— А что, ты всерьез веришь, что внешность не имеет никакого значения? Вот тут, извини, не соглашусь. Мне, к примеру, очень важно, как выглядит человек. Вот ты — наивная, но красивая девочка. И я уверен, что Петр твой именно поэтому с тобой и был, потому что у тебя такие странные глаза, из-за твоих сумасшедших рыжих волос. Наверняка ему это нравилось. И что? Это плохо?
— Это неважно. Мы все равно живем и тянемся друг к другу сердцами, а не волосами или ногами.
— Чушь! Все это — один большой рынок товаров и услуг. И любовь тоже имеет свою полку. Именно к ногам и волосам мы и тянемся.
— Ты правда так думаешь? — спросила она, глядя на меня с изумлением. Я протянул ей бокал.
— Чин-чин! А что, разве не так? Мужчины хотят женщин, потом хотят детей, они готовы обеспечивать женщинам их существование. Женщины готовы продаваться наиболее сильному мужчине. Все остальное — вариации. Нет, я не говорю, что нет физического притяжения, что нет привязанностей. И все же… все мы прежде всего животные. Расчетливые и хищные.
— Господи, какой ужас. И ты во все это веришь?
— Только не надо мне говорить, что тебе меня жаль, — я вредничал, потому что ее «тебя бы я не полюбила» меня задело, сильно задело. — Что я так никогда не узнаю, что такое настоящая любовь, и буду вечно одинок и несчастен. Все это — глупости. У меня нет семьи, и, если честно, не могу сказать, чтоб я ее хотел.
— Да? — вытаращилась на меня Ирина. — А разве можно не хотеть семьи?
— Можно. Есть и другие интересы в жизни. Карьера, друзья, путешествия.
— У тебя много друзей? — спросила она, глядя на меня ясными зелеными глазами. Красивыми глазами!
— Ты будешь пить или нет? — я почему-то почти выкрикнул это, а не сказал. Ирина вздрогнула, перевела глаза на бокал в руке и медленно подняла его вверх. Мы немедленно выпили. Потом еще и еще.
— Я знаю, почему ты так говоришь о семье, — вдруг осенило меня после нескольких бокалов. — Потому что ты сирота. И для тебя это — действительно важно. Я действительно сожалею, что с тобой так вышло, но это только лишний раз доказывает, насколько несправедлива жизнь.
— Я бы не хотела говорить об этом, — пробормотала Ирина и посмотрела на меня так, что мне на секунду стало стыдно. Хорош же я, напоминаю девушке о таком. Да еще в тот день, когда ее мужик бросил. Впервые, кажется.
— Нет, ты прости. Я не хочу делать тебе больно, но просто — дело же в этом.
— Я. Ты не сделаешь мне больно.
— Это почему?
— Потому что ты ничего для меня не значишь. А больно бывает, только когда предают те, кого любишь. Но ты прав, жизнь бывает жестока и несправедлива. Однако это ничего не меняет, — голос Ирины звучал тихо, сдавленно. Она сделала большой глоток. — И я по-прежнему люблю мужчину, которого выбрала любить. Какая разница, что он мне сделал. Это уже его выбор. Я люблю саму мысль о любви. И как бы ни было мне больно сейчас — я бы не хотела вычеркнуть эти чувства из своей жизни.
— Мазохистка? — хмыкнул я, все больше впадая в пучину раздражения. «Ты ничего для меня не значишь». Чертова ирландка! Кажется, я неплохо набрался. На старые дрожжи?
— Нет. Просто любовь идет в комплекте с болью. И с этим уж ничего не поделаешь.
— Вот именно!
— Ты неплохой человек, Григорий Александрович, но ты не понимаешь простой вещи. Больно будет в любом случае. Все, что с нами происходит, происходит не просто так, — она сползла со стула и подошла к окну — вплотную. За окном еще не было темно, только начинались сумерки, но уличное освещение уже было включено. Огонь фонарей теплой змейкой протянулся по проспекту. Пошел дождь.
— Не просто так? Все не просто так? И даже то, что мы встретились с тобой сегодня, — в этом тоже есть какой-то смысл? — рассмеялся я. — Какой же? Ты ничего не хочешь от меня, я не кажусь тебе интересным. Ты, хоть и вполне интересна, особенно эти твои рыжие волосы, все же слишком набита какой-то чушью и, к тому же, влюблена в другого мужчину. Так что, наша встреча была неслучайна?
— Вполне возможно. Я это чувствую, — сказала она, повернувшись ко мне.
— Чувствуешь? Ты что, своего рода ясновидящая? — рассмеялся я. Но на лице Ирины не появилось и тени улыбки. Она просто стояла и смотрела на меня, близко, очень близко — ее волосы почти касались моего лица. Потом она поднесла к губам бокал и сделала глоток. Красивые глаза и такая глупая голова. Я захотел ее поцеловать. Все же я как-то не привык видеть в своем доме женщину, которая откровенно говорит мне, что я «ничего не значу», и смотрит на меня такими вызывающе зелеными, нагловатыми глазами.
— Иногда я могу видеть. Любой может. И ты бы смог, если бы захотел.
— И что ты видишь? — спросил я, проведя рукой по ее волосам.
— Я не хочу говорить об этом тоже, — она отвернулась и сделала шаг в сторону.
— Что, какие-то ужасы? Ты разрушишь мою жизнь? Я влюблюсь и не смогу жить без тебя? — я прикалывался и смеялся сам над собственными же шутками. Она смотрела исподлобья и молчала.
— Ну, скажи хоть слово? Ты не станешь меня проклинать?
— Я никого и никогда бы не стала проклинать.
— Ну, хоть что-то! — демонстративно выдохнул я. — А, я догадался. Мы связаны одной кармой! Или нет, ты — моя судьба. Я разобью тебе сердце? Ты мне?
— У меня нет никакого интереса к твоему сердцу.
— Да, я уже это понял, — я внезапно протрезвел. — Я тебе неинтересен. Ты пришла сюда, чтобы говорить мне гадости. Знаешь, что? Мне тоже ничего в тебе особенно не интересно.
— Я знаю. И это меня радует, — совершенно искренне ответила она. Я снова почувствовал себя в дураках.
— Нет, я не серьезно это сказал, — замотал головой я. — Я вполне интересуюсь твоими волосами и глазами. Я бы не отказался увидеть тебя в килте, танцующей с распущенными волосами.
— Ты слишком много выпил, — заметила она. — Забавно, ты видишь только внешнее, а меня ты не видишь.
— Это да, — согласился я. Мысли, действительно, путались. — Смотрю в книгу и вижу фигу. Но ты ошибаешься, тебя я вижу. И ты — ненормальная.
— Значит, тебе нравятся мои волосы? — спросила вдруг она, но голос ее был отстраненный, далекий, и интерес был какой-то холодный, как будто научный. Я пожал плечами и потянулся за лежащей на столе порезанной колбасой. Ирина за все это время не прикоснулась ни к чему, даже к помидорам. Только пила коньяк, молчала и смотрела на меня неодобрительно. Оплакивает Петра, мать его. Интересно бы посмотреть на этого Петра. Наверняка какое-нибудь ничтожество.
— Ну, очень уж они необычные, — пояснил я, подливая самому себе коньяк. Да, каюсь, я пил куда больше, чем Ирина. Если бы она, к примеру, оказалась преступницей, какой-нибудь клофелинщицей, то могла бы вынести из моего дома все, что угодно, а я бы даже не проснулся. Последнее, что я помню, это то, что она говорит мне, что в моих волосах уже заметна небольшая седина и что я должен быть аккуратнее с самим собой, что я слишком быстро размениваю время, данное мне. Помню еще, что я порывался идти в магазин за пивом, потому что я всегда так делаю, когда переберу лишнего, но ходил я за ним или нет — не знаю точно. Скорее всего, нет, не ходил.
Утром, проснувшись, я не нашел рядом с собой ни одной пустой пивной бутылки или банки, так что сомневаюсь, что ходил. Также я не нашел Ирины — ни рядом с собой, ни вообще где-либо в квартире. Ее не было в ванной, не было в туалете (там я искал особенно тщательно), не было на кухне или в гостиной, где я уснул. В спальне не было ни ее, ни малейших признаков того, что она была тут вообще, что заходила хоть на секунду.
— А был ли мальчик? — задумчиво пробормотал я, потом вдруг заволновался и да, признаюсь, бросился к пиджаку и барсетке. Деньги были на месте, телевизоры тоже. У меня их три штуки, один установлен в ванной комнате, один в гостиной, но его видно и из кухни тоже. И последний, чуть поменьше, сорокадвухдюймовый, в спальне, установлен вместе с домашним кинотеатром. Иногда я смотрю там какую-нибудь веселую немецкую… скажем так, эротику. Вообще же я от телевидения устал, смотрю в последние годы только новости.
— Значит, ушла, — я подошел к двери и увидел, что она не закрыта до конца, а только прикрыта. Видимо, Ирина не разобралась с моим замком и решила оставить дверь так. В доме, правда, не было ни единой вещи, доказывающей, что рыжеволосая, злая и грубая Ирина тут вообще была. Может, мне все это привиделось? Может, на самом деле мы расстались с нею еще около магазина и я просто напился дома в одиночестве.
На барной стойке все еще стояли тарелки с заветренным сыром, недоеденным куском хлеба и парой яблок. Зато порезанные на дольки помидорки исчезли. Ага, значит, она все же что-то ест, эта дикая девчонка, набитая глупостями и романтикой. Интересно, как быстро она забудет своего Петра? Интересно, а какое мне до этого дело? Ушла — и слава богу. Одной проблемой меньше. Сейчас надо прийти в себя, выпить таблетку какую-нибудь. Интересно, сколько времени? Впрочем, какая разница. Для телевизионщика все времена суток на одно лицо.
Я прикрыл штору, прошел в ванную комнату, включил воду и добавил пену на дно ванны. Постоял, бездумно подставив руки под струю теплой воды. Ирина не выходила у меня из головы. Она ушла, не оставив ни записки, ни намека на то, что хотела бы продолжить общение. Никакой теплоты, даже желания по-дружески попрощаться. Влюбленная колючка. Забыть, и дело с концом. Но я почему-то продолжал думать о ней. Не будем заниматься самообманом, эта поганка пришла и наступила мне на самолюбие. Фактически, на любимую мозоль.
Я интересный мужчина — это раз. Я симпатичный — это два, и то, как равнодушно и даже мимо меня она смотрела, было очень неправильно. Даже если бы она любила трех Петров, должна же она была отреагировать на мои флюиды. Хоть улыбкой. Хоть добрым словом. В-третьих — я интересный человек, у меня интересная жизнь. А ей это было вообще безразлично. Никаких вопросов, а ведь я сказал ей, кем работаю. Что в этом нормального? Совершенно ненормальная девчонка. Надо о ней побыстрее забыть.
Я отдернул руки и сделал воду похолоднее. Потом встал, вернулся на кухню, нашел там телефон и включил его. Моя правая рука не знала, что делает левая, и голову я тоже отключил. Вопрос о том, зачем это мне, я решил пока не обдумывать. И так голова болит.
— Алло, Галочка? — простонал я, с трудом набрав офисный номер со своего ожившего мобильника.
— Да, Григорий Александрович, — Галя демонстративно продолжала называть меня по имени-отчеству. Дуется. Ладно, Галочка потом. Сейчас мне слишком плохо.
— Я приболел.
— Да? Чем? — строго поинтересовалась она.
— Спроси у Бодина, чем его артистка могла меня заразить, — буркнул я. — Тем и болею. Простудифилис. На работу не приду.
— Вот нам радости-то. Тут к вам Кара приходил.
— Опять Кара на мою голову? Чего он хотел?
— Не знаю. Стоял и смотрел, как я ногти крашу. Потом ушел. Сказал, что зайдет попозже. А вам-то звонить можно?
— Звонить нельзя, но если очень будет нужно, то можно. Но для всех — я болею. Простудился. И еще.
— Да, Григорий Александрович? — Галя снова с садистской настойчивостью выговорила все мое имя целиком. Плевать. Выговор устрою, если не перестанет.
— Галя, у вас остался номер, по которому вы со мной вчера связывались?
— Не знаю. Я вам с мобильника звонила или с офиса?
— А я откуда знаю! — я простонал от ее невыносимости. Какая непробиваемая девка. Если бы я с ней не встречался в свое время. Ах, это вечное чувство вины перед брошенными женщинами. Надо ее уволить. Или подарить кому-то. Хороший секретарь всякому нужен!
— Я звонила с мобильника, когда была в офисе у Бодина. А, у меня этот номер на бумажке записан. Вот, нашла. Диктовать?
— Ну, да! — я снова закатил глаза и взял со стола листочек. Ручка нашлась чуть позже, и Гале пришлось повторять номер заново. Она продиктовала, потом я повторил его ей для подтверждения.
— А зачем он вам? — спросила она, заставив меня покраснеть. Если бы еще я знал. Понятия не имею, однако чувствую, что не успокоюсь, пока не разберусь с этой вредной рыжей девчонкой. Уж я заставлю ее плясать в килте. Уж будьте-нате.
— Производственная необходимость, — ответил я Гале.
Глава 6 Мальчики звонят первыми
У меня много друзей. Можно даже сказать, что их у меня полно, этих друзей. Когда я иду по бесконечно длинным коридорам «Останкино», мне постоянно приходится останавливаться и жать чьи-то руки, спрашивать о том, «как сам» и «как оно вообще». Иногда даже ловлю себя на желании свернуть в другую сторону при виде очередного дружка, спешащего мне навстречу с широкой радостной улыбкой. У меня друзей так много, что я уже устал с ними всеми дружить. А дружить надо, работа такая. Не будешь дружить — не будет проектов. Не будет работы — не станет и друзей. Круговая порука, нежнейшее желе или, скорее, болото, из которого мы все не можем вылезти, проваливаемся в него до тех пор, пока не засосет полностью.
Нет, не в том дело, что мне все «обрыдло», и я верчу носом и капризничаю. Некоторые из нашего «Стакана» — очень даже хорошие ребята. Правда, как-то получается, что хорошие ребята все больше остаются в операторах, монтажерах, осветителях. Хорошие ребята получают мало. Плохие парни забирают все себе. Так что я, по-видимому, плохой парень. Да и по многим другим признакам это тоже так. По тому, к примеру, как я обращаюсь с женщинами, и мне об этом много раз говорили.
Я люблю, кстати, тусоваться в координаторских. Там сидят дежурные бригады, пьют чай или что покрепче (это, конечно, втихую) и ведут длинные неспешные разговоры в надежде на то, что никого сегодня ночью не убьют, нигде не взорвется дом и не начнется ураган. В координаторских пахнет грязными носками, там тепло и много людей. Там всегда кто-то спит на диване прямо в пуховике, не снимая его. Иногда это сплю я. Продюсеру не слишком-то положено появляться среди среднего съемочного персонала (пиши — нормальных людей). Продюсер всегда персона нон грата в таких местах, ведь именно он распределяет материальные блага себе на радость, всем на разочарование. Но я любил и люблю часами висеть среди дежурных корреспондентов, играть в карты под звуки старого разбитого магнитофона. Там я, кстати, прячусь, когда не хочу, чтобы меня нашли. Это такая игра: я бегаю и шифруюсь, а меня ищут. Ирина, эта странная девушка, ушла, не попрощавшись, не попыталась сунуть мне в руку бумагу со своим номером телефона и вообще не продемонстрировала никакого интереса к моей персоне. Может быть, именно поэтому я ей и позвонил.
Когда я позвонил, она долго не брала трубку. Я не имел и малейшего понятия, сколько времени и прилично ли звонить, но в оправдание могу сказать — время было нормальное и звонить было можно. Выяснилось, что уже около двенадцати дня. Разве можно упрекнуть кого-то, что он позвонил в рабочий полдень, а абонент спал? Это моя проблема? Или я ее от чего-то оторвал? В любом случае, получилось неудобно.
— Это ты? — удивленно спросила она. То есть сначала она спросила: — А вы кто? — и я, признаться, никак этого не ожидал. Это неприятно задело мои чувства. Какие чувства? Даже не знаю. Я думал, что все же достаточно незабываем.
— Это же я. Не узнала? — ответил я и почувствовал себя полнейшим дураком. Повисла пауза. Я хотел уже бросить трубку, а эта девчонка никоим образом не облегчала диалог.
— Ну, узнала. И что дальше? — спросила она, ничуть не потрудившись изобразить радость или хотя бы вежливое радушие. Я помолчал, думая, зачем мне, собственно, это было надо, а затем, за неимением ничего лучшего, включил старую, много раз пользованную пластинку. Я принялся извиняться.
— Ты знаешь, я вообще-то не напиваюсь обычно до такого состояния, — сказал я, хотя именно до такого-то и напиваюсь, и довольно часто, кстати. — Особенно когда у меня в гостях девушка. — Я закрыл глаза и покачал головой. Обычно я напиваюсь до такого состояния именно с девушками. С деловыми партнерами приходится держать себя в руках.
— Я же не одна из твоих девиц, мне все равно, до какого состояния ты напиваешься. Я и сама была не в порядке! — если этим она хотела меня утешить, то ей это не удалось.
— Я не наговорил тебе никаких гадостей? Ничем тебя не обидел? Я плохо помню. — тут я не грешил против истины, и половину я не мог воспроизвести в памяти. — Я просто очень устал на работе, вот и не смог вовремя остановиться.
— Ага, — бросила мне «на бедность» она и снова замолчала.
— Ты чего ушла-то, меня не разбудила? Я бы тебя проводил. Ты нормально до дома добралась? — я нес весь этот бред и увязал в нем же. Ирина молчала и, кажется, тяжело дышала. Плачет? Ей опять плохо? Вспомнила про Петра?
— Я так и думала, что ты меня найдешь, — сказала она, задыхаясь.
— Это почему? — удивился я и снова вспыхнул. Откуда такая самоуверенность?
— Мне так показалось, — ответила она. Дышала она, действительно, не совсем нормально. Совсем ненормально. Чтобы она плакала — это вряд ли. Так дышат… при сексе. Глубоко, еле сдерживаясь, иногда сбиваясь и судорожно вдыхая. Да она говорит с трудом.
— Чего показалось?
— Я почувствовала. — судорожный вздох, — что ты еще появишься, — еще один. Слова давались ей тяжело, и это окончательно сбивало меня с толку. Я нахмурился. Петр? Он что, там, с нею? А я им звоню? И она взяла трубку, чтобы прямо при своем любовнике рассказать мне, что мы еще увидимся!!!
— Почему вы, девочки, всегда так жутко все усложняете? — спросил я, потому что все эти разговоры меня начали утомлять. — Предчувствия, судьба. Карма. Не верю, что ты знала заранее, что я позвоню!
— Я не знала. Но я не удивилась. Интуиция — это очень сильная штука, не знаю, почему вы, мужчины, ею не пользуетесь.
— Ну все, я в шоке, — я поднял руки в шуточном испуге. — Рок взял нас за горло. А если у тебя такая хорошая интуиция, почему же ты связалась с Петром своим? Ведь могла же и почувствовать, что это кончится плохо?!