IV
А за стеною у хозяев шел в это время разговор о нем. Марин с Нюрой ужинали.
Дмитрий Васильевич то и дело прикладывался к рюмочке и выспрашивал Нюру о новом жильце. Девушка отвечала нехотя и мало. Она всегда чуждалась своего сурового «дяди» и чувствовала себя стесненной в его присутствии. Он обходился с нею грубо и неприветливо, но сейчас, после выпитой водки, язык у Марина развязался и он был ласковее с Нюрою, чем всегда. Он поминутно восторгался Ратманиным.
— Это большой талант! Удивительный! Из мальчишки выйдет прок…
Нюра горячо приняла эти слова к сердцу.
Ей сразу понравился милый, добрый Алеша, так горячо любивший свою мать, и она не могла не радоваться его счастью.
— Как я рада, дядя, что он талантливый, этот Ратманин! — произнесла она, оживляясь, — он такой славный…
— А ты сколько с него за обеды взяла? — неожиданно оборвал племянницу Марин.
— Тридцать копеек, как всегда со всех жильцов брали, — ответила Нюра.
— Ну и дура! — грубо накинулся на Нюру Дмитрий Васильевич. — По полтиннику с него бери… Слышишь! Полтинник за обед, по гривеннику за самовар.
— Да как же, дядя?… Я уж ему сказала прежде… Да и за самовар никогда ничего не брали с тех, с прежних жильцов.
— И опять ты дура! — закричал с раздражением Марин… — С него можно брать… С него надо брать… Понимаешь… Говорят тебе толком, слушайся меня. Раз велено брать полтинник, ты и бери, и стыд в карман спрячь… Я знаю, что говорю…
— Да ведь, дядя, он, этот новый жилец, бедненький, — пробовала было возразить Нюра, — он сам мне говорил, что у него каждый грош рассчитан и что тех денег, которые он привез с собою, ему едва-едва хватит и на месяц. А пока он начнет здесь сам зарабатывать, пройдет, вероятно, немало времени…
— Я это отлично знаю, — говорил Марин, наливая себе еще одну рюмку, хотя у него уже заметно язык заплетался от выпитой водки. — Да, знаю. И чем скорее этот мальчишка проживет привезенные с собою из Вольска гроши, тем мне же лучше будет…
— Почему же вам, дядя? — удивилась Нюра.
— То есть не мне, а ему, дурочка, — спохватился Марин… — ему лучше будет, он скорее за работу примется и…и…и… Словом, это мое дело, и ты не вмешивайся… Я так хочу! Поняла? А теперь пошла спать!.. — закончил он свою речь грубым окриком.
Нюра покорно поднялась с места и, пожелав Марину покойной ночи, поплелась в свою коморку.
Сердце ее почему-то ныло. Точно какая-то беда грозила ее новому другу, который сумел ее привлечь своей добротой и искренностью. А Марии, оставшись один, допил водку и, потирая от удовольствия руки, произнес тихо, но значительно:
— Сама судьба посылает мне этого глупого мальчишку. Дурачок даже не знает, какой огромный у него талантище… Ну-с, это нам на руку, Дмитрий Васильевич. О, и обделаем же мы дельце!.. Прежде всего необходимо затянуть мальчугана, а когда ему придет крайность, тут и предложить свои условия: так мол и так, не хочешь ли выплыть, дружок? И захочет, как Бог свят, захочет! И дело в шляпе… А мы… мы еще прославим себя, Дмитрий Васильевич. О нас еще поговорят!.. Не хотели признавать в тебе художника, Дмитрий, правдой, признают его кривдой. Все враги мои признают… Всех вас проведу и выведу, голубчики мои!.. Только надо осторожно за дело приняться… Все будет так, как я придумал… Неделька, другая — и заговорят тогда о Марине; о том самом Марине, которого считают теперь бездарностью, которого заставляют писать дешевые картинки для рыночных торговцев… Подождите, я вам всем покажу!..
И продолжая потирать руки, Марин тихо хихикал, предвкушая что-то очень приятное и радостное для себя.
V
Марин исполнил свое слово и буквально не отставал от своего молодого жильца.
Он начал с того, что водил его по городу, показывал ему театры и кофейни, знакомил его с какими-то темными личностями, которых выдавал за своих товарищей-художников, прибавляя при этом, что Ратманину весьма полезно, даже необходимо подобное знакомство. А в те редкие часы, когда Алеша оставался дома, грязные, лохматые друзья Марина являлись в чистенькую комнатку Алеши, курили в ней скверный табак, требовали чай, водку и закуску и льстиво восхваляли талант Ратманина.
Так прошла неделя. За эту неделю Алеша ровно ничего не сделал; постоянные посетители и сам Марин не оставляли его ни на минуту одного и мешали ему работать.
— Не хотим вам давать скучать, молодой человек! — со своей обычной сладенькой улыбкой говорил Марин, — соскучитесь вы, и работа не пойдет впоследствии.
— Мне бы хотелось побывать в академии да познакомиться с профессорами живописи, чтобы они посоветовали мне, поступать ли в академию или иначе устроиться как-нибудь, — говорил Алеша.
— Э-э! академия — вздор! — говорил Марин, — я вас и без академии вытяну, вы мне только доверьтесь, юноша! Вы только слушайтесь меня и следуйте моим указаниям… А что касается профессоров, то я сам приглашу их сюда к вам… У меня ведь есть знакомые профессора… Они здесь посмотрят, как вы работаете, и наверное скажут вам то же самое, что и я: вам в академию не надо…
— Но я за все это время ничего не работал, некогда, — смущенно оправдывался Алеша.
— О, это ничего! Придет время — поработаете! — успокаивал его Марин. — Сперва надо хорошенько отдохнуть, да хорошенько посмотреть Петербург, набраться впечатлений, как говорят наши художники, а уж потом приняться запоем за работу… Вы только не беспокойтесь. Я сам, когда придет время, засажу вас за работу.
Но Алеша отлично сознавал, что уже давно пришло время приняться за работу.
Прошла неделя, еще неделя и еще… Скоро будет месяц, как он здесь, а между тем никакого заработка в ближайшем будущем ему не предвиделось. Те скромные сбережения, которые он привез из Вольска, подходили к концу. Они все разошлись на угощенья его новых знакомых и на хождения по театрам с Мариным и его друзьями.
А тут еще надо было платить за комнату, за стол, за стирку белья и прочее.
Алеша волновался с каждым днем все больше и больше. Его письма к матери дышали далеко не тем юношеским задором и торжеством юной силы, как то первое письмо, которое он отправил в день своего приезда в Петербург, после восторженного отзыва Марина о его картине.
А Анна Викторовна, чуткая до всего, что касалось ее Алеши, посылала ему длинные горячие послания, наполненные материнской заботой и лаской без конца.
Как-то раз Алеша, встав очень рано утром, когда еще все спали, взял кисть в руки и набросал крошечную картинку, на которой изобразил Нюру, подающую ему в первый день его приезда кофе. Картинка попала в руки Марина. Он улыбнулся и сказал:
— Подождите, я снесу эту картинку знакомому торговцу. Интересно, что он скажет.
И в тот же день Марин понес картинку на рынок, старому продавцу, покупавшему обыкновенно аляповатые мариновские виды, ручейки, рощи, зимы и т. п.
— Это откуда у вас такая чудная вещь? — спросил торговец, любуясь картинкою.
— Как откуда? — смело ответил Марин, — это моя работа… Неужто вы думаете, что я могу писать только ручейки да рощи… Вы еще не знаете Марина.
— Вот как! Отлично. Таких картинок приносите побольше, я всегда готов их покупать…
Марин очень довольный вернулся домой, но Алеше сообщил, что с трудом удалось ему пристроить картинку, да и то всего за пять рублей, между тем как на самом деле он получил за нее целых пятьдесят рублей.
Алеше и в голову, конечно, не приходило проверить — правду ли говорил хозяин. Он был рад и пяти рублям, которые Марин, впрочем, оставил у себя «за обеды».
VI
Стояло хмурое зимнее утро.
Алеша только что проснулся. Голова у него ныла, горела.
Накануне он поздно лег спать. Марин и его друзья до утра засиделись у него в комнате. Все они явились к нему «перекусить и покалякать», как выразился Марин.
Алеша был очень смущен этой навязчивостью. У него не было денег на угощение, и он, застенчиво краснея, признался в этом Марину.
— Вот она, молодость-то и неопытность! — расхохотался тот. — За чем же дело-то стало? Вы мне скажите, чем хотите угостить эту ораву, и все будет по щучьему веленью. Нюрка сбегает в лавочку. Я ей дам на все, а потом сочтемся.
Алеша пожал руку Марина и принял его предложение.
Появились, действительно, как по щучьему веленью, и вина и закуски. Лохматые друзья Марина ели и пили за Алешино здоровье и очень сожалели, что их новый товарищ не берет в рот вина.
Только под утро они ушли и оставили Алексея с неприятной усталостью во всем теле, вследствие бессонной ночи, и с адскою болью в голове.
Едва он улегся в кровать, как кто-то постучался у двери.
— Сейчас! Сейчас! — засуетился Алеша и стал быстро одеваться.
— Войдите, пожалуйста! — крикнул он минут через пять, успев одеться и наскоро умыться.
— Сейчас! Сейчас! — засуетился Алеша и стал быстро одеваться.
— Войдите, пожалуйста! — крикнул он минут через пять, успев одеться и наскоро умыться.
— Это я, Алеша. Вам письмо принесла! — и Нюра, хлопотливая и оживленная, появилась на пороге с большим конвертом в руке.
— Письмо из Вольска! — заключила она торжествующе.
— От Сережи письмо, от Студнева, — разом оживляясь произнес Алеша. — Что-то он пишет мне?
— А вот прочтите и узнаете! — весело рассмеялась Нюрочка. — А узнаете — меня позовите и своей радостью поделитесь. Пока оставляю вас наедине с письмом!
И она быстро исчезла за дверью.
Алексей вскрыл конверт и прочел.
«Друг Алеша,
Не выдавай меня твоей матери, но я не могу молчать больше. С тех пор, как ты уехал, она перебралась в угол к прачке Семеновой, которая на вас стирала, в дешевый сырой угол, а теперь от сырости простудилась и заболела. Уже две недели как она лежит в жесточайшей простуде. Денег у нее нет ни копейки, потому что все свои сбережения она отдала тебе для поездки в Петербург. Я насилу упросил ее взять от меня в долг на доктора и лекарство. Но у меня самого не густо, ты знаешь, а посему, Алексей дружище, поторопись выслать матери хоть немножко денег, чтобы хоть на обеды ей хватило, а то ей приходится есть щи да кашу вместе с Семеновой. Да и доктора хорошего пригласить не мешает. Хотя опасности особенной еще нет, но кто знает? Ее кашель меня очень смущает. Ей необходимо перебраться в сухое, теплое помещение, а на это опять-таки нужны деньги. Когда я заикнулся о том, что напишу тебе о ее делах, она вся затрепетала, как птичка, и стала умолять меня не делать этого — «пусть, говорит, Алеша работает со спокойной душой, а то заботы обо мне оторвут его от дела». А? что ты на это скажешь, Алексей? Я же скажу одно: твоя мать — ангел. Но ты должен поддержать этого ангела, если не хочешь, чтобы он улетел от тебя, и поэтому поторопись с присылкой денег для Анны Викторовны. Твой друг Сергей».
Алеша, весь бледный и трепещущий, докончил письмо. На лбу его выступили крупные капли пота. Слезы душили горло. Сердце билось до того, что он слышал, улавливал ухом каждый удар его. Наконец, он не выдержал, упал головою на стол и, выронив письмо из рук, горько, неудержимо заплакал. Болезненная тоска по матери, отчаянный страх за ее участь и полное бессилие помочь ей сломили энергию и силы юноши.
— Мама! Мама! — рвалось стонами и воплями из его души, — что я сделал с тобою, мама! Я не должен был поддаваться безделью все это время!.. Надо было приказать себе работать!.. Надо было…
И Алексей зарыдал еще сильнее.
Отчаяние так остро захватило юношу, что он не слышал, как легкими, крадущимися шагами вошел в комнату Марин.
— О чем это вы так печалитесь, Алексей Иванович? — спросил он.
Алеша, обрадованный, что может хоть кому-нибудь рассказать про свое горе, в нескольких словах передал содержание письма матери.
— Зачем плакать! — произнес, выслушав его и кладя ему руку на плечо, вкрадчивым голосом Марин. — Право, плакать не стоит.
— Как не стоит? Это ужасно: моя мама погибнет… умрет, — с дрожью в голосе прошептал Алеша, — и я не могу ничем ей помочь. Ведь я до сих пор, за исключением тех пяти рублей, которые вы мне принесли, не заработал ни гроша…
— Так что же? Успеете еще заработать, а пока я могу вам помочь, вам и ей…
— Вы! — радостно воскликнул Алеша. — О! Дмитрий Васильевич, вы не знаете, как я вам буду обязан… Я готов все, все сделать, что только вы прикажете, только дайте мне возможность послать маме денег…
— И пошлете, если хотите, даже сегодня еще, если только мы столкуемся… Но здесь неудобно разговаривать. Вероятно, сейчас придут наши знакомые, а мне нужно вам кое-что объяснить — помешают. Пойдемте рядом в трактирчик, попьем там чайку, перекусим и покалякаем. Я привык дела всегда обделывать в трактире… Идем, что ли?
— Идем! Идем! — оживляясь, произнес Алеша.
И он с глубокой надеждой вскинул глаза на Марина.
— Не горюйте! Устроим все как следует! А теперь шагом марш! Поворот направо! — весело захихикал Марин, увлекая своего юного жильца в переднюю.
— Нюрка! к обеду нас не жди! — крикнул он, — мы с Алексеем Ивановичем кутим сегодня!
VII
Марин привел Алешу в трактир и занял с ним отдельную комнатку, где обыкновенно мелкие купцы решали свои торговые дела.
— Ты, любезный мой, — обратился к прислуживающему мальчику Марин, — принеси нам водочки графинчик да осетринки на закуску.
— Слушаю, господин! — и маленький слуга кинулся со всех ног исполнять приказание.
Через пять минут на столе перед Алешей и его спутником очутился графин водки и закуска.
— Я не пью водки! — заявил Ратманин, брезгливо косясь на графин.
— Вот и напрасно. В иных случаях это очень полезно, молодой человек. А впрочем, я не неволю… Ступай, мальчуган, и принеси молодому барину чаю, — крикнул он затем.
Слуга немедленно принес целый чайник.
— Поставь и уходи, ты нам больше не нужен, — приказал Марин слуге.
И когда тот, шурша подошвами, исчез за дверью, Марин положил руку на плечо Алеши и произнес:
— Вы должны послать вашей матушке немедленно денег. Да?
— Да, — произнес Алеша упавшим голосом.
— Должны заплатить мне за обеды, комнату и кой-какие должишки по приему гостей?
— Да! — снова подтвердил глухим голосом юноша.
— А денег у вас ни копейки, не так ли?
— Так, — однозвучно проронил Алексей.
— А хотите, они у вас будут? И не только сейчас будут, а ежемесячно вы будете получать от меня копеечка в копеечку, рубль в рубль тридцать рублей. Кроме того, я не буду брать с вас за стол, квартиру и прочее. Итого выйдет пятьдесят целковых в месяц. Хотите?
— Пятьдесят рублей! — вскричал Алеша, — но ведь это капитал и капитал огромный! Это такие большие деньги, такой заработок, какой мне и во сне не снился.
— Да, деньги немалые, но и труд за них должен быть немалый, — произнес задумчиво Марин. — Слушайте меня внимательно, юноша. Ваша мать может умереть с голода, пока, вы наработаете ей хоть немного денег. И как вы работать-то станете? Ну, талант у вас есть — это правда. Но этого мало. Одним талантом так, сразу, ничего не сделать. Нужна известность. Кто станет покупать картины какого-то никому неведомого Ратманина? Или кто догадается заказать вам портрет? Конечно, никто. Ведь у нас, в Петербурге, художников целые сотни, и годами они добиваются известности, а многие так и умирают с голода.
— Так что же делать? что же делать? — испуганно спросил Алеша.
— А вот что, — сказал Марин, придвинувшись совсем близко к Алеше, — вступить в компанию со мною. Это единственный исход, Алексей Иванович.
— Я вас не понимаю, Дмитрий Васильевич.
— Вот я вам сейчас объясню. У меня, как-никак, известность больше вашей. Хотя и утверждают, что Марин — плохой художник, хотя и говорят, будто у меня таланта нет совсем, а мои картины годятся будто бы только для трактиров, да для богатых, но ничего не понимающих лавочников, все же Марина знают все торговцы картинами, знают многие заказчики. Мои картины находят всегда покупателей. И если б я побольше писал картин, то я мог бы все продать. Но работать больше того, что я работаю, мне, как вам известно, трудно… Устал я… И мне нужен помощник, т. е. какой-нибудь такой молодой художник, у которого есть и силы и желание поработать, и который согласился бы войти со мною в компанию: он будет работать, писать, по моим, конечно, указаниям, а я буду продавать эти работы под моим именем… Ну, может быть, кое-что исправлю, если нужно, кое-что изменю… Чистый же барыш мы разделим… Так вот, Алексей Иванович, я вам предлагаю сделаться отныне моим компаньоном: я буду вам платить пятьдесят рублей в месяц, но с тем, что картины, которые вы будете писать, вы должны подписывать моим именем и передавать их мне. И вы должны писать только такие картины, какие я вам укажу. Ну, словом, чтоб ваш труд был моим трудом, ваш талант был моим талантом. Но все это между нами, и никто, кроме вас да меня, не должен об этом знать. То, что существует какой-то Ратманин, не должно быть известно ни одной душе. За это при вашем содействии Дмитрий Марин выплывет снова и докажет этим олухам, которые его заклевали десять лет тому назад, не признав его таланта, докажет, что он может писать не только рыночные «ручейки», «зимы», да портреты толстопузых купцов, но что Марин в состоянии создавать и настоящие художественные картины, потому что у вас талант, да, талант, это я вам говорю прямо!
И Марин так сильно ударил кулаком по столу, что вся стоявшая на нем посуда жалобно зазвенела. Его глаза налились кровью, лицо побледнело. Он был страшен в эту минуту.
— Если вы согласитесь на мое предложение, Алексей Иванович, вам ни о чем тогда не придется заботиться, — прибавил, успокоившись немного, Марин. — Вы будете себе спокойно работать и получать каждый месяц пятьдесят рубликов, и вам не придется искать заработка… Я же найду покупателей на все ваши, т. е. на мои работы… И заметьте, — прибавил он, — пятьдесят рублей я вам предлагаю только для начала. А когда дело пойдет — я охотно и больше вам заплачу… за сотнею не постою… Марин ведь честный человек…