Ее выписали в начале октября, когда теплый сезон уже закончился. Он держался до последнего, освещая солнечным светом пустые и покрытые черной уличной сажей окна ее палаты, но когда Ирина покидала больницу, уже была осень. Резко похолодало, всего плюс три градуса, и холодный мокрый ветер бил по лицу. У Ирины не было теплых вещей, кроме того, ее квартира была ей теперь не по карману, и ее нужно было передать обратно квартирной хозяйке. Я уже был там однажды. Съездить туда меня попросил ее лечащий врач, с которым я уже плотно общался. У нас с ним были хорошие отношения, его радовало, что я не дарю коньяков, а спокойно и уверенно отдаю ему наличные деньги.
— Мы не сможем ее тут держать даже и за ваши деньги, если не будет паспорта и полиса. Она хоть россиянка?
— Да, она из Таганрога. Это же вроде Россия.
— Ну, в таком случае у нее должен быть полис. Может быть, вы попросите ее родственников их передать?
— Она сирота. У нее никого нет, — сказал я, удивленный, что доктор этого сам не знает. Тот помолчал, а потом спросил, кем ей, если быть точным, прихожусь я.
— М-м-м, друг. Да, я ее хороший друг, — пояснил я.
— Может быть, тогда она поручит вам съездить за документами? Мы осмотрели ее личные вещи, еще когда вы только к нам поступили. У нее в рюкзаке только ключи и телефон. Документов нет. А без паспорта и полиса плохо, с ними мы смогли бы добавить ей кое-какие лекарства.
— Я могу за них заплатить, — заверил его я, но он сказал, что пока этого не требуется. Ирина согласилась, чтобы я съездил к ней домой, хотя какой у нее, по большому счету, был выбор. В тот момент она просто кивнула, равнодушно глядя на меня. Сестра-хозяйка отдала мне Иринин рюкзак. Я ей в ответ сунул конверт с несколькими купюрами. В общем, с медицинским персоналом мы сдружились быстро и к полному удовлетворению. Я вызвал такси и съездил туда, наплевав на гипс на руке. Это было еще до того, как меня самого выписали.
Я помню, как это было странно, попасть в ее дом без нее, совсем не зная, что будет дальше, выживет она или нет, станет ли выздоравливать или останется инвалидом на всю жизнь. Я ходил тогда по квартире, как потерянный, и не мог сосредоточиться даже для того, чтобы собрать Ирине вещи в больницу. Паспорт и полис нашлись на подоконнике в кухне, маленькой и бедно обставленной, какой-то невыразительной и бездушной, как это часто случается с квартирами, в которых живут только временно. Я помню, что отметил про себя, что в доме, действительно, нет телевизора и вообще почти ничего нет, кроме кучи горшков, каких-то пакетов, а также свистулек и странных магнитов на холодильники, валявшихся кругом в большом количестве. Это удивило бы меня, если бы в тот момент я был способен удивляться, что у меня никак не получалось.
Я забрал документы и отвез их в больницу. Потом пролистал журнал звонков в Иринином телефоне и попытался связаться с Петром. Все-таки он был ей не кто-то там, он был ее любимым мужчиной, пусть и бывшим. И новость о том, в каком она состоянии, должна была взволновать его, на что мне было наплевать, и заставить его приехать и позаботиться о ней, чего я, собственно, и добивался. Даже бывший любовник лучше, чем вообще никого. Я был уверен, что он немедленно примчится, услышав о том, что случилось с Ириной и в каком она сейчас состоянии. Что ж, могу сказать только одно: «Как я ошибался!»
Петр ответил мне почти сразу. Он очень удивился и испугался, когда понял, что это за звонок и какой вопрос я перед ним поставил. Но волновался он не так и не о том.
— Где вы взяли мой номер? — пробормотал он после мучительно длинной паузы. — Это она вам его дала?
— Она в больнице! — повторил я, но снова, кажется, это не произвело на него большого впечатления. Опять длинная пауза.
— И чего вы хотите? — спросил он, наконец. Я опешил.
— А вы сами ничего не хотите?
— Мы порвали с Ириной, — пояснил он и добавил, словно это сейчас было важно, что трубку могла взять его жена.
— И что? Какое мне дело до вашей жены? Вы слышите меня? Девочка, которую вы притащили в Москву, лежит в больнице! Алло! — я чувствовал, что впадаю в бешенство.
— Но почему вы звоните мне? Я не понимаю, при чем тут я. Позвоните ее близким! Позвоните ее родителям!
— Вы что, даже не знаете, что у нее нет родителей? — я был окончательно потрясен. Петр снова заткнулся, потом спросил, почему Ирина до сих пор из Москвы не уехала.
— Я же уже перестал платить за квартиру. Я… я все ей сказал. Мы с женой.
— Решили попробовать что-то новенькое? — съязвил я, но он меня, кажется, даже не понял.
— Я ничего не могу для нее сделать. Не звоните мне больше. Не звоните! — закричал он и повесил трубку. Я попробовал набрать номер снова, потому что просто не мог поверить в то, что происходит. Номер не отвечал. Я отвез телефон в больницу и отдал его Ирине, но сам все же иногда продолжал набирать номер Петра с разных аппаратов. Все было бесполезно.
Через неделю я услышал, что абонент перестал существовать. Видимо, Петр не поленился и пошел в офис своей телефонной компании, чтобы написать заявление и полностью аннулировать номер. Испугался, сукин сын. Меня охватила странная ярость, хотя это было глупо, совершенно глупо и несправедливо. Петр ничего не сделал, все сделал я. Не из-за него, а из-за меня Ирина теперь была в таком состоянии. Я был во всем виноват, но злился на Петра за то, что тот оказался всего-навсего малодушным сукиным сыном. А сам-то я какой? Белый и пушистый?
— Ну что, готова? — спросил я Ирину, когда собрал все вещи и бумаги. Ее теплая куртка, на мой взгляд, никуда не годилась и была не очень-то и курткой — скорее, какой-то телогрейкой. Где только она ее взяла, на какой распродаже ватников для вегетарианцев?
— Даже не знаю, — Ирина стояла и смотрела на Москву сквозь мутное, залитое дождем стекло. — Не уверена, что хочу туда.
— Ну, тут-то точно хуже, — сказала ее соседка, уже третья по счету, что занимала кровать рядом с Ирининой. Ира пролежала тут дольше всех. — Теперь-то ты пойдешь на поправку. С таким-то парнем!
— Он не мой парень, — задумчиво пробормотала Ирина, не отводя взгляда от окна.
— А кто же он? — удивилась соседка.
— «Текильный брат», — ответила Ирина и развернулась ко мне лицом. Я подхватил костыли и подал их ей. Ходить пока что ей еще удавалось с трудом, но держать ее тут уже больше не хотели, да и я думал, что домашний уход в данных условиях будет куда лучше.
— Доктор, а я смогу иметь детей? — это был единственный вопрос, который она задала своему лечащему врачу за все время. Все-таки женщины — совершенно сумасшедшие создания. Сама едва дышала, а думала только о будущих детях. Что в этом нормального? В итоге с доктором общался в основном я сам. Ребра Ирины срослись, головной мозг не пострадал, кровотечений и гематом обнаружено не было (все-таки шлем — это вещь!). И внутренние повреждения, слава богу, оказались не катастрофическими. Только штифты, стягивающие поломанный тазобедренный сустав, доставляли серьезное беспокойство. Ходила Ирина очень плохо, передвигаясь не ногой, а всем корпусом, сустав практически не работал. Нельзя было нагружать ногу. Через пару месяцев ей предстояла еще одна операция.
— Но вы же живете вместе! — пробормотала Иринина соседка нам вслед. Я взял вещи в одну руку, а другую подал ей. Сросшаяся кость моего предплечья еще побаливала временами, но функция уже восстановилась полностью.
— И что? — пожала плечами Ирина, потом пожелала удачи всем, кто оставался в этой пустой, пропитанной горем и надеждой комнате, и медленно пошла к выходу. Я не стал ничего говорить, я уже устал объясняться на эту тему и с мамой, и с сестрами, и особенно с Оксаной, которая просто весь мозг мне снесла, услышав о том, что я предложил Ирине пока что пожить у меня.
— Я думал, ты меня понимаешь! — обижался я, когда она в очередной раз назвала меня идиотом, который сам себе создает проблемы на ровном месте.
— Я понимаю, почему ты оплатил ей операции. Я понимаю, что тебе необходимо заручиться ее поддержкой для суда. Я бы поняла даже, если бы ты ей просто деньги давал, хотя это нужно было делать только через банк, чтобы потом ты мог подтвердить выплаты. Все это — нормально. Вы бы могли вообще избежать уголовного приговора, если бы пришли на суд с бумагой о примирении сторон. Но зачем ты тащишь ее к себе домой?
— Не знаю. Наверное, потому, что ей некуда больше идти.
— Она же снимала квартиру?
— У нее нет денег.
— И что? Почему это-то все должно быть твоей проблемой? Нет, Гришка, ты точно спятил. А что, если она решит, что ты предложил ей нечто большее, чем просто временное пристанище? Вдруг она решит, что ты в нее влюбился? А потом обидится и откажется помогать тебе на суде? Ты думал об этом?
— Нет, я не думал, — согласился я.
— Так подумай, пока не поздно! Что ты вообще о ней знаешь? Откуда она взялась?
— Не знаю. Наверное, потому, что ей некуда больше идти.
— Она же снимала квартиру?
— У нее нет денег.
— И что? Почему это-то все должно быть твоей проблемой? Нет, Гришка, ты точно спятил. А что, если она решит, что ты предложил ей нечто большее, чем просто временное пристанище? Вдруг она решит, что ты в нее влюбился? А потом обидится и откажется помогать тебе на суде? Ты думал об этом?
— Нет, я не думал, — согласился я.
— Так подумай, пока не поздно! Что ты вообще о ней знаешь? Откуда она взялась?
— Это я взялся. Ты понимаешь, она теперь даже ходить не может нормально! И все это — из-за меня. Понимаешь, из-за меня! Если я ее сейчас брошу, я не уверен, что смогу с этим жить.
— Кто бы мог подумать, что у тебя есть совесть!
— Это не совесть. Это.
— Идиотизм. Слушай, ну, хочешь, запихни ее на пару месяцев в какой-нибудь санаторий. Пусть ее еще полечат. Денег ей все равно дать придется, это факт. Но ты же никогда толком ни с кем не жил. Ты даже не представляешь, во что это может вылиться. Потом захочешь ее выгнать — уже не получится.
— Оксан, я уже все решил, — сказал я и повесил трубку. Точно такие же разговоры были со всеми. Все вокруг решили, что я спятил. Возможно. И наверное, я должен был к ним прислушаться. Но что-то внутри меня мешало теперь смотреть на мир Оксаниными глазами. Может быть, просто моя дурость. Тем более что очень скоро я смог убедиться в том, насколько Оксана-то была права! Нужно, нужно было ее слушать.
Но не думаю, что это могло бы хоть что-то изменить. Потому что я никак не могу забыть тот полет, который длился всего один миг или даже меньше. И то, как небо вдруг невероятно приблизилось, а потом все перевернулось вверх тормашками и обрушилось на меня. Как будто что-то невидимое, злое и куда более сильное, чем я, подбросило мое жалкое, слабое тело на три метра вверх и разбило его без сожаления. Так, словно во мне нет никакого смысла и нет необходимости меня больше для чего-то беречь. После такого начинаешь совершенно иначе смотреть на многие вещи. Я хотел, чтобы Ирина пока что, временно, побыла со мной. А там посмотрим. Я чувствовал, что виноват и что я теперь за нее в ответе. По этой причине мне хотелось не только знать, что она здорова, что снова может ходить и все такое. Я хотел бы увидеть, что она в порядке — целиком и полностью, что она, если хотите, счастлива. Да, это бы меня успокоило. Тогда я смог бы ее отпустить.
Глава 2 Дедукция от Ирины
Ирина запомнила тот день лучше, чем какой-либо другой день своей жизни. Запомнила она его от начала и до самого конца, когда ее легкое, слабое тело взлетело над дорогой и на долю секунды ей удалось увидеть мир сверху, почти так, как об этом рассказывали те, кто пережил клиническую смерть. Ирина тоже на короткий миг почувствовала, что вышла из своего тела, взлетела над ним и над всеми, и странное, упоительное чувство легкости заставило ее глубоко вздохнуть. Она не успела почувствовать ничего больше — ни страха, ни желания выжить, ни даже отчетливого понимания того, что же именно произошло. Она не успела закричать или попытаться спастись, и цепочка роковых случайностей выстраивалась быстрее ее реакций — пусть на несколько миллисекунд, но быстрее.
С того самого момента, как тьма расступилась, и к Ирине стали возвращаться сознание и боль, лишь одна мысль крутилась в ее голове, лишь одна мысль, в справедливости которой она не сомневалась: авария случилась из-за нее. Именно она, Ирина, была единственной причиной того, что произошло. Может быть, на ручку газа давила рука Григория, но на провидение или судьбу повлияла Ира. Она и только она была виновата в том, что случилось, и ей было невыносимо стыдно перед Григорием, который, как полоумный, носился вокруг нее и поил ее соком через трубочку. Если бы он понимал то, что понимала она, он бы развернулся и ушел, не оставив и следа. Если бы он мог посмотреть на мир ее глазами.
Она позвонила Петру утром того дня, когда Все Случилось. Официальным предлогом для звонка было то, что арендатором квартиры, где она жила, был Петр и, стало быть, было вполне уместно спросить о том, что ей делать с квартирой. Конечно, вопрос был не в этом. Она не знала, что ей делать со своей жизнью. Долгое время она пыталась убедить себя, что ей достаточно того, что Петр счастлив, что он живет полной жизнью, что он примирился с женой, а раз так — в чем же дело, ведь она никогда и ничего не хотела для себя. Она хотела всего только для него.
Это оказалось не совсем так, и к концу второй недели одиночества Ирина была вынуждена признать, что она, во-первых, не слишком готова вернуться в Таганрог. Идея жить снова со своими «якобы» родителями буквально приводила ее в отчаяние. А во-вторых, она вдруг начала с ужасом осознавать, что скучает по Петру, что ей наплевать, по большому счету, насколько он счастлив там со своей женой. Что она хочет его вернуть, хочет его для себя — и в этом желании уже вполне готова идти на крайние меры. Например, устроить какой-нибудь приворот или еще какое колдовство. Или просто позвонить ему и спросить, что ей делать с квартирой. Ей нужен был только повод, чтобы напомнить о себе, она была уверена, что Петр все еще любит ее и каким-нибудь способом они смогут в итоге быть снова вместе. Стоит ему услышать ее голос.
— Я не отвлекаю тебя? Ты можешь говорить? — спросила Ирина своим самым нейтральным, самым ласковым голосом.
— Ира? — в голосе Пети явственно слышались панические нотки.
— Я. мне нужно с тобой поговорить. Очень нужно, — она почувствовала, что от одного звука его голоса у нее начинают дрожать губы.
— О чем? Ира, я сейчас не могу. Я на работу еду. Ты могла вообще застать меня дома! — Петр был возмущен.
— Я не знаю, что мне делать с квартирой! — растерянно пробормотала она. — Ты заплатил за прошлый месяц. Зачем? Ты собираешься платить и дальше? Ты хочешь, чтобы я оставалась здесь? Я ничего не понимаю!
— О, Иришка, — Петр покачал головой и снизил скорость, чтобы припарковаться. Голос Ирины, действительно, заставил его сердце биться сильнее. Ее любовь, безусловная и сумасшедшая любовь глупой молоденькой девочки — как ему ее не хватало! В усердных попытках слепить осколки разбитой чашки они с женой смотрели друг на друга, как на мины замедленного действия. У них все хорошо получалось. Они были взаимовежливы, интересовались друг другом, шли навстречу. А ему снился секс с Ириной. И ее длинные рыжие волосы, намотанные на ладонь. Ее горящие от подлинной страсти глаза. Почему он заплатил за квартиру — он не знал.
Нет, знал прекрасно. Да, он хотел ее удержать. Но теперь, когда она позвонила, отчетливо понял, что это была ошибка. Слишком высок был риск. Если жена заподозрит что-то сейчас… он уже прошел это один раз, он знал, как плохо это — оказаться в водовороте развода. Имущество, дача, две машины. Сын, который отбился от рук. Общие друзья. Нет, Ирина не стоила всего этого. К тому же жена была теперь беременна, и то, ради чего они примирились, согласились забыть многое и простить еще большее, обрело реальный смысл. Нет, он не мог так рисковать.
— Ты можешь ко мне заехать? Нам просто нужно поговорить! — Ирина умоляла. Безумные надежды сливались внутри нее с таким же безумным отчаянием. И она понимала, как бесполезно это все, и знала, что это просто нелепо — вот так валяться у кого-то в ногах, но ничего не могла с собой поделать. Она любила его настолько сильно, насколько не любила саму себя, а себя она порой просто ненавидела. Такой безнадежно одинокий человек, как она, не может выбирать. Он берет то, что дают, а отдает все без остатка. Она хотела вернуть Петра.
— Я приеду. Ты сейчас дома? — спросил он, осторожно отъезжая от тротуара. Он посчитал, что до работы у него еще есть в запасе часик, а пробки небольшие. К тому же он может сказать, что заехал в банк проверить кое-что. Да, это было нехорошо, но соблазн был слишком велик.
Потом он пожалел об этом. Ирина была невыносимо хороша, невыносимо готова на все. Ее глаза горели огнем человека, приговоренного к расстрелу, она буквально бросилась к нему в объятия, разве мог он устоять?
— Я не могу без тебя. Не могу! — сказала она, прижимаясь своим идеальным молодым телом к его неидеальному, с начальными признаками артрита и небольшим ожирением в области живота.
— Мы не можем быть вместе, — грустно сказал он. — Я больше не могу обманывать жену.
— Но… разве прямо сейчас ты не обманываешь ее? — Она села на кровати и прикрыла обнаженную грудь руками. Ее щеки загорелись румянцем стыда и обиды. Она поняла, что Петр ничего не имел в виду, что это была только маленькая прощальная эскапада.
— Я человек, я слаб. Но больше мы не увидимся. Я позвонил квартирной хозяйке. Ты можешь жить здесь еще месяц.
— Ты не можешь меня бросить!!! — она вскочила и принялась лихорадочно натягивать на себя одежду, будто это были латы и кольчуга.