Хотя она и вполовину не несла на себе тех порнографических черт, какими отличались некоторые поэмы, ходившие тогда в списках, она вызвала порицание Джона Девиса как «грязный вздор». Томас Мидлтон включил ее в список «непристойных памфлетов».
«Венера и Адонис» — поэма о всепоглощающем вожделении к молодому человеку, значительно превосходящая по страстности даже «Смерть в Венеции» Томаса Манна, и кажется, будто Шекспир писал ее с великим удовольствием.
Эротическая литература, возможно, единственный жанр, где личные вкусы и пристрастия автора жизненно важны для успеха произведения. Однако будет неразумно приписывать похожие чувства и страсти Шекспиру. Конечно, он очень выразителен, но он также и отстранен. Страсть — это из арсенала его эффектов. У читателя возникает смутное впечатление, что автор здесь и в то же время отсутствует. Чувствовать с такой силой и уметь высмеять это чувство — признак высочайшего интеллекта. Поэтому, возможно, часто считают, что в этой поэме шекспировское драматическое воображение превзошло себя. Никогда не было в Англии писателя более свободного или более искусного.
«Венера и Адонис» стала особенно популярной среди студентов университетов и юридических школ — иннов, читавших ее поодиночке или, возможно даже, в компаниях. В 1601 году Гэбриел Харви все еще мог писать, что «молодняк находит большое удовольствие в «Венере и Адонисе». Шекспир отнюдь не был, как часто предполагают, анонимным или незамеченным писателем. «Венера и Адонис» стала почти что олицетворением самой поэзии. В «Самовлюбленных выходках из жизни Джорджа Пиля» буфетчик в гостинице на Пай-корнер «премного предан поэзии, так как с головой погрузился в «Рыцаря солнца» «Венеру и Адониса» и другие памфлеты». Поэму называли «лучшей книгой в мире», а в пьесе «Немой рыцарь» 1608 года встречается следующий диалог: «Умоляю, сэр, скажите, какую книгу вы читаете? — Книгу, в которую ни один клерк во всем королевстве ни разу не заглянул; она называется «Философия служанки, или Венера и Адонис». С некоторой определенностью можно сказать, что Шекспир к этому времени был одним из самых знаменитых поэтов в стране. Он не был обезличен в толпе и не сидел незаметным посетителем в гостиничном углу.
ГЛАВА 36
В его мозгу — источник новых фраз[193]Шекспир и Саутгемптон могли встретиться в театре — или при посредстве театра. Саутгемптон регулярно ходил на представления. По-видимому, это было главным его развлечением в Лондоне. Есть и другие связующие нити. В следующем за публикацией «Венеры и Адониса» году мать Саутгемптона, графиня Саутгемптон, вышла замуж за Томаса Хениджа; Хенидж был королевским казначеем, а следовательно, отвечал за выплату жалованья придворным актерам. Связь, конечно, слабая, но заметная, если говорить об узком и тесном мире английской придворной знати.
Поэт мог также повстречаться с графом при помощи лорда Стрейнджа; Саутгемптон был в близкой дружбе с младшим братом лорда Стрейнджа, который и сам был драматургом-любителем. Что могло быть естественнее, чем то, что молодого графа представили самому обещающему автору современности? Причем игру которого граф видел на сцене? Лорд Стрейндж и граф Саутгемптон входили также в группу сочувствующих католикам, о чем подозревал лорд Берли, и, несомненно, многие смотрели на Саутгемптона как на «надежду католического сопротивления». Шекспир хорошо подходил такой группе. Молодой граф также, по ряду сложных
обстоятельств, оказался через жену в родстве со стратфордскими Арденами. Следовательно, Шекспир мог напомнить и об этом свойстве. Занятно и то, что поэт и иезуит Роберт Саутвелл, бывший некогда духовным наставником Саутгемптона, также приходился родственником Арденам. Предполагалось, не без оснований, что Шекспиру приходилось читать и даже копировать какие-то из стихов Саутвелла. Поэму Саутвелла «Жалобы святого Петра» предваряло посвящение: «Моему достойному доброму кузену, мастеру У. Ш.» от «любящего кузена Р. С». Чувствуются родственные сближения и не нашедшие письменного отражения связи, которые нынче глубоко скрыты от нашего взора. Возможно также, что они познакомились через Джона Флорио, учившего Саутгемптона французскому и итальянскому языкам. Флорио, уроженец Лондона, происходил из семьи протестантов — беженцев из Италии. Он превосходно знал несколько языков, был способным ученым и в некотором роде придирчивым любителем театра; он заявлял, что живет в «захватывающую эпоху, когда готовы народиться открытия и каждый куст плодоносит». Эта «захватывающая эпоха» и была эпохой Шекспира. Флорио также переводил на английский язык Монтеня, и эта его работа предоставила фразы и аллюзии для «Короля Лира» и «Бури». Сам Флорио, сейчас почти забытый, был для Шекспира фигурой очень значимой. Комедии Шекспира этого периода — итальянские по месту действия, если не сказать по духу, и это смело можно приписать влиянию Флорио, который был на одиннадцать лет старше драматурга. Есть случаи, когда Шекспир демонстрирует такое подробное знание Италии, что некоторые считают — он наверняка должен был побывать в этой стране в молодые годы. Но, опять же, такие познания могут объясняться присутствием Флорио. Флорио помогал и другим драматургам. Во вступлении к своей пьесе «Вольпоне» действие которой происходит в Венеции, Бен Джонсон ставит посвящение-автограф, обращенное к Флорио, «помощнику его Муз». У Флорио была большая библиотека, с множеством итальянских книг. Нам больше нет нужды искать, откуда взялись итальянские реалии в шекспировских пьесах. Шекспир заимствовал многие фразы и образы из итальянского словаря Флорио «Мир слов»; «напрасный труд — говорить о любви», — пишет Флорио; и возможно, что Шекспир сочиняет вступительный сонет к его труду «Вторые плоды» («Second Frutes»), опубликованному в 1591 году. Флорио — одна из тех ускользающих фигур, которые время от времени возникают в шекспировской биографии и роль которых в его судьбе куда заметнее, нежели они сами.
Таким образом, протягивается много нитей между Шекспиром и Саутгемптоном. То, что они встречались, несомненно. Следующее шекспировское посвящение Саутгемптону в поэме «Обесчещенная Лукреция» носит еще более личный характер. Выдвигалось также предположение, что Шекспир адресовал свои сонеты какому-то знатному юноше, но это достоверно не известно. Недавно обнаруженный портрет ясности не внес, а только всколыхнул тему. Он был создан в начале 1590-х и изображает юношу, одетого несколько женоподобно, в румянах, губной помаде, с серьгами в ушах и с длинными волосами. Много лет он ошибочно считался портретом «леди Нортон», но не так давно установили, что это изображение Саутгемптона. Если Саутгемптон и вправду, как предполагают некоторые, был адресатом шекспировских любовных сонетов, то такая андрогинная внешность могла привлечь внимание поэта.
Возможно также, что в течение короткого времени в 1593 году Шекспир был секретарем Саутгемптона. В «Эдуарде III» есть комическая сцена между королем и его личным секретарем, которая наводит на мысли об ироническом отражении некоторого авторского опыта. Он мог работать секретарем молодого аристократа в Саутгемптон-хаусе на Чансери-Лейн, но многие ученые находили в текстах того периода скрытые аллюзии на фамильное поместье Тичфилд в Хэмпшире. Было разумнее и удобнее переехать на время чумы из Лондона в деревню. Может быть, как раз там Шекспир сочинил вторую длинную эпическую поэму с посвящением Саутгемптону — «Обесчещенную Лукрецию».
Не было ничего странного в том, что молодой писатель находился на службе у знатного лорда. Томас Кид служил какое-то время в секретарях у графа Сассекса, Лили — у графа Оксфорда, а Спенсер выполнял сходную работу при епископе Рочестерском. Позднее Саутгемптон завербовал на ту же роль в свое хозяйство поэта и драматурга Томаса Хейвуда. То, что Шекспир находился на такой службе, недоказуемо и представляет собой лишь гипотезу, но эта гипотеза никак не путает хронологию и не противоречит тому, что Шекспир был осведомлен в делопроизводстве. Он был бы превосходным секретарем.
Зафиксирован исторический факт, что в 1593 году Саутгемптон присутствовал на обеде в Оксфорде вместе с четырьмя главными покровителями английского театра: графом Эссексом, лордом Стрейнджем, графом Пембруком и лордом-адмиралом Ховардом. Все свидетельства о елизаветинском обществе или театре оставляют ощущение необычайно тесного круга. Отзвуки этой близости слышатся в созданной Шекспиром в тот период пьесе. «Бесплодные усилия любви» — своего рода загадка. Отчасти это сатира на известных современников, с таким избытком намеков и иронии, что она вряд ли могла быть предназначена для широкого зрителя. Предполагается, что в некотором смысле она сочинялась по заказу Саутгемптона, и даже высказывались догадки, что первое ее исполнение прошло в доме Саутгемптона в Тичфилде. В плане дома в Тичфилде, наверху, слева от главного входа, значится «комната для представлений».
Пьесу, с выведенными в ней знатными молодыми людьми и благородными леди, манерными педантами и школьными учителями, с ловкими остряками и тупицами, понимали по- всякому: как веселую сатиру на Саутгемптона и его окружение; на лорда Стрейнджа и его сторонников; на Томаса Нэша, на Джона Флорио, на сэра Уолтера Рэйли и пресловутую «Школу ночи». Упоминались также и прогремевший поэт-соперник Джордж Чэпмен, и другие знаменитости елизаветинского времени, известные нам сейчас менее, чем характеры из шекспировской пьесы. И она могла относиться ко всем ним сразу. Но коль скоро пьеса была столь насыщена намеками, она могла быть адресована только очень осведомленной аудитории. Шекспир мог даже заимствовать тон и построение пьесы у Джона Лили — типичнейшего придворного драматурга, а также думать о цикле сонетов сэра Филипа Сидни, «Астрофил и Стелла». Его ум и воображение занимала аристократическая сфера. Пьесу сыграли перед королевой Елизаветой в 1597 году, а восемь лет спустя Саутгемптон поставил ее в Саутгемптон-Хаусе для королевской семьи в правление Якова I. Саутгемптон имел к пьесе особенный, возможно даже собственнический, интерес. Все же это была не только элитарная драма. Она шла также и в публичном театре, и есть стихотворение 1598 года, которое начинается словами:
Основной сюжет прост. Фердинанд, король Наварры, уговаривает трех своих приближенных в течение трех лет заниматься вместе с ним изучением наук; на это время они отказываются от всяких контактов с женщинами. Как раз тогда в его королевство приезжает принцесса Франции с тремя благородными придворными дамами; результат предсказуем. Король и его подчиненные влюбляются и нарушают обет. В финале пьесы гонец приносит известие о смерти отца принцессы, и всем развлечениям приходит конец. На крепкую, но тонкую нить сюжета в придачу к разным комическим ситуациям нанизывается широкий круг аллюзий, характеров и острот. Ряд параллелей и отсылок действительно широк. Королевский двор в пьесе свободно выкроен по образцу реального королевского двора в Наварре, откуда Шекспир даже заимствовал имена для своих придворных. Бирон, Лонгвиль, Дюмен восходят к герцогу де Бирону, герцогу де Лонгвилю и герцогу де Майенну. Вряд ли Шекспир намекает на политическое соперничество французов между собой; гораздо вероятнее, что он нашел их имена в современных памфлетах и вынул из контекста. Это вообще был его типичный прием — он вдохновенно использовал все, что оказывалось под рукой. Характер Армадо, который представлен как «хвастун-испанец» списан, похоже, с Гэбриела Харви, особо склонного к аффектации ученого и поэта. Почти не вызывает сомнений, что его паж Мотылек — карикатура на Томаса Нэша; когда Армадо обращается к Мотыльку «мой добрый Ювенал», это выпад в сторону Нэша, примерявшего на себя роль римского сатирика Ювенала. Шутка состоит в том, что Харви и Нэш в действительности были злейшими врагами и на протяжении нескольких лет вели друг с другом памфлетную войну. Тем комичней оказалась выдумка вывести их на сцене в образах испанского гранда и его пажа. Шекспир всегда подмечал наметанным глазом странности современников. Возможно, имеет значение и то, что Нэш в это время претендовал наряду с Шекспиром на покровительство Саутгемптона. Шекспир нашел остроумный способ разобраться с соперником.
Роль Олоферна, или «Педанта», как он определяется в перечне действующих лиц, столь же очевидно восходит к образу Джона Флорио; он говорит так, будто проглотил составленный Флорио словарь, цитирует взятые оттуда определения и использует итальянские фразы из книги Флорио «Вторые плоды». Есть и другие связи с контекстом современности. Дать королю Наварры имя Фердинанд значило провести параллель между ним и лордом Стрейнджем, которого звали Фердинандо; Стрейндж мог смотреть пьесу в компании Саутгемптона. Также в тексте имеется отсылка к «Школе ночи» («school of night»), хотя некоторые исследователи полагают, что это «мрак» («scowl») или одеяние («suit») ночи. Если это в самом деле школа, то, возможно, имеется в виду ученый кружок вокруг сэра Уолтера Рэйли, чьи авантюрные занятия алхимией снискали кружку название «школа безбожия».
«Бесплодные усилия любви» написаны в самом изощренном шекспировском стиле, напоминающем сонеты и длинные эпические поэмы, которые он уже написал или писал в то же самое время. Из всех шекспировских пьес эта — с самыми трудными рифмами; рифмованные двустишия в особенности подчеркивают замкнутость опыта, лежащего в основе пьесы. Это искусственный мир, где заметнее всего становятся образцы и параллели. Но в пьесе еще более сорока раз встречается слово «wit» — «остроумие». Это игровой мир. И потому эта пьеса в то же время и пьеса каламбуров. То, как в ней проявляется драматическая и языковая виртуозность Шекспира, — почти чудо. Устремляясь вперед за композицией, он иногда спотыкается на образе, который появится в его творчестве позже. Уилл Кемп в роли шута Башки произносит: «My sweet ounce of man's flesh, my in-conie Jew»[194], предваряя строки из «Венецианского купца».
В романе Томаса Манна «Волшебная гора» композитор Адриан Леверкюн задумывает эту пьесу в музыкальном варианте как «возрождение оперы-буфф, в духе самой изощренной насмешки и пародии на изощренность; что-то в высшей степени шутливое и сногсшибательное». Рассказчик в романе называет это «бурным юношеским сочинением Леверкюна» как можно сказать и о самой пьесе. Хотя «Бесплодные усилия любви» и есть почти что опера-буфф. С ее экстравагантностью и сладострастностью, с ее бурной изобретательностью, изобильностью, украшательством, быстрой сменой ритма, с испытанием всех возможностей и нюансов английского языка шестнадцатого столетия — это одна из умнейших пьес, сочиненных когда-либо. Так, один из французских придворных рассуждает об остроте женских насмешек: «Мысль тщетно ловит смысл их разговора, / Но как его осмыслишь, если мчится / Он побыстрей, чем ветер, пуля, птица»[195]. Шекспир написал несколько сонетов для этой пьесы, которые были потом включены в антологию «Страстный паломник»[196], куда вошли два «настоящих» сонета Шекспира. «Смуглая леди» этих сонетов имеет, как кажется, некоторое отношение к одной из приближенных принцессы, Розалине, о которой сказано: «Она лицом черна, как эбонит»[197]. Связи налицо. Другой вопрос, реальные они или надуманные.
Интерпретировать текст сложно еще и потому, что через пять лет после первого спектакля в 1593 году, Шекспир, прежде чем показывать пьесу при дворе Елизаветы, переделал ее. Многое изменил или выбросил, многое добавил. Опубликованный текст пьесы, игравшейся перед королевой, объявлялся как «вновь исправленный и дополненный У. Шекспиром». Печатник, тем не менее, не всегда отражал внесенные изменения. Похоже, что драматург делал пометки на полях или вставлял добавочные листы, слегка выделяя то, что собирался выкинуть. Так, в этом тексте одна за другой могут идти две версии одного и того же монолога.
Загадка пьесы «Бесплодные усилия любви» становится еще загадочней, если обратиться к ее продолжению под названием «Вознагражденные усилия любви». Она входит в перечень шекспировских пьес, составленный современником в 1598 году, и книжный каталог 1603 года подтверждает, что она была напечатана и распродана. Но до нас не дошло ни одного экземпляра. Были попытки идентифицировать ее с «Укрощением строптивой» и «Как вам это понравится» но разница в названиях является серьезным препятствием к этому. Остается просто допустить, что это еще одна «утраченная» пьеса Шекспира наряду с другой «утраченной» пьесой, озаглавленной «Карденио».
Шекспир чувствовал себя легко среди придворной аудитории и с сочинением придворной комедии «Бесплодные усилия любви» оказался в роли привилегированного слуги. Он знал формальности и неформальности придворной жизни и знал, каким тоном знатные господа говорят друг с другом. Он был как дома среди самых значительных ученых и литераторов — иными словами, входил в один из достаточно влиятельных кругов елизаветинского общества. В «Бесплодных усилиях любви» находим также намеки на военные походы графа Эссекса; один биограф предположил даже, что пьеса частично «отдает ему дань», и, конечно, сам Саутгемптон был верным союзником Эссекса в мире дворцовых интриг. Если Шекспир и не принадлежал к «кругу Эссекса», то хорошо знал тех, кто составлял этот круг. Говоря о близости интересов, можно также отметить, что, не будучи диссидентом, Шекспир тесно общался с ярыми приверженцами старой веры. Саутгемптон, Стрейндж, католичество — вот где сосредоточены его личные интересы.