– Здесь есть бар, – говорит Максу Мэйдд. – Можешь выпить что-нибудь, пока я принимаю душ.
Макс кивает. Мэйдд уходит в ванную. На мгновение мелькает кристальной белизной унитаз. На двери две вешалки, на которых висят белые махровые халаты с эмблемой отеля. Черные тапочки с точно такой же эмблемой. Макс сидит на кровати и курит. Он все еще хочет уехать, сбежать, поэтому подбирает слова, чтобы сказать о своем решении Мэйдд. Но когда она выходит из душа, в голове по-прежнему пустота.
– Мне неуютно здесь, – говорит Макс.
– Почему ты ничего не выпил? – спрашивает Мэйдд.
– Я не знал, как открыть этот платный бар. – Он видит, как она улыбается.
– Сходи, прими душ, а я пока смешаю тебе что-нибудь, чтобы ты успокоился.
– Не хочу душ. – Макс хмурится.
– Тогда я сделаю тебе выпить прямо сейчас. – Мэйдд говорит о том, как правильно смешивать напитки, но Макс не слушает ее. Потом они сидят на своих кроватях напротив друг друга и молча пьют. Волосы у Мэйдд все еще мокрые после душа, и Макс думает, что без косметики она выглядит моложе.
– Сколько тебе лет? – спрашивает он, закуривая еще одну сигарету.
– Тридцать шесть.
– И ты никогда не пила кровь тех существ?
– Только в детстве.
– Значит, твои тридцать шесть – это твои тридцать шесть?
– Значит. – Мэйдд смотрит ему в глаза, в мысли. Макс кивает. – Почему ты никогда не уезжал из своего города? – спрашивает она. Макс пожимает плечами. Мэйдд забирает у него сигарету, рассказывает о своих путешествиях по стране.
– Я думал, ты не можешь жить, пока не избавишься от своих снов.
– Я пыталась жить. – Мэйдд грустно улыбается, поджимает под себя ноги. Под махровым халатом ничего нет, кроме обнаженного смуглого тела. Макс знает это, но не понимает откуда. Возможно, он заметил что-то в вырезе белого халата, или же это показала ему сама Мэйдд, спроектировала это знание прямо в его мозг. – Моя мать говорила на трех языках, а я лишь на одном, – кривится Мэйдд. Она курит, почти не затягиваясь, словно делает это только для того, чтобы поддержать компанию. – Я все время думаю о той француженке, с которой мы сегодня встречались…
– Она тебе понравилась?
– Нет, – Мэйдд снова улыбается. – Мне не нравятся женщины.
– Тогда почему ты о ней думаешь?
– Ее акцент. Думаешь, она специально не хочет избавиться от него?
– Я не знаю.
– Моя мать идеально говорила на английском.
– У твоей матери был не один век, чтобы избавиться от акцента, а у французской лесбиянки лишь пара десятилетий.
Макс поднялся, решив, что теперь обязательно уйдет. Сядет в свою машину и будет ехать, пока не кончится топливо. Потом он бросит машину и пойдет пешком. Главное сейчас прогнать сомнения. Идти к двери, не оборачиваясь. Не слушать, не покупаться на дешевые просьбы.
– Пожалуйста, не бросай меня, – взмолилась Мэйдд. Голос у нее утратил уверенность. – Я не справлюсь одна. Не смогу. Только не снова. – Макс не отвечает. – Я не могу одна. Я ненавижу быть одна. Макс! – Он открывает дверь. – Если ты уйдешь, то я убью себя! – кричит Мэйдд.
Макс молчит, выходит за порог. Мэйдд идет следом за ним по коридору. Макс вызывает лифт, спускается вместе с Мэйдд в холл. Теперь улица. Халат на Мэйдд плотно запахнут, скрывая наготу, но люди оборачиваются, провожают ее растерянным взглядом. Мэйдд не обращает на них внимания, семенит за Максом, шлепая босыми ногами по тротуару.
– Если хочешь, давай остановимся в другом отеле. Если хочешь, давай поужинаем в дешевом баре. Если хочешь, давай вообще жить в машине.
– Ты чокнутая! – Макс наконец-то находит свою припаркованную у тротуара машину, садится за руль. Мэйдд забирается на пассажирское сиденье.
– Я знаю, что ты напуган, но это пройдет, – говорит она, молчит пару секунд, затем вспоминает Ясмин, ее семью. Вспоминает Гэврила, свою мать, свои сны…
– Я не передумаю, – говорит Макс, включает зажигание. Неожиданно острая боль пронзает мозг. – Что ты делаешь? – спрашивает Макс. Мэйдд молчит, лишь гневно сверкают ее глаза. Кажется, что все ее отчаяние материализовалось и теперь, проникнув своей железной рукой в голову Макса, сдавливает его мозг. – Господи! – Он сжимает ладонями виски. Кровь хлещет у него из носа, забрызгивает белоснежный халат Мэйдд. – Пожалуйста, перестань! – скулит Макс, решив, что сейчас умрет.
– Ты останешься со мной? – спрашивает Мэйдд. Голос у нее стал жестким, охрипшим от напряжения.
Максу требуется несколько долгих, мучительных мгновений, прежде чем он понимает, о чем его просят. Теперь кивнуть головой, вернуться в отель. Тишина. Кровь из носа перестала течь, но голова еще болит.
– Тебе нужно помыться и сменить одежду, – говорит Мэйдд. Макс не спорит. Кажется, что в голове что-то лопнуло, сломалось. Подчиняться, подчиняться, подчиняться…
Ночью ему снится, что в мозгах у него поселились черви. Они жрут его плоть, плодятся и вылезают из головы через нос. И где-то далеко смеется Мэйдд, которая стала совершенно другой. Она напоминает Максу ведьму. Ее белый махровый халат отеля Белклэир развевается на ветру. Смуглое тело сверкает своей наготой. Волосы превратились в змей. Они шипят, брызжут ядом и тянутся к Максу. И ничего больше нет вокруг. Они вдвоем среди этой пустоты. Они вдвоем среди этой вечности. И некуда бежать. Расстояние не имеет значения. Макс хочет зажмуриться, но черви уже сожрали его глазные яблоки. Они вылезают у него из глаз, принимаются за веки. Но он почему-то все еще видит, как змеи-волосы Мэйдд тянутся к нему. Наполненные ядом зубы вгрызаются в плечо. Яд попадает в кровь. Тело горит огнем. Боль сводит с ума. Он умирает, и даже черви бегут, словно крысы с тонущего судна. Черви, которые едва не добрались до его языка. И Макс понимает, что язык – это единственное, что он может еще контролировать. Все остальное тело онемело. Кричать, кричать, кричать…
Он открывает глаза, не понимая, что проснулся. Его вопли разбудили Мэйдд. Она стоит возле его кровати и просит прощения. На ней надет белый махровый халат отеля Белклэир. Но нет ветра, который распахивает его, развевает ее волосы.
– Ты ведьма, ведьма! – шепчет Макс, но сон уже отступил, медленно возвращается ощущение реальности. Он жив. Черви не сожрали его мозг, его глаза.
– Прости меня, – шепчет Мэйдд. – Я просто испугалась, что ты бросишь меня. Пожалуйста, прости. Я не могу быть одна. Не могу. Не могу…
– Ты ведьма… – Макс поднимается с кровати. Горит ночник. В этом тусклом свете он видит слезы в глазах Мэйдд.
– Я не хотела напугать тебя. Не хотела причинить боль, – говорит она. Теперь слезы катятся у нее по щекам. – Я никогда не делала ничего подобного. Просто… Просто когда готов убить себя, все становится каким-то незначительным. Своя жизнь, чужие жизни…
– Ты чокнутая, – говорит Макс.
– Я знаю. – Мэйдд отворачивается, спешно говорит, что если Макс хочет, то может уехать. Она не станет его держать. И где-то среди этих слов постоянно всплывают извинения и страхи остаться одной, страхи, что это безумие никогда не закончится, никогда не закончатся ее сны. – Как бы я хотела забыть обо всем. Стать самой обыкновенной…
– Думаешь, я не хочу? – Макс закуривает, смотрит на Мэйдд. Заплаканная, растрепанная, сейчас она похожа на глупую девчонку, которую бросил ее возлюбленный. – Дать тебе сигарету? – спрашивает Макс, начиная чувствовать вину перед Мэйдд. Неужели он хотел сбежать лишь потому, что испугался всех этих дорогих отелей и кафе? – Прости меня, – говорит Макс.
– Простить? – Мэйдд поднимает на него свои заплаканные глаза. – Это ты должен простить меня, а не я тебя.
– Мы оба должны просить прощения. – Макс протягивает ей прикуренную сигарету. Она затягивается жадно, выпускает дым к потолку. Макс рассказывает ей свой сон.
– А мне сегодня ничего не снилось, – говорит Мэйдд. – Может быть, это потому, что ты рядом?
– Я не знаю. – Макс садится на кровать.
– Так ты не уйдешь? – спрашивает Мэйдд, не глядя ему в глаза.
– Только если пообещаешь, что больше не станешь принуждать меня что-либо делать.
– Я сама не знаю, как это вышло. Никогда прежде не делала ничего подобного.
– Так ты обещаешь?
– Конечно.
Теперь заглянуть друг другу в глаза. Сигареты почти истлели. Неловкая пауза. Весь мир какой-то неловкий – сидеть ночью на одной кровати бок о бок и молчать. Что-то определенно не так. Мэйдд тянется к тумбочке, чтобы раздавить свою сигарету в пепельнице. От нее пахнет свежестью холодной Нью-Йоркской ночи. Этой чужой, незнакомой ночи, в которой вдруг оказался Макс. Почему он не уехал? Почему он все еще здесь? Может быть, она снова забралась ему в голову и заставила его испытывать вину? Или же все проще? Она просто нравится ему, как женщина. Она возбуждает его. Понимание приходит как-то медленно. Вернее, не понимание – чувство, желание. И тут же новая неловкость. Нужно что-то сказать. Но что? Зачем?
– Я это… – Макс смотрит на подушки своей кровати.
– Да… – кивает Мэйдд.
– Надо, наверное, спать…
– Да…
Но спать никто не хочет. Страх трансформируется в желание. Прелюдии страстные, хаотичные. Затем новая неловкость – ожидание близости совсем непохоже на саму близость.
– Можешь не сдерживать себя, – шепчет Мэйдд из-под Макса.
– О чем ты говоришь? – бормочет он.
– Я вижу все твои мысли, забыл?
– Извини, – смущается Макс.
– Не извиняйся, – улыбается Мэйдд. – Мне уже давно не шестнадцать лет. К тому же после всех моих кошмарных снов твои фантазии не более чем детская шалость.
Она еще что-то говорит, но это уже неважно. Весь мир уже не важен…
Портленд. Макс и Мэйдд добрались в этот город, сделав одну остановку. Где-то на полпути. Еще одна ночь вместе. Потом утро и как и прежде, словно ничего не было. Лишь воспоминание кошмарного сна Мэйдд. Ее крик разбудил Макса. Она металась по кровати, как одержимая. Тело ее было покрыто крупными каплями пота. Макс с трудом разбудил ее. Она уставилась на него стеклянными глазами, потом очнулась, сказала, что ей нужно принять душ. Больше Макс так и не смог заснуть.
В Портленде они долго блуждали по городу, пока не поняли, что им нужно перебраться по мосту «Мартин Поинт» в соседний городок Фолмут и уже там по Форсайд роуд к кладбищу «Пайн Гров». Нужный дом стоял на Уэтс-Лэндинг-роуд, окруженный соснами. Рядом находилась церковь и целая россыпь белых надгробий. Сам дом выглядел пустым, покинутым. Макс и Мэйдд покружили возле церкви, решили вернуться позже. Они поужинали в городской пиццерии, где запрещено было курить. Разговор не вязался. Этот дом на краю кладбища волновал, не позволяя думать ни о чем другом.
– Мне кажется, в этом доме собираются такие, как моя мать, – высказала Мэйдд то, что ее беспокоило с того момента, как она впервые увидела дом на краю кладбища. – Я видела это в ее воспоминаниях, в ее снах… – Она забылась, достала сигарету, услышала упрек семьи за соседним столиком, выругалась, спрятала пачку в карман. Макс терпеливо смотрел на нее, ожидая продолжения рассказа, но продолжения не было. Мэйдд не хотела продолжать. Не хотела пугать его.
– Я уже не ребенок, можешь говорить, – сказал он, словно тоже научился читать чужие мысли.
– Не о чем говорить, – отмахнулась Мэйдд. – Секс, кровь, деньги. Вот и все. Говорят, подобные места существуют уже много веков. Такие как Гэврил ненавидят друг друга, но их слуги собираются вместе, развлекаются… Они платят деньги простым людям, которые приходят в эти безумные клубы. Во времена матери никто не умирал в этих местах – это было правило, но что происходит там сейчас, я не знаю.
– И что, никто не знает о таких местах? В смысле, как, черт возьми, им удается держать все это в секрете?
– А как Мэтоксы скрывают Гэврила? Как сам Гэврил и его сородичи тысячи лет скрывают свои деяния? – Мэйдд снова забылась, достала пачку сигарет, но на этот раз спрятала ее раньше, чем услышала упрек.
Пиццерия закрывалась в десять. Макс и Мэйдд находились в ней до закрытия. Потом поехали к дому на окраине кладбища «Пайн Гров». Ничего. Никого.
– Хоть бы табличку вешали с часами работы, – неудачно пошутил Макс, когда начиналось утро.
Отелей в городе не было, поэтому им пришлось вернуться в Портленд. Они остановились в отеле «Флитвуд Хаус» – старый дом с комнатами, которые выглядели так, словно сошли с экранов старых фильмов. Не было ощущения, что это отель, скорее просто дом, к хозяевам которого кто-то приехал в гости. В комнате, которую сняла Мэйдд, была одна большая кровать с резными спинками и балдахином. Хозяева дома хвастались этой кроватью наравне с рабочим столом, за которым работали известные артисты прошлого века, имен которых не знали ни Макс, ни Мэйдд.
– Откуда у тебя деньги, чтобы останавливаться в подобных местах? – спрашивает Макс, когда они остаются с Мэйдд наедине. Она рассказывает о сбережениях матери.
Теперь принять душ, отоспаться днем и вернуться к дому на окраине кладбища. Ждать, плодя страхи и сомнения. Ждать ночью, а утром возвращаться в Флитвуд Хаус. Соседи разговаривают о Нью-Йорке. Они говорят, что здесь, в Флитвуд Хаус, комнаты лучше, чем в самых дорогих отелях. Мэйдд устало поддерживает эти беседы. Макс чувствует себя лишним, уходит в их комнату. Кабельное телевидение входит в стоимость проживания. Сотни каналов сводят с ума.
– Если тебе не уютно, то мы можем переехать в другой отель, – говорит Мэйдд. – В любой отель, хоть в самый дешевый, если хочешь.
– Там не будет кабельного, – отшучивается Макс.
Они занимаются с Мэйдд любовью на старой кровати. Шторы балдахина прячут их от яркого солнца холодного дня за окном. Потом сонные разговоры ни о чем. Мэйдд снова кричит во сне.
– Спасибо, что не бросил меня, – шепчет она, пока Макс гладит ее по голове, пытаясь успокоить.
Все это напоминает ему какой-то странный сон. Нереален весь этот новый мир. Девушка, которая лежит в его объятьях, нереальна. Кажется, что она слишком хороша для него. Кажется, что между ними лежит не только десятилетие жизни, но целый мир-океан, который невозможно пересечь. Но Макс почему-то плывет по этому океану на крохотной лодке и надеется не попасть в шторм. И ему кажется, что Мэйдд, несмотря на всю ее решительность и уверенность, плывет где-то в этом океане на такой же хрупкой, ненадежной лодке. Плывет навстречу к нему. Их соседи думают, что они молодожены. Мэйдд и Макс не возражают. Мэйдд перестает пользоваться косметикой, отыгрывая у природы пару лет. Макс так и не решается спросить, делает она это ради него или же просто устала от ночных поездок к кладбищу Пайн Гров.
– Может быть, француженка обманула нас? – осторожно спрашивает ее Макс, когда очередная ночь слежки не приносит результат.
Мэйдд молчит. Макс тоже молчит, зная, что она обижается на него. Не говорит, но обижается. Примирение приходит лишь в кровати.
– Знаешь, я еще никогда не встречалась с мужчиной, который знал бы меня так, как знаешь ты, – говорит Мэйдд.
Они курят и смотрят, как за окнами начинается утро.
И так проходит почти неделя. Долгая неделя этой странной, нереальной жизни. И кажется, что время замерло. Весь этот мир замер. Кажется Максу и Мэйдд. Кажется, пока они наконец-то не попадают на кровавую вечеринку в доме на окраине кладбища Пэйн Гров.
Они сворачивают с дороги, выходят из машины. Отбросить страх и сомнения, подняться по деревянным ступеням и постучать в дверь. На входе охранник, похожий на минотавра из древнего греческого мифа. Он долго отказывается пропустить новых гостей в дом, и Мэйдд приходится рассказать ему почти всю историю своей жизни. Он хмурится, затем что-то хмыкает себе под нос, соглашаясь отвести их к хозяйке дома.
И вот они внутри. Вот идут по коридорам этого мифического лабиринта минотавра. Ночь только началась, но людей уже много. Их голоса звенят в бесконечных коридорах, как звенит где-то далеко поглощенная деревянными стенами музыка. Коридоров здесь много, словно это действительно лабиринт. Найдется ли в этом безумии Ариадна, нить которой поможет выбраться отсюда? А охранник все ведет и ведет их куда-то. Есть ли здесь что-то еще, кроме погруженных в полумрак коридоров? Не иллюзия ли все эти далекие приглушенные голоса?
Макс замирает. Коридор разделяется. Охранник сворачивает направо, но там, впереди Макс видит женщину. Она стоит на коленях перед мужчиной. Макс вспоминает свой сон о Ясмин. На этой женщине такое же строгое черное платье. Лишь голова не двигается в такт песни любви. Все замерло, словно картина. Замирает и Макс. Он стоит и смотрит, пока женщина не начинает чувствовать его взгляд. Голова ее медленно поворачивается. Что-то густое вытекает у нее из приоткрытого рта, струится по подбородку, капает на платье. Что-то темное. «Кровь! Это же кровь!» – понимает Макс. Кровь продолжает течь из прокушенной артерии на ноге мужчины.
– Тоже хочешь заработать? – спрашивает Макса женщина. Ее колючий взгляд буквально ощупывает его, изучает.
– Не отставай, черт возьми! – рычит на Макса охранник.
Он приводит их в обитую красным бархатом комнату. Макс не знает, играет ли с ним воображение злую шутку, или же это на самом деле, но ему кажется, что все в этом доме пропитано запахом крови и спермы, а в самом воздухе вибрирует что-то нечеловеческое, извращенное до безумия.
– Ждите здесь, – говорит охранник. Он уходит. Макс слышит, как запирается дверь. Окон нет. Они в ловушке здесь. И что дальше?
– Не бойся, – говорит Мэйдд.
– Я и не боюсь, – врет Макс. Мэйдд улыбается.
Теперь оглядеться. Тяжелый дубовый стол завален бумагами. Кожаное кресло старое, пропахшее пылью десятилетий. С потолка свисает цепь, на которой висит клетка с крупным белоснежным попугаем какаду, который не то спит, не то давно превращен в набитое паклей чучело. У стен пара шкафов с запыленными книгами. На полу протертый ковер.