сокрушенно подумала, что они с премудрой царевной-лягушкой Анфисой, видимо, ничего, ну совсем ничего не смыслят в мужских симпатиях и вкусах.
* * *
Родителей Мохова допрашивал следователь прокуратуры, и Никита Колосов был этому бесконечно рад: тяжкая участь сообщать матери и отцу о смерти единственного любимого сына выпала на этот раз не ему. В ходе осмотра в квартире Моховых и в офисе редакции журнала были изъяты два персональных компьютера Мохова и гора дискет, диктофон, пейджер, мобильный телефон, блокноты и записные книжки — в общем, все мыслимые и немыслимые носители информации. Чтобы проверить их все досконально, потребовался бы целый месяц. Ничего особого не дали и допросы. Родители Мохова были совершенно убиты горем — с ними было очень трудно беседовать. Коллеги по редакции терялись в догадках. Большинство их склонялось к мысли, что во всем виновата злосчастная рыба-фугу. Надо признаться, что журналистов в этом никто и не разубеждал. Колосов помалкивал, а следователь прокуратуры был слишком занят текущими процессуальными действиями.
Колосов видел, что «москвичи» — Петровка и прокуратура — все больше и больше забирают инициативу свои руки, и с этим тоже приходилось мириться. С обысков Никита несколько раз звонил Лесоповалову — после допроса Берг тот поехал в ресторан «Аль-Магриб», где из беседы с персоналом ему удалось узнать, что свой последний вечер Мохов провел именно там, в компании… Серафима Симонова.
— Тут свадьба была какая-то иностранная. Весь ресторан был закрыт на корпоративное обслуживание, — докладывал с места Лесоповалов, — а они вдвоем в отдельном кабинете гудели. Выпили порядочно, затем Мохов уехал, а Симонов остался и чуть бузу в зале не затеял.
— А на чем Мохов оттуда уехал? На такси? — спросил Никита.
— Узнаю, перезвоню.
Лесоповалов вскоре перезвонил, сообщив, что Мохов уехал из «Аль-Магриба» на своей машине «Фольксваген Гольф» серо-стального цвета.
— Я и не знал, что у него машина есть, — сказал он, — хотя кто сейчас у нас без колес? Ты с его отцом будешь говорить — узнай, что за машина и где он ее держал. Так, для порядка.
В принципе, наведение справок о машине было сейчас не первоочередной задачей, но Никита все же справки эти навел. По словам отца Мохова, сын его и утром уехал из дома тоже на машине — примерно около девяти часов. «Интересно, — подумал Никита, — а где сейчас „Гольф“? У дома его нет, у редакции тоже не было, быть может, он до сих пор стоит у…»
Однако в Серебряный Бор к ресторану «Расёмон» Никита добрался только к ночи, когда с обысками и допросами было наконец-то покончено. Серо-стальной «Фольксваген» Мохова действительно был припаркован на стоянке у ресторана. Никита обошел его. Подергал двери — заперто, сигнализация включена. В салоне — пусто, никаких вещей. Впрочем, что конкретно дает эта брошенная машина расследованию дела о уже трех умышленных отравлениях?
Кажется, ничего не дает. Можно осмотреть ее и завтра при свете дня. А сейчас просто вызвать патруль, чтобы они отогнали ее на стоянку ГИБДД. Он достал телефон и связался с ближайшим постом. Патруль обещал прибыть через четверть часа. Серебряный Бор был тих и темен, река катила свои спокойные прохладные волны. Пусто, тихо — ни прохожих, ни машин. Стеклянные в стиле хайтек витрины «Расёмона» тоже темны. Ресторан закрылся, не успев толком открыться.
Никита подумал — два ресторана в разных концах Москвы, два совершенно разных по стилю и духу места, а какая похожая судьба. Только «Аль-Магриб» с его восточной живучестью выкарабкался, восстановился, а вот этой японской шкатулочке уже не подняться…
Он снова через лобовое стекло заглянул в салон машины Мохова. Собственно, связи нет… Между этой машиной и делом, между ресторанами, происшествиями, противоречивыми показаниями свидетелей, фактами — даже между смертями. Три человека отравлены одним и тем же ядом — вот в чем вся связь, а еще в том, что они все трое знали друг друга и посещали одно и то же место — «Аль-Магриб». А теперь еще имеется свидетель, всерьез уверяющий, что он видел, что отравленное блюдо предназначалось вовсе не первой жертве, а совсем другому человеку. Другому… Другому.
Почему Симонов рассказал им все это? Почему именно сегодня, а не раньше? Не потому ли, что знал, что они уже не смогут проверить его показания через Мохова, который тоже будет отравлен? Ведь весь вечер накануне убийства они провели вдвоем. Однако экспертиза категорически утверждает, что яд Мохов получил гораздо позже — не накануне вечером, а днем. Снова путаница, нестыковка…
Почему Симонов рассказал им все это? Почему именно сегодня, а не раньше? Не потому ли, что знал, что они уже не смогут проверить его показания через Мохова, который тоже будет отравлен? Ведь весь вечер накануне убийства они провели вдвоем. Однако экспертиза категорически утверждает, что яд Мохов получил гораздо позже — не накануне вечером, а днем. Снова путаница, нестыковка…
Между убийством Воробьевой и Мохова тоже видимой связи нет. Кроме факта, что Мохов давно знал всю семью Воробьевых — знал и Елену, и Юрия: Быть может, кто-то таким образом обрубает все концы, связанные именно с ними? Тогда надо только радоваться тому, что арестованный вроде бы так некстати прокуратурой и ФСБ Воробьев-младший сейчас недосягаем для… Для чего? Для очередного убийства? Никита смотрел на темные силуэты деревьев. Это дело… Это чертово дело. Он ведь словно предчувствовал — просто так все это не закончится. Так всегда бывает с отравлениями, убийства не прекратятся до тех пор, пока либо не кончится этот самый яд, либо… либо не будет достигнута главная цель, ради которой этот самый яд и был пущен в ход. Только вот какова она — главная цель убийцы-отравителя?
Подъехал патрульный «газик». Расторопные гаишники привезли с собой и двух внешгатников-понятых. И Никита решил осмотреть и обыскать «Гольф» прямо на месте — что резину-то тянуть с этой пустышкой? Вскрыли машину. Убедились при понятых, что в салоне действительно шаром покати — ни забытого портфеля, ни барсетки. Колосов проверил «бардачок» — там лишь ворох дорожных карт, ментоловая резинка для диабетиков, пара старых кожаных перчаток. Он порылся в глубине, извлек наружу все эти ненужные предметы. Под перчатками лежала дискета.
«Гольф» забрали на стоянку к посту ДПС у «Сокола». И там же на посту Никита проверил найденную дискету на стареньком раздолбанном компьютере гаишников. На дискете была какая-то бухгалтерия — накладные на поставку продуктов: мяса, птицы, рыбы, овощей, оплата счетов за ремонт помещения и бытовой техники, морозильной установки и гриля, тут же единым файлом шли счета по коммунальным платежам, налоговая ведомость и оплаченный счет за годовую аренду помещения, расположенного по адресу: Фрунзенская набережная, дом…
Это был адрес «Аль-Магриба». Файлы на дискете были не чем иным, как годовым финансовым отчетом деятельности ресторана. Колосов, досадуя, что снова, кажется, потратил время впустую, дискету все же забрал. В ней не было ничего необычного — ведь кулинарного критика мог интересовать сам процесс финансовой организации ресторанного дела. Это могли быть сведения для какой-нибудь статьи. Однако все же проверить стоило, и Никита решил утром созвониться с Потехиной или шеф-поваром Поляковым, чтобы получить нужную информацию. Но все консультации пришлось срочно отложить на потом, потому что дело вновь обернулось совершенно неожиданной стороной.
Глава 30 ФАНТОМ
Утром пришло известие о возвращении из Финляндии Дмитрия Гусарова, Колосову позвонили из третьего отдела МУРа, который с некоторых пор подключился к делу об отравлениях. Информация «москвичей» была краткой, но стоила дороги: Гусаров прилетел из Хельсинки вечером накануне убийства Мохова. По данным проверки, сейчас находился у себя дома в поселке Немчиновка, являющейся территорией области, а следовательно…
Здесь желания и цели коллег из МУРа полностью совпадали с желаниями и целями Колосова. Никита чувствовал: мужу певицы Авроры, о котором столько уже было, сказано и который так долго держался в тени, пора выходить на большую сцену. Гусаров в этом деле так долго являлся для них с Лесоповаловым чистой абстракцией, просто голой фамилией в протоколах допросов самых разных свидетелей, что пора было начинать тесно общаться с ним, даже если он сам к такому общению и не слишком стремился.
Перед поездкой в Немчиновку Никита все же успел заглянуть в пресс-центр главка. Катя уже пришла на работу — трудолюбиво, точно археолог, копалась в шкафу в подшивках газет, разыскивая свою старую статью. Колосов сказал, куда направляется, и затем отдал Кате дискету, найденную в машине Мохова:
— Вот, просмотри на досуге, ладно? Это счета «Аль-Магриба». Вроде обычная бухгалтерия, но ты все же просмотри внимательно. Мохов в тот день перед убийством для чего-то возил ее с собой. Не оставил где-то дома или в редакции, а возил в машине.
— И это все, что вы обнаружили во время обысков? — вздохнула Катя.
Никита ответил, что изъяли массу разных носителей, но… В общем, сама должна понимать.
— Ладно, я посмотрю, — она взяла дискету. — А что же вы с Лесоповаловым предъявите Гусарову?
Вопрос был, конечно, интересный. И всю дорогу до Немчиновки Колосов только его и обдумывал. Что предъявим… В принципе у него нашлось бы немного слов для мужа певицы Авроры. Но даже не вопросы гнали Колосова в Немчиновку, а самое натуральное и банальное любопытство. Прежде чем спрашивать Гусарова о чем-то и анализировать его ответы, Никите просто хотелось увидеть этого человека своими собственными глазами — не на обложке журнала, не в шоу по телевизору, а въяве, вживую. В глубине души примерно на восемьдесят пять процентов Никита в то утро был уверен, что именно Гусаров — вдохновитель дела об отравлении таллиумом сульфатом, то есть по законам простейшей логики — самый натуральный и самый отъявленный злодей вроде легендарной Синей Бороды, А как известно, именно такие личности не лишены своеобразного, пусть и зловещего, обаяния. Однако и в этом Колосову пришлось сильно разочароваться.
Немчиновка была благоустроенным и. престижным коттеджным поселком в двадцати километрах от Москвы. И было в ней все как и в других подобных поселках — строго охраняемая территория, шлагбаум, глухие высокие ограды, крепкие ворота с домофонами, сосны с порыжелой от зноя хвоей, газоны, на которых, несмотря на полив, траве не хватало дождей, новенькие особняки под новенькими крышами, украшенные балкончиками, башенками, фестончиками, верандами, мансардами. В поселке царила чинная благопристойная тишина — ни криков играющей детворы из-за заборов, ни обрывков музыки из окон, ни болтовни соседей, ни собачьего лая, ни велосипедистов, ни пешеходов, ни автомобильных гудков.
У шлагбаума охрана проверила их документы молча и равнодушно и так же равнодушно указала особняк Гусарова — трехэтажный, кирпичный, за трехметровым забором в конце третьей аллеи. Спустя пять минут они с Лесоповаловым уже звонили в домофон у калитки. Дюжий сонный охранник впустил их сразу, без пререканий, едва они показали в окошко свои удостоверения.
Участок был обширным, но пока еще голым, необжитым: фруктовые деревца — тоненькими и чахлыми, канадские елочки у веранды — щупленькими, клумбы, хоть и оформленные хорошим дизайнером-флористом, успели полинять от зноя, покрывшись в самых видных местах некрасивыми проплешинами. Деревья и цветы в эту засушливую пору были не хозяевами участка, хозяевами были строения. А их — добротных, монолитных — было возведено немало: дом с тренажерным залом и небольшим крытым бассейном, сарай, сауна, теплица-оранжерея, крытая застекленная беседка и приземистая домовая часовня из красного кирпича.
Охранник попросил подождать, и они ждали минут десять, стоя посреди двора на солнцепеке. А затем к ним вышел Гусаров — только что после купания в бассейне освеженный, загорелый, с мокрыми, приглаженными щеткой волосами, в черном японском кимоно с белыми иероглифами удачи, вышитыми шелком на животе и спине.
И Никита сразу же почувствовал, что… В общем — жгучее разочарование. Чисто с внешней стороны Гусаров на инфернального злодея явно не тянул. В жизни, а не в телевизоре, оказался он до смешного маленького роста, этакий дядя с пальчик — плотненький, кругленький, с заметным уже даже через мешковатое кимоно пивным брюшком и поредевшей шевелюрой. Никита на миг представил этого пингвина и Аврору вместе. Странно, но никакой дисгармонии в этой парочке не было. Гусаров и Аврора с ее молодежными джинсами, топами, колечками, цепочками и браслетиками скорее подходили друг другу, чем не подходили. Это был парадокс, однако смириться с ним было легко.
— Вы ко мне? Из уголовного розыска? А мне только что звонили из прокуратуры. Какой-то следователь Красновский приглашает на беседу. — Голос Гусарова, несмотря на малый рост, был низким и мужественным. — Что за петрушка, господа, а? Я сроду с милицией, кроме ГАИ, дела не имел. Да и иметь не хочу, честное слово. Ну что еще там стряслось? Прошу. — Он энергичным жестом пригласил их в застекленную беседку, где не было ничего, кроме бильярдного стола и плетеной мебели из ротанга. — В чем проблемы, а? Я сам только что из-за границы вернулся, поэтому ни в какие продюсерские дела еще не въехал…
— Мы к вам в связи с расследованием уголовного дела об убийствах, По которому одним из главных свидетелей проходит ваша жена, — сказал Колосов.