– Слишком долгий путь. Слишком мало шансов.
– Я могу заставить тебя это сделать. – Илир забрался в мысли Макса Бонера и показал ему то, что видел сам, когда уничтожал последнее гнездо безумного Наследия. – Хочешь, чтобы это случилось с тобой? – спросил он, увидел, как Макс спешно качает головой и заказал еще пару чашек кофе, заставив Макса выпить обе. – У нас впереди долгий путь.
На следующий день, когда зашло солнце, они покинули Нью-Йорк, двигались до раннего утра, остановившись в дешевом отеле недалеко от Кливленда. Макс отключился почти сразу, а Илир еще долго сидел на своей кровати и боролся с желанием выпить кровь Макса. «И почему от древних нам достался вечный голод вместо вечной жизни?» – думал он, упрекая себя за несдержанность в последние дни. Не нужно было баловать себя, употребляя столько крови. Сейчас вена на шее Макса притягивала, манила.
Начинался день. Зимнее солнце быстро прогоняло ночные заморозки, заставляло Илира оставаться в номере. Воображение оживляло лица всех, кого он убил в последние дни, выпив их кровь. Он заставил себя думать о Матери, о могиле Эмилиана. На мгновение ему показалось, что он начинает понимать смысл той статуи на могиле родоначальника Наследия. Просыпающаяся женщина, выносившая многих детей. Молодость и боль тела. Усталость и такая долгая жизнь. Что там еще говорила Габриэла? Илир заставил себя лечь на кровать, закрыть глаза, но сна не было. В собственных мыслях господствовал голод, поэтому Илир забрался в мысли Макса Бонера. Максу снилась Ясмин. Снился родной город. Илир попытался сосредоточиться на Ясмин – ведь она была такой же особенной, как и Мэйдд. Голод начал стихать. Вскоре Илир заснул. Ему приснилась могила Эмилиана, но вместо статуи женщины там была статуя самого Эмилиана, которая оживала на глазах Илира, потягивалась, сонно зевая. Глаза медленно открывались.
– Почему ты не убил Гэврила? – спросил Илир. – Мог убить, но не убил?
Илир спрашивал ожившую статую снова и снова, пока не проснулся.
Кровать Макса была пуста. Вечер только начинался, и Илир испугался, что если Макс сбежал, то он не сможет отправиться за ним в погоню прямо сейчас, пока не зашло солнце. Но Макс не сбежал. Он был в душе.
– Испугался? – спросил он Илира.
– Если бы ты сбежал, то мне пришлось бы тебя убить, – честно сказал Илир. – А я не хочу никого убивать.
Макс кивнул, словно смог понять всю эту сложную короткую жизнь Наследия. Илир с трудом сдержал гнев, который вернулся вместе с голодом.
– Нужно поесть, – сказал Макс, словно продолжая издеваться. Илир забрался ему в голову и разрешил бояться, разрешил видеть смерть в глазах своего попутчика. Макс побелел, сжался. Страх нахлынул с такой силой, что он забыл, что нужно дышать. Особенно когда он вспомнил гнездо Дикого Наследия, которое показывал ему Илир.
– Вот так уже лучше, – сказал Илир, удовлетворенный результатом, но не прошло и часа, как ему пришлось вернуть прежние блоки, потому что в том состоянии, в котором был Макс, он не мог даже говорить, не то что вести машину. – Но если будешь умничать, то я снова верну все на место, – предупредил Илир. Макс так и не понял, чем обидел это странное существо, но решил, что лучше будет молчать.
В эту ночь они проехали Чикаго и Миннеаполис. Голод Илира усилился, и утром появились тени, которых он не мог уже сдерживать. Особенно когда рядом спал человек, пища.
Илир видел, как тени покидают номер отеля, просачиваются в вентиляционные отверстия и крадутся к соседям, но не мог ничего сделать. Потом он услышал крики. Тени выбрались из вентиляций. Они корчились и горели в лучах полуденного солнца. Илир лежал на своей кровати и надеялся, что этого никто не заметил и он сможет покинуть отель вечером.
В эту ночь они добрались до границы с Канадой. Голод Илира усилился. Он велел Максу остановиться чуть раньше, выбрав отель в стороне от дороги в городе Бьенфайт. До рассвета было чуть больше часа, и Илир надеялся, что ему удастся найти себе жертву. Но на ночных проселочных улицах не было ни одного прохожего. Голод подчинял, сводил с ума… но голод чудесным образом отступил, как только они оказались в Валдизе, и Макс остановился возле дома с зеленой крышей и тремя одинокими деревьями с фасада на Чена стрит.
Была середина ночи, но свет в доме горел. Илир чувствовал мысли людей в гостиной. Странные мысли. Они не говорили, просто сидели за столом, соединяясь друг с другом телепатически. Илир попытался нарушить эту связь, проникнуть в нее, затем вдруг почувствовал мысли еще одного, постороннего, непрошенного. Древний. Гэврил. Отец. Вендари – последнее Илир прочитал в мыслях женщины, которая вышла на крыльцо дома, чтобы выкурить сигарету. Все эти особенные люди называли древних Вендари. Это название принес в их жизнь хозяин дома – Эндрю Мэтокс. Так называл свой род Вайорель – древний, которому служила женщина по имени Крина, которую любил Эндрю Мэтокс. Любил давно, пока ее не убили старые, свихнувшиеся слуги. Потом этих слуг убил Эмилиан. Нет, не убил. Илир заглянул глубже в мысли женщины на крыльце. Мэтокс говорил, что Эмилиан помог ему убить древних слуг, которые забрали жизнь его возлюбленной. Потом Эмилиан забрал жизнь Вайореля… Но он отпустил Мэтокса. Отпустил женщину, с которой Эндрю Мэтокс жил сейчас. И он позволил им… пленить Гэврила. Позволил пленить Отца. Теперь они держали его в подвале, подобно животному, и пили его кровь, чтобы продлить свою молодость, свою жизнь. Но как такое возможно? Как Эмилиан, как основоположник Наследия мог позволить все это?
Илир вышел из машины. Он хотел знать все. Хотел видеть все. Фэй заметила незнакомца, но страха в ней не было. Илир чувствовал это. Лишь только любопытство. Эта странная женщина с сигаретой в руке и кожаном плаще, накинутом на плечи. У нее были серые пытливые глаза. Лицо светлое. Волосы до плеч. Рост средний. Илир с трудом подавил тошноту, почувствовав кровь древнего внутри Фэй. Но как бы там ни было, любопытство тянуло его к этой женщине. Его голод стихал рядом с ней. Все страдания стихали. Ни боли внутри, ни чувства близкой смерти, скоротечности жизни. Ничего. Лишь тишина и покой.
Илир почувствовал, как Фэй пытается заглянуть ему в мысли, но не позволил ей сделать этого. Это вызвало еще больший интерес у женщины, которая жила уже пятьдесят три года, но выглядела на двадцать с небольшим благодаря крови древнего, которого Мэтоксы держали в подвале своего дома. Древнего, который был Отцом Наследия. Древнего, которого помог им пленить Эмилиан – Первенец.
– Покажи мне все, – велел Илир, подходя к Фэй. На мгновение она растерянно нахмурилась, словно ждала от него совсем другого. – Покажи мне всю свою жизнь.
Илир впился ей в глаза своим взглядом.
Ветер колыхнул волосы Фэй. Холодный ветер. Таким же холодным был взгляд незнакомца, взгляд Илира. Он не был древним, не был вендари. Она знала это, почувствовала это, как только он вышел из машины. Но не был он и таким, как она, как Мэтокс, как собравшиеся в этом доме. Он был другим. В нем была сила, власть. И в нем была смерть, которая стояла за его плечом, начиная с рождения. И еще голод и вопросы. Поиски ответов. Желание понять. Понимание своей силы, своей власти. Нечто подобное чувствовала и Фэй, когда была еще ребенком. Она не такая, как все. Она отличается от детей, которые окружают ее. Отличается от своих родителей. Вернее, отличается от своей матери и приемного отца. Об этом рассказал ей мужчина, который иногда приходил к ней в школу. Мужчина, которого она никогда не боялась.
Он показал ей, кто он. Показал свои воспоминания. Она приняла своего настоящего отца с детской беспечностью. Старый слуга по имени Хаймли увлекся ее матерью. Роман был быстрым и недолгим. Ее муж ничего не знал. Для него Фэй всегда была родной дочерью. Но он перестал быть для нее отцом, как только она узнала о Хаймли. Он был среднего роста. Глаза серые. Фэй любила смотреть в эти глаза. Он жил уже полторы сотни лет и мечтал о дне, когда сможет оставить своего хозяина и вернуться к нормальной жизни. Иногда он показывал Фэй свои мечты о том, как они втроем: он, Фэй и ее мать, живут вместе. Фэй нравились эти видения. Но уже ребенком она знала, что этого никогда не случится. Да и как быть с отцом, который растил ее, считая ее своим ребенком?
– Ты особенная, – говорил ей Хаймли. – Я знаю это, чувствую.
Он говорил об этом так часто, что Фэй и сама начала верить в свою исключительность. Но все это было лишь детской фантазией, пока Фэй не попала в аварию. Мать погибла мгновенно, отец сломал позвоночник, а в ее исцеление не верил ни один врач. Их доставали из груды искореженного метала, в которую превратилась машина, больше пяти часов. Все это время Фэй находилась в сознании, но об этом, казалось, никто не знал. Врачи говорили, что на спасение нет шансов. Говорили так, словно она уже была мертва. Мертва, как ее мать, сломанная рука которой была неестественно вывернута и протянута к Фэй. Дочь узнавала эти пальцы, узнавала этот лак для ногтей. Чуть выше, на спинке сиденья Фэй видела прядь золотистых волос матери, на которых застывала кровь. После лобового удара их машина перевернулась несколько раз. Сейчас голова матери была зажата между крышей и спинкой сиденья, на котором она сидела. Череп лопнул, и в ужасной ране был виден мозг. Отец сидел рядом с матерью.
Иногда он приходил в сознание, и в эти моменты Фэй слышала его истошные крики. Сама Фэй не чувствовала боли. Лишь вкус во рту, да врачи, которые говорят о ней так, словно она уже мертва. Мертва. Мертва. С каким-то неестественным безразличием Фэй пыталась осмыслить это новое состоянии. Смерть. Ее смерть. Но она не чувствовала себя мертвой. Нет. Она не может быть мертвой. Смерть – это пустота и темнота. А здесь есть свет, есть звуки.
– Все будет хорошо, – сказал один из спасателей, отгибая железо, чтобы достать умирающую девочку. Врачи сказали ему, что шансов нет, Фэй сама слышала это, но спасатель продолжал работать, продолжал надеяться.
Фэй запомнила его лицо, но не знала имени. Позже она будет пытаться найти его и поблагодарить, но он останется для нее лишь лицом, лишь светлыми глазами, которые единственные, кажется, верят, что девочка не умрет. Пройдет полвека, а Фэй будет помнить этот взгляд. И будет помнить, как впервые приняла кровь древнего.
Она будет лежать в отдельной палате. Палате, где ее оставят, чтобы она могла умереть. Тихо, в одиночестве. «Вот это уже больше похоже на смерть», – подумает Фэй. Но после придет Хайми. Он даст ей кровь древнего, своего хозяина. Кровь, которая спасет Фэй, исцелит раны, вернет в тело ускользающую жизнь, но как раньше уже никогда не будет. Мать мертва, отец прикован к инвалидному креслу, а в голове… В голове что-то сломалось. Кровь древнего что-то разбудила в Фэй. Она не сразу поняла, что может читать мысли инвалида-отца. Тяжелые мысли.
– Я же говорил, что ты особенная, – улыбался Хаймли, когда Фэй рассказывала о своих способностях.
– Я не хочу быть особенной. Не хочу видеть чужие мысли. Мне это не нравится, – говорила ему Фэй, но после привыкла, смирилась и стала спрашивать своего настоящего отца о том, есть ли еще такие дети, как она.
– Хочешь, чтобы я нашел их? – предложил Хаймли.
– Я не знаю, – сказала Фэй, но Хаймли видел ее мысли и желания.
– Ты не будешь одна, – пообещал он.
Больше года Фэй ждала, когда ее отец сдержит обещание. Сначала ожидание волновало, потом томило, в конце начало раздражать. Особенно когда Хаймли пропустил их встречу, потом пропустил четырнадцатый день рождения Фэй. Она ждала хотя бы звонка, хотя бы открытки. Но ее бросили, забыли. Оставался лишь отец в инвалидном кресле, который сутки напролет проводил за чертежным столом.
Фэй злилась на Хаймли, злилась на его хозяина, которого звали Юдель. Хаймли никогда не говорил этого, никогда не называл имя древнего, кровь которого спасла ей жизнь, но Фэй украла это знание у него из головы. Она знала, что ради своего хозяина Хаймли убивает людей, забирает их кровь. Он был монстром, убийцей, но отказаться от него она не могла. Особенно после того, как не стало матери. Она была одна в этом огромном мире.
На свой пятнадцатый день рождения она все еще ждала, что Хаймли вернется. Но Хаймли пропал, и Фэй начала винить в этом себя. Возможно, он пытался найти подобных ей, и это убило его или привело к беде.
На шестнадцатилетие Фэй украла у отца-калеки кредитную карточку, обналичила столько денег, сколько по ее подсчетам требовалось на поиски Хаймли, и сбежала из дома, отправившись в Финикс, где жил Юдель. У нее не было адреса, только картинки, только то, что видел ее отец. Поэтому единственным шансом найти дом, где жил Юдель, было бродить по улицам большого, незнакомого города и надеяться, что рано или поздно встретишь то, что видела в воспоминаниях отца. Родного отца, в то время как отец-калека где-то далеко бросает все свои силы на поиски. Но это не важно. Это лишь суетный, обыденный мир, который ничего не значит, когда знаешь, что рядом есть еще один. Таинственный мир, темный, но прекрасный в этой темноте, искрящийся, слепящий глаза.
Но мир этот скрывался от Фэй, прятался за пеленой воспоминаний. Да и город был слишком большим. Нужно больше деталей, больше мелочей, которые смогут дать подсказку. Фэй вспомнила колокольный звон. Она не знала, было это воспоминание реальным или же выдуманным, но ничего другого у нее не было. Оставалось посетить все церкви города, обойти ближайшие дома. Фэй потратила на поиски две недели. Потом ее арестовали и вернули к отцу-калеке в Орегон.
О судьбе Хаймли Фэй узнала лишь два года спустя. Новый слуга Юдель по имени Маниш появился на ее пороге в день, когда ей исполнилось восемнадцать, и передал папку с бумагами, где были собраны материалы на детей, рожденных от слуг, на детей, которые могли оказаться такими же особенными, как Фэй.
– А где сам Хаймли? – спросила Фэй, хотя ответ она знала и так, догадывалась, чувствовала. – Ты скажешь мне, где его могила? – спросила Фэй Маниша.
– Нет могилы.
– Нет?
– Ничего нет. Ничего не осталось.
– Понятно… – Фэй нахмурила брови и потупилась, желая показать новому слуге, что хочет побыть одна.
Больше месяца она не решалась открыть переданную отцом папку. Но дети слуг ждали ее, манили. Особенные дети, которые могли понять ее, потому что были такими же, как и она. Дети, которых нашел для нее Хаймли – ее родной отец, которого больше нет.
– Да какого черта? – сказала Фэй, открыла папку и выбрала первое имя из списка.
Это был мальчик по имени Сал Киршен из Сакраменто. Мальчик в те годы, когда о нем узнал Хаймли. Сейчас он вырос. Фэй смотрела на его фотографию и пыталась представить, как он выглядит сейчас, как он встретит ее? Страха не было, лишь приятное, будоражащее волнение, которое усиливалось, стоило Фэй представить, как она садится в автобус и отправляется в Сакраменто. Фэй узнала цену на билеты, сколько нужно будет сделать пересадок.
– Я вернусь, – сказала она отцу-калеке, решив на этот раз поставить его в известность о своем бегстве из дома.
Автобус доставил ее до железнодорожной станции в соседнем городе. Фэй позвонила отцу-калеке и сказала, что купила билет на поезд до Лос-Анджелеса. Волнение улеглось, а шестнадцать часов по железной дороге вызвали скуку и усталость. Но все это развеялось, как только она увидела Сала Киршена. Даже не увидела. Нет. Как только она почувствовала Сала. Фэй поднялась на крыльцо, постучала в дверь дома, где жили родители Сала, и почувствовала, что Сал идет открывать, раньше, чем он открыл дверь. Это было словно волшебство. Словно первый поцелуй.
– Вау! – сказала Фэй, когда Сал вышел на крыльцо. Нет, он не был красавцем, но тело и внешность не имели значения. Сейчас главным было то, что скрывалось внутри Сала.
– Простите, мы знакомы? – спросил он, меряя Фэй растерянным взглядом.
– Ты разве ничего не чувствуешь? – спросила она.
– Чувствую?
– Рядом со мной… – Фэй пытливо смотрела ему в глаза. Кровь древнего, которую дал в детстве отец, что-то разбудила в ней, но вот как разбудить это в Сале? – Не сопротивляйся, – попросила его Фэй, пытаясь заглянуть ему в мысли, в чувства, воспоминания.
– Что происходит? – растерялся Сал, вздрогнул, почувствовав головокружение.
Что-то чужое пробралось в голову. Но в этом чужом не было ничего враждебного. Скорее наоборот. Это было похоже на порыв свежего ветра в удушливо-жаркий день, глоток воды посреди знойной пустыни.
– Кто ты такая? – спросил Сал, но чужие мысли уже показывали ему историю Фэй, детство Фэй, отца Фэй. Настоящего отца. – Но причем тут я? – спросил Сал и тут же увидел папку, которую передал Фэй Хаймли. Папку, в которой Сал узнал свою фотографию. – Но…
– Думаю, нам стоит встретиться вечером и поговорить, – сказала Фэй, показывая Салу долгую дорогу, которую она проделала, чтобы добраться сюда. Он нахмурился, все еще теряясь, видя чужие мысли и воспоминания, затем осторожно кивнул. – Я остановилась в старом городе, недалеко от парка Крокер. На берегу, возле моста есть бистро. Кажется, там можно поесть на открытом воздухе, так что…
– Приду, – сказал Сал.
– В девять вечера.
Фэй протянула руку и коснулась на прощание плеча нового друга, желая доказать себе, что это не сон, не видение. Теперь можно было уходить. Она знала, что Сал стоит на крыльце и смотрит ей в спину, но не оборачивалась. В отеле Фэй приняла душ, переоделась и долго лежала на кровати, тщетно пытаясь заснуть.
– Никогда бы не подумал, что меня усыновили, – сказал за ужином Сал, разглядывая свою детскую фотографию из папки Хаймли.
У него не было шока, не было растерянности. Сейчас рядом с ним была Фэй – девушка, которую он знал меньше дня, но это казалось самым главным. Теперь казалось. А вся прежняя жизнь… Вся прежняя жизнь была лишь ожиданием этой встречи. Вернее, не встречи, нет, чего-то большего. Как и после, ночью, в номере Фэй.
– Никогда не чувствовал ничего подобного, – признался Сал, все еще прижимаясь к Фэй, все еще впитывая в себя тепло ее тела, ее мысли, чувства. Это было больше, чем секс, больше чем удовлетворение. Фэй видела все его воспоминания, он видел все ее воспоминания, всю жизнь. Они сливались, становились одним целым. Их тела, их личности. Ничто не стояло между ними. Не могло стоять. – Ты – особенная, – сказал Сал.