Надо срочно уходить из дома, пока я не начал набрасываться на нее в коридоре. Я бы не хотел, чтобы это было так. Мне бы хотелось, чтобы эта ночь осталась в нашей памяти как что-то хорошее. Пусть даже эта ночь ничего не значит. Постойте, а разве хоть какие-то ночи в моей жизни значили хоть что-то? Будем честными, я не всегда запоминал даже имена девушек, которым готовил кофе по утрам. Даже лиц бы многих не вспомнил. Но это может быть оттого, что я крайне редко делал это на трезвую голову. Похмельную, максимум. Сегодня вечером я хочу, чтобы все было по-другому. Сегодня вечером.
— Надень шарф, там снова выпал снег.
— Может, нам съездить на каток? — я потянулся за шапкой и шарфом. Холод порядком надоел, но сегодня он был даже кстати, меня надо было остужать, я был совершенно ненормален и горяч.
— Я не умею на коньках, — крикнула Ирина, а я тут же представил себе, как это было бы здорово — покататься вместе, в обнимку. Нет, бежать, только бежать!
— Я тебя научу. Впрочем, посмотрим, — я выскочил из дома и, улыбаясь, полетел к метро, перескакивая через припорошенные и снова от этого белоснежные сугробы. Это было в каком-то смысле даже красиво. А ездить на метро я уже даже привык. Не так это оказалось и страшно, как мне говорили. Впрочем, тут срабатывал еще и тот плюс, что я жил совсем недалеко от «Стакана». Всего две станции и пятнадцать минут пешком бодрым шагом. Это даже полезно для здоровья. Черт, вот оно — нездоровое влияние Ирины. Теперь и я об этом думаю. Дожили!
* * *Что-то было не так! Дима проснулся внезапно и резко, и непонятно было, что именно разбудило его. Может быть, что-то приснилось, но теперь он уже не смог вспомнить, что именно. Какие-то серо-голубые сны, в которых он все от кого-то бежал и задыхался, он узнавал сразу, но сегодня это было что-то другое. Доктор сказал, что это из-за того, что Дима спит на левом боку и придавливает сердце. Ему нужно спать на другому боку. Ему нужно худеть и пить больше воды. Он устал, и ничто его уже так не радовало, как это было еще год назад. Он слишком устал, и этот бесконечный унылый февраль, как ему иногда казалось, досасывал последние остатки его жизненных сил. Он хотел солнца, хотел.
— Ты чего? Не спится? — Саша сонно потянулась и включила светильник на тумбочке. Лицо — белое, в специальной питательной маске, напугало Диму еще больше. У Саши несколько месяцев назад началась аллергия на телевизионный грим, который по роду ее деятельности приходилось накладывать до трех раз за день. Кожа стала сухой и раздраженной, она постоянно с этим боролась, даже пила какие-то препараты, дорогущие, из Израиля.
— Все в порядке, — пробормотал Дима и, перегнувшись через Сашу, выключил свет. Все было совсем не в порядке, но он не собирался обсуждать это с Сашей. С ней он говорить тоже устал. Обсуждать то, какая стерва этот Валька, ее соведущий, гей и приспособленец, у которого кожа толстая, как у бегемота, и никакой грим ему не вредит. Саша постоянно требовала гонораров как у Лолиты Милявской, хотя, убей бог, было непонятно, откуда ей известны гонорары Лолиты Милявской. Саша хотела сделать пластическую операцию, изменить форму губ. Саша порядком Диму достала, но бросать ее сейчас у него тоже не было сил. Февраль. Может быть, сделать так же, как в свое время поступил этот подлец Гришка: позвонить кому-то и попросить избавить его от этой Саши-Маши под каким-нибудь предлогом. Одолжить ее кому-нибудь. Впрочем, он просто устал, вот и дурит. Стресс.
— Уверен? — Саша присела рядом и провела по Диминой спине ладонью. Он вздрогнул, встал и ушел на кухню. Бросить ее сейчас, когда она не просто какой-то статист, когда она — ведущая их шоу, и с ней знакома куча каких-то доморощенных звезд разной степени раскрученности. Он представлял, сколько будет вони и воплей. Он не был на это готов. Оставалось только мечтать, что кто-то из сильных мира сего обратит внимание на это чудо пластической хирургии (Дима денег на губы все же согласился дать), и Саша сама подойдет к нему с виноватым видом и предложит остаться друзьями. Вот чего он на самом деле хотел. Остаться друзьями. Он не хотел сейчас никаких других девушек, никаких других отношений. Дима устал, ему надо было заняться собой. Он слишком много работал.
— Принеси мне водички! — крикнула Саша из комнаты. Дима скривился, но налил ей стакан воды из-под крана, не через фильтр. Кто бы мог подумать, что работа, о которой он столько мечтал, будет так изматывать. Разве он мог представить, сколько сложностей возникнет у него на пути к деньгам? Сколько нервов, сколько акул рядом, которые так и норовят сожрать, норовят подставить, ищут, как тебе навредить. Завидуют тебе. Насмехаются над тобой.
— На, пей, — Дима сунул Саше стакан и присел обратно, на край кровати. На электронных часах высветилось «3:15». Было еще совсем темно, а у Димы уже заболела голова. Она болела очень часто, и не в переносном смысле, а в прямом. Слишком много сидит за компьютером, от этого, наверное. В санаторий бы ему, на пару недель — и эти изматывающие мигрени прошли бы, сто процентов. Только поехать бы надо одному, без Саши.
И без Лизы тоже. Угораздило же его переспать с собственной секретаршей, которая тоже, конечно, мечтает стать звездой. Все в этом доме скорби мечтают стать звездами, прорваться в ящик с дерьмом. Лиза отдалась прямо на рабочем месте, а теперь забрасывала его идеями каких-то кулинарных шоу, бредовыми и глупыми. Она ждала дивидендов, она же переспала с продюсером. Лиза ему нравилась, но встречаться с двумя женщинами было тяжело и морально, и финансово, и особенно физически.
— Может, тебе таблетку дать? У меня есть феназепам, — предложила заботливая Саша. Она ненавидела Лизу за то, что та была моложе и стройней от природы. Лиза пока что мирилась с наличием Саши, справедливо полагая, что пока что ее влияния на Димулю еще не хватает. Ключевым во всем этом было слово «пока». Диме нравилось, что из-за него такой сыр-бор и драка между двумя красивыми, молодыми и длинноногими девушками. На вопрос о том, отчего он ведет себя вот так, почему не может выбрать только одну из них, Димуля отвечал меланхолично.
— Люблю обеих.
— Разве так можно?
— Да! Вот такое большое сердце, — пояснял он, хотя на деле это было не совсем сердце. И не такое большое. Просто иметь по две-три любовницы разом было круто, а Димуля теперь был крутой. А Гришка — тот полностью сошел с телевизионного небосвода, буквально ни слуху ни духу. До вчерашнего дня!
— У тебя сигареты есть? Мои кончились, — спросил Дима, понимая, что глупо курить в такую рань, да еще с головной болью. И все же закурил. До самого утра так и просидел на кухонном диванчике, глядя на то, как небо из темно-синего плавно переходит в темно-серый, а затем светлеет и доходит до своего максимально светлого тона — цвета пепла сожженной газетной бумаги. Пятьдесят оттенков серого на приплюснутом московском небосводе. Часам к девяти рассвело окончательно, и Дима отправился в «Стакан», так и не сумев избавиться от этого странного чувства, будто что-то не так. Совсем не так. Неправильно. И проблема именно в этом — в Гришке Ершове, опять в нем, в их короткой встрече в подземном коридоре «Стакана», том, что соединяет два корпуса и в котором, по слухам, живет привидение — дух невинно убиенного телеоператора. Встреча была — одно название, несколько секунд и все.
Дима с Бодиным шли в соседний корпус, там, в большой курилке, по недоразумению называющейся парадной лестницей, их ждали представители поставщика, с которыми они хотели обсудить (в непринужденной обстановке) «распил» одного небольшого, но взаимовыгодного проекта, финансируемого министерством культуры. Бодин рассчитывал срубить неплохой куш за то, что свел этих самых поставщиков с «реальным парнем из ящика», Димулей Карой. Надо признать, Бодин всегда умел оказываться в нужном месте в нужное время. И тут тоже, угораздило же его прилепиться к Диме именно в тот момент, когда бог весть какими судьбами Гриня оказался в том же самом коридоре, соединяющем два здания телецентра под землей. Этот подземный переход — святая святых, только для своих и для привидения, живущего там. Гришка шел так, будто бы никуда и не исчезал и ничего не было. Он шел один, без сопровождающего, что тоже было странно. Он шел навстречу Диме Каре и рассеянно улыбался.
Неисповедимы пути Господни. Ершов шел из АСК-1 в АСК-3 налегке, даже без портфеля, дорогое черное пальто расстегнуто, шарф свисает на манер Остапа Бендера, лихо и непринужденно. В руках шапка, волосы всклокочены, и что-то в нем неуловимо изменилось. Что-то было не так. Кто именно идет навстречу, Дима понял, только когда они подошли уже практически вплотную друг к другу. Гриша, видимо, тоже, так как он был погружен в какие-то свои мысли и по сторонам совсем не смотрел. Они подошли друг к другу, Дима и Гриша, два старинных друга, едва не врезались друг в друга, споткнулись друг о друга взглядами и от неожиданности не успели сориентироваться, даже не кивнули друг другу, не улыбнулись и не сумели скрыть удивление — у Гриши простое, вежливо-равнодушное, у Димы — с оттенком испуга и внезапной паники. Сделав несколько шагов в противоположных направлениях, они оба обернулись назад, скорее рефлекторно, нежели по доброй воле, и снова обожглись о горячие, полные вопросов взгляды. Затем Гриня пожал плечами, ухмыльнулся совсем так же, как раньше, своей беззаботной и озорной ухмылкой, отвернулся и пошел дальше. Вот и вся встреча. Но и этих секунд хватило, чтобы сердце Димы забилось снова на той неровной частоте, в рваном ритме блюза. «Что он тут делает? Откуда он тут взялся? Он что-нибудь знает? Что именно? Что он собирается делать? Стоит ли мне опасаться его?» Мысли перескакивали с одной на другую, оставаясь без ответа. Гулкие шаги Гришки еще долго звучали в Диминой голове.
— Это что, был Ершов? — спросил Диму Бодин, продолжая пялиться вслед уходящей фигуре. — Это был он?
— Ну. — Димуля не знал, что ответить. Хотелось сказать, что он не узнал незнакомца с легкой походкой, что он задумался и даже не заметил, кто это был. Можно было бы пожать плечами, невозмутимо улыбнуться и ответить: «Ершов, да? А я думал, он в тюрьме», и все. Но на щеках у Димули уже появился предательский румянец. Никогда он не умел нормально врать, сколько ни тренировался.
— Это был он, да! Слушай, значит, его не посадили. В принципе, сейчас от чего угодно можно откупиться. Может, догнать? Все-таки не чужой человек.
— Нет. Не надо, — выкрикнул Дима еще раньше, чем смог придумать, почему, собственно, не надо. Он так давно перестал думать об истории с Ершовым, что теперь, когда она вдруг неожиданно возникла буквально из-за поворота, не знал, как поступить. Выяснить, что он тут делает, и поговорить с нужными людьми, чтобы его убрали? Слишком много риска. Начнутся вопросы. Могут заинтересоваться, чем же Гришка так досадил своему бывшему заместителю. Опять же, заподозрят его в слабости, в том, что он боится конкуренции. Самое поганое во всей этой истории было то, как Гришка выглядел. Даже мимолетного взгляда на него было достаточно, чтобы понять — выглядел он просто отлично. Посвежевшим, отдохнувшим, а главное, совершенно здоровым.
— Ладно, я так просто спросил.
— Хотя. — Дима подумал, что это тоже выглядит глупо и подозрительно, такая вот болезненная реакция. — Если тебе интересно, иди и поспрашивай его там.
— Слушай, он что, пить бросил? Он, кажется, даже похудел, — заметил Бодин.
— Может, он чем-то болеет, — предположил Дима, внезапно бледнея.
— Думаешь? Ну, не знаю, — Бодин пожал плечами и, к счастью, не стал дальше педалировать эту щекотливую тему. Вместо этого придумал предлог и все же унесся в направлении АСК-3 — не иначе, как искать Ершова. Ему не терпелось все узнать, и, таким образом, информация неминуемо окажется собранной и доставленной Димуле в лучшем виде. Тут можно было быть спокойным и не сомневаться, Бодин не подведет, старый сплетник. Но что бы там ни выяснилось, в одном Бодин уже был прав, Гриня явно похудел или подтянулся, или, может, это просто правильно подобранная одежда. Этот подлец всегда умел одеваться так, чтобы скрыть все недостатки своей фигуры. Очаровательный мерзавец, что ему нужно в «Останкино»?
Конечно, Бодин Ершова нашел, и не где-нибудь, а в кабинете с «романтичным» коротким названием «АД» на табличке (отпечатанной типографским способом, голубой и вполне официальной). Кабинет имел номер 666, что было, конечно, шуточкой телевизионщиков. Гриня сидел там и болтал со своими старыми знакомыми операторами. Выяснилось, что ничего особенного Грине в «Стакане» не понадобилось, он просто пришел, чтобы подписать контракт с маленьким продакшеном, который обслуживал кабельные каналы и занимался производством копеечных, сомнительных программ. Через десятые руки (точнее, через все того же изнывающего от любопытства Славку Бодина) было выяснено, что Гришку туда взяли исполнительным продюсером, что было плохо для Димы, но что производственные мощности у них располагаются на Белорусской, в здании старого, давно закрытого завода, а не в «Стакане», что было хорошо.
— А что с его ситуацией? Он же там, кажется, попал в жуткую передрягу. Сбил кого-то в пьяном виде? — Димуля старательно изображал равнодушие и даже скуку, но насколько хорошо это у него получалось — непонятно.
— А, нет, он был трезвый, — сказали «десятые руки» Бодин.
— Разве? — тут Дима был по-настоящему удивлен. Он помнил, с каким диким видом ходил или, вернее, бродил, пошатываясь, Гриня на записи ДТП. Ничего общего с довольным жизнью красавчиком, с которым он столкнулся в коридоре. Он не мог быть на той записи трезвым. Он же всегда пил, практически каждый день. Он же был одной ногой если не в могиле, то в тюрьме.
— Он был совершенно трезвый. И дело-то против него прекращено.
— Дали условно? — с надеждой спросил Кара.
— Зачем? Полностью прекратили. Правда, девушка, которая с ним была.
— Погибла?
— Нет, почему? Все выжили. Просто ему, кажется, пришлось на ней жениться.
— На ком? Постой, Гриня женился? — окончательно опешил Дима Кара. Тот Гриня, которого он знал, не женился бы никогда, даже под страхом смертной казни. Он бы спился или сбежал на Северный полюс, но не.
— Или они просто живут вместе с ней, ну, с той девушкой, которую он на мотоцикле вез. Которая в сюжете. Он называл ее своей девушкой, так что я не знаю точно. А что?
— Ничего! — Дима отвел глаза и постарался выкинуть и возродившегося из пепла Гриню (тоже мне, Феникс неощипанный), и его работу на Белорусской, и его девушку (нонсенс!). Но Славка Бодин напоследок вдруг задержался в дверях и задумчиво добавил:
— Знаешь, а ведь он и правда изменился. Может, все мы меняемся, когда оказываемся одной ногой в могиле.
— Да. Становимся еще более нервными, — фальшиво хохотнул Димуля.
— А он теперь не курит и не пьет. Ты можешь себе представить, не пьет! — Бодин развел руками в изумлении.
— Да врет он все, — фыркнул Димуля.
— Считаешь? — покачал головой Бодин. — Может, и нам пора? А то все эти пьянки-гулянки да бабы. У меня уже по утрам печень болит.
— Попей эссенциале, — посоветовал Димуля и постарался поскорее избавиться от Бодина. Просто поразительно, какое Гриня имеет влияние на людей. Когда он пил напропалую и беспредельничал, предаваясь бесконечному разгулу и непотребству, все радостно бежали за ним и занимались тем же самым. А теперь, когда Гришка (якобы) бросил пить и курить, Бодин стремится ему подражать даже в этом. Что это, харизма? Взять бы Гриню за его лохмы и дать бы по этой харизме! Дима долго не мог успокоиться, он все думал о том, стоит или не стоит чего-то предпринять, но так ничего и не придумал.
А ночью вдруг проснулся в 3:15 и не смог больше заснуть. Он сидел на кухне, курил Сашкины сигареты, думал о своей жизни, такой странной и пустой, несмотря на то, что дом у Димы уже был, жениться он мог бы в любой момент, а сажать деревья — он еще в школе выполнил эту программу. Болела голова, Дима тер виски и думал, что зря он, пожалуй, отказался от феназепама. Устал он. Может, он чем-то болен?
И тут вдруг Дима Кара вспомнил, что ему приснилось сегодня ночью. Именно это — что он чем-то болен. Чем-то страшным и серьезным, неизлечимым и смертельным, таким, как рак, или что-то с сердцем, или какое-то системное заболевание крови. Он не знал, что это такое, но помнил, как в сериале про доктора Хауса такие диагнозы означали непоправимое, неизбежное и неотвратимое — смерть. Ему приснилось, что он болен и что умирает. Дима Кара бросился к настенному календарю и тут же утешился тем, что сегодня не пятница, а это значит, что это не вещий сон. Вещие же сны бывают только с четверга на пятницу, да?
Но эта мысль почему-то его не успокоила. Он снова вспомнил ехидно улыбающегося Ершова, и слово «расплата» внезапно возникло у него в мозгу, а потом заполнило его до самых краев и заставило задрожать. Неужели все так на самом деле, и за одну маленькую ложь, за какую-то ерунду жизнь может покарать его самым страшным образом? Он же просто сказал несколько слов, он не собирался на самом деле причинять Ершову проблем. Он просто хотел занять его место, всего на одном проекте, один раз. Разве виноват Дима, что все поверили? Разве виноват он, что Ершов тогда так выглядел, что все поверили в шаткую Димину ложь? За что же, за что карать Диму Кару, в чем тут справедливость, в чем гармония и баланс? Когда утро уверенно вошло в свои права серого кардинала, Дима Кара почувствовал, что окончательно разбит.
Глава 6 Сегодня вечером
Странное это было чувство — снова оказаться в «Стакане», и хотя даже года не прошло, как я перестал посещать сей вертеп, ощущение было такое, будто прошла вечность. Слишком многое случилось за это время, и моя жизнь словно разделилась на две части — до и после полета. И теперь, после, многое кажется каким-то… плоским и глупым, бессмысленным. А какие-то вещи предстали во всей своей безмолвной многозначительности. Все мы смертны, и жизнь наша хрупка. Мысль о том, что у меня, возможно, скоро появится ребенок, похоже, была чуть ли не единственной дельной мыслью, когда-либо пришедшей в мою пустую голову.
«Стакан» показался мне впервые именно тем, чем он и был — стаканом, причем граненым и до краев наполненным бычками. Курили везде, даже там, где видели надписи «Курить строго воспрещается». Это напрягало. Пока я ждал мальчика Юру, который должен был вынести мне разовый пропуск, я успел надышаться дымом, залетавшим сквозь постоянно открывавшиеся двери. Семнадцатый подъезд был наполнен шумом-гамом, и суетная, постоянно и хаотично двигающаяся толпа желающих проникнуть в залы ток-шоу «Пусть говорят» или «Здоровье», волновалась и переговаривалась недовольно и возмущенно о том, как все плохо и долго, и организации просто никакой.