Вокруг нас стояли машины, в основном «фуры» дальнобойщиков, тянуло дымком от мангала, где носатый шашлычник бесстыдно жарил прямо на открытом пламени куски жирной свинины. Вокруг сновали люди, где-то, пробиваясь сквозь шум работавших двигателей, играла музыка.
Пеклеванный отправился купить «…чего-нибудь пожевать», а я, развалившись на сидении, равнодушно разглядывал людей, проходящих между машинами.
Неожиданно в дверцу постучали. Я приблизился к стеклу, посмотрел вниз. У машины стояла ярко накрашенная, большеглазая девушка, лет восемнадцати-двадцати, одетая в куртку-«аляску». Осветленные волосы рассыпались по плечам, а рука с длинными ярко-красными ногтями требовательно стучала в дверцу:
– Э! Аллё!
Я опустил стекло и высунулся наружу:
– Что вам?
– До Пензы подбросите? В долгу не останусь!
Я замялся:
– Не знаю… Водитель придет, с ним поговорите!
– А-а-а… – разочаровано протянула девушка, отошла в сторону, закурила, посматривая на меня из-под длинных ресниц, в которых застряли комочки туши.
Пока она курила, вернулся Пеклеванный, держа в обеих руках картонные тарелочки с сосисками, политыми кетчупом. Я открыл ему дверцу, принял еду, и, откусывая сосиску, кивнул на окно:
– Тут подруга какая-то до Пензы просится!
– Да? – заинтересовался Саня, перегнулся через меня и поглядел в окно: – Вот эта, что ли? «Плечевая»! Возьмем? Ты вообще как, хочешь?
– Чего хочешь? – не понял я.
– Ну, эта… Потрахаться? Она же «плечевая», ну, проститутка дорожная, катается тут, по трассе, а за провоз натурой платит и еще бабки получает за работу!
Я помотал головой:
– Нет, Саня, я пас!
Пеклеванный задумался, еще раз поглядел в окно:
– А ни че бабуська! Ладно, ты не хочешь – как хочешь, а я возьму! Со мной в спальнике переспит! Ты как, не стеснительный?
Я покачал головой – делай как знаешь. Пеклеванный обрадовано засуетился, отложил тарелочку с недоеденной сосиской, выбрался из кабины и рысцой оббежал машину, устремившись к девушке. Они недолго переговорили, и улыбающийся водитель под ручку повел «плечевую» к машине.
– Знакомьтесь! Сергей! Анжелика! – представил нас Пеклеванный, когда девушка залезла в кабину и устроилась посредине, между нами.
Я сухо кивнул, она протянуло руку, слегка оцарапала меня своими ногтями, томно взмахнув ресницами:
– Анжела!
– Ну че, народ! – продолжил улыбающийся Пеклеванный: – Надо обмыть знакомство! Где тут у меня? Ага! Вот она, родимая! Оп-па!
Он извлек откуда-то из-под сидения бутылку «Столичной», раздал нам разнокалиберные стаканы, ловко разлил водку:
– Ну, за милых дам!
Анжела кокетливо отставила мизинчик, и мне стало смешно – аристократка, твою мать!
Мы выпили, закусили сосисками, Пеклеванный налил еще по одной.
– Саня, тебе же завтра за руль! – напомнил я на всякий случай.
– Не боись, Серега! – подмигнул мне водитель: – Завтра все будет в ажуре!
Мы снова выпили, закурили, и Пеклеванный поинтересовался:
– Анекдот про «кальмарес» знаете?
Я промолчал – этому анекдоту было больше лет, чем мне, зато Анжела проявила к нему живейший интерес. Глядя на то, как заливисто она смеется, откидываясь всем телом, я вдруг подумал, что и она слышала его тысячу раз, вот в таких же кабинах, от таких же шоферюг, вроде Пеклеванного, но все равно смеется и будет смеяться в следующий раз – это как часть игры, ритуала, подготовки к совокуплению – водка, анекдоты, сальные шуточки, потом в ход пойдут руки, и мне, пожалуй, придется пойти прогуляться – не буду же я сидеть тут, как дундук, наблюдая за их траханием!
Анжела тем временем уже расстегнула свою «аляску», под которой оказалась синяя эластиковая «олимпийка» с надписью «адидас», оголила коленки в сетчатых чулках. Пеклеванный выбросил бычок в окно, как бы незаметно полез Анжеле за пазуху, и я понял, что пора сматываться.
Подмигнув Пеклеванному, я громко объявил, что иду за сигаретами, запахнул бушлат и спрыгнул с подножки кабины на мокрый асфальт, покрытый радужными бензиновыми пятнами. Анжела! Имя то какое-то профурсеточное!
Я обошел все ларьки и палатки, теснившиеся вокруг площадки для отдыха, лавируя между машинами, заглянул в местную забегаловку с претензиционным названием «ТрактирЪ», выпил стакан чаю без сахара, вышел на улицу, закурил, остро ощущая свою никчемность, и решил возвращаться – времени прошло достаточно, батальон можно было перетрахать!
В кабине «Камаза» горел свет. «Ага!», – подумал я: «Значит, закончили уже!».
На всякий случай я постучал в дверцу, не желая попадать в дурацкое положение. Мне открыли: раскрасневшаяся Анжела что-то поправляла в своем туалете, возвращая перекрутившуюся юбку на место, а на роже Пеклеванного можно было блины печь – так она лоснилась от удовольствия.
– О! Вот и Серега! Ну как там, снаружи?
– Дождик пошел! – угрюмо буркнул я, залезая в кабину.
– Да-а?! – деланно удивился Пеклеванный: – Пойду, посмотрю!
И прежде чем я успел остановить его, вылез из кабины и захлопнул дверь.
Анжела повернулась ко мне:
– Че, Серый, че ты тушуешься? Я девушка добрая, пользуйся, пока даю! Выпить хошь?
Я кивнул, чувствуя, что начинаю краснеть. Анжела разлила водку, сунула мне стаканчик:
– Давай, охрана! За знакомство! Как Саня сказал: За милых дам!
Мы чокнулись и выпили.
– А между прочим, Серый! Знаешь, какие бывают дамы? Не занешь? Бывают: дамы, не дамы, и дам, но не вам!
Она захохотала, довольная своей остротой, и я вдруг подумал: «А чего я стесняюсь, как Наташа Ростова на балу? Что я, не мужик? Как говорила моя Катерина: „Все мужики – кобели!“. Ну и я буду кобелем – как все!»
Я повернулся к Анжеле, взял ее руками за плечи, развернул, и взасос поцеловал в мокрый красный рот. Во мне поднялась какая-то волна – сжать, смять, ободрать одежду, согнуть, ворваться и обладать этой женщиной, как это делали звоеватели в древние времена, отдавая взятые города на три дня своим полчищам – на разграбление!
Анжелика погасила свет, и в темноте мы возились, как два борца, меняя позы, скрипя зубами от желания, сжимая друг друга в обьятиях. Кабина раскачивалась, ходила ходуном, а когда произошел долгожданный взрыв наслаждения, и мы замерли, утомленные борьбой, снаружи раздался стук Пеклеванного:
– Эй! Народ! Вы че, дома в койке?! Дождь идет, холодно! Давайте быстрее!
Мы натянули на себя одежду, зажегся свет, и в кабину влез действительно мокрый Пеклеванный:
– Ну вы даете, ёкэлэмэнэ! Я битый час торчу возле машины, мужики уже ржать начали – «Камаз» качается, как на колдогребинах, дождь хлещет! Во, блин, потеха!
Мы допили водку и начали укладываться спать. Анжелика, сверкая ляжками, забралась в «спальник» к Пеклеванному, как они там разместиись – ума не приложу, да меня это и не интересовало. Утомленный водкой, недавней болезнью и Анжелой, я забылся в тяжелом сне…
* * *Проснулся я, когда «Камаз» уже выруливал на трассу. Пеклеванный, взлохмаченный со сна, курил, вертя баранку, Анжелика, свесив нечесанные патлы, высунулась из «спальника», глядя на дорогу. Было еще темно, дождь не прекращался, судя по всему, всю ночь.
– Проснулся? – спросил Саня, не поворачиваясь: – Сейчас шесть часов утра, если все нормально будет, к ночи будем в Москве!
Мы переехали Волгу, без всяких приключений минули Жигули, как раз рассвело, я при дневном свете рассмотрел свою вчерашнюю пассию, и мне стало противно. Мы, практически молча, доехали до Сызрани, заправились, и к часу были возле Пензе, где нас остановили на посту ГИБДД. Судаковские печати и тут «проканали», как говорил Пеклеванный, в кунг никто не заглядывал, и «Камаз» въехал в Пензу. Потянулись знакомые дома, ларьки, заправки… У одного из поворотов Анжелика, получив две сотки баксов, вышла, послав нам на прощание воздушный поцелуй, и убрела куда-то в сторону, во дворы.
– А ни че бабца! – кивнул Пеклеванный ей вслед: – Ты вчера гандон-то хоть надевал?
Я отрицательно помотал головой, внутренне обмерев – ё-моё!
– Ну и дурик! Я же тебя предупреждал – возьми!
– Я взял, да как-то не сложилось…
– Эх ты! Теперь, как приедем, сразу иди в «пиписькин дом»!
– Куда?
– В кожвендиспасер! У этих трассовых лярвов чего только не бывает – и трепак, и сифон, и кое-что похуже!
Мысль о том, что я мог подхватить какую-нибудь венерическую заразу, а то и Спид, от грязной трассовой проститутки, перепихнувшись с нею в кабине «Камаза» на Богом забытой площадке для отдыха водителей где-то под Самарой, здорово расстроила меня, вдобавок простуда разыгралась с новой силой, и я только прохрипел в ответ: «Теперь же все лечиться!», скорее пытаясь успокоить себя, чем водителя.
Видимо, у Бога, в которого я не очень-то верю, для всех есть мера испытаний и бед, и мы свою исчерпали до дна, поэтому-то до самой Московской Кольцевой автодороги, к которой мы подехали в двенадцатом часу, ничего с нами не произошло.
Въезжали мы в Москву по Рязанскому проспекту.
– Куда сейчас? – поинтересовался Пеклеванный, вытряхивая из пачки последнюю сигарету.
– В смысле – куда?
– Ну, разгружаться где будем?
– А где ты должен был разгружаться?
– Вообще экспедитор должен был указать, где! А теперь-то что делать?
– Поехали ко мне! – махнул я рукой: – Там и разгрузимся!
Через полчаса мы подъехали к моему дому. У меня при виде его даже сердце защемило, настолько родной, уютной и привычной показалась мне старенькая, обшарпанная пятиэтажечка! Я вспомнил, как завидовал Паганелю, имеющему такую крутую квартиру, и подумал, что там, у него, по сути каждая вещь омыта кровью – или кровью древних, давно исчезнувших людей, или кровью наших современников. Откуда мне знать, скольких, как Николеньку и Леднева, настигла смерть по указке Логинова?
Мы за час перетаскали все ящики из кунга в мою квартиру, звгромоздив всю комнату. Я вскипятил чайник, мы посидели на кухне, попили чай, покурили, и Пеклеванный засобирался:
– Командировка у нас до девятого! Сегодня уже час, как шестое, значится так: девятого с утреца я тебе звоню, заезжаю, и мы возвращаемся на базу, как огурцы – типа только приехали! Ты только эта… Ну, бумаги все сделай, и если че – я ни при делах! Лады?
– Лады… – я пожал его руку, и Пеклеванный ушел. Спустя минуту до меня донесся звук заработавшего двигателя. Уехал.
До трех ночи я разбирался с ящиками. Судаков напихал в них все, что можно было взять с собой. Например, в одном ящике лежали две здоровенные темные лиственичные плахи, в другом – каменная плитка с пола. Саму мумию Судаков сложил пополам, предварительно раздев, отрезал голову, и в таком виде упаковал все по ящикам.
Признаться, меня здорово мутило, когда я извлекал пакеты с мумией, у которых под пленкой угадывались очертания человеческого тела. Мумия попахивала, я обвязал ее веревками и вытащил на балкон, прикрыв старыми серыми фанерками. Голову, вложив в хозяйственный пакет, поместил в морозилку. Остальное компактно переложил в три ящика, и сел отдохнуть – у меня снова поднялась температура, голова раскалывалась, ломило все тело, и страшно хотелось спать.
Я вытащил из шкафчика на кухне все таблетки, какие только были в доме, и высыпал их на стол. Гулина терапия буквально поставила меня на ноги, но вся эта беготня по ночному Октябрьску, ночевка под Самарой, долгая дорога до Москвы все же измотали меня, и я чувствовал, что мой недуг возвращается.
Быстро отыскав баночку олитетрина, я заглотнул сразу пять штук – завтра с утра мне предстаяло много думать и много делать, и антибиотик за ночь должен был убить болезнь в моем теле.
Не раздеваясь, я рухнул на кровать, и мгновенно уснул – все, путешествие закончилось!
Глава восьмая
Олететрин, даром что антибиотик второго поколения, сделал свое дело – утром, которое для меня наступило в полдень следующего дня, я проснулся почти здоровым. Первым делом я нагрел ванну, залез туда и час драил себя всеми известными мне способами, чуть ли не в «Фэри» полоскался.
Наконец, чистый, благоухающий одеколоном, я облачился в свежее белье, натянул футболку, трико и вышел на кухню – покурить и подумать над своими дальнейшими действиями.
Единственным моим предпологаемым союзником мог бы стать Борис, но я не был уверен, что и он – не из шайки Паганеля, и тоже только разыгрывал из себя простачка-археолога. Нет, процентов на девяносто девять я был уверен, что Борис – честный и порядочный человек, но на один процент – не верил, и это меня мучило…
В конце концов я решил все же съездить к нему – на Алтай они собирались после праздников, по идее Борис должен был быть дома, а кто он, бандит или нет, решиться на месте!
Я захватил денег, решив поесть по дороге – дома все равно ничего не было, и уже выйдя на улицу, пожалел, что не взял какой-нибудь предмет из кургана, показать Борису.
Нас не было в Москве дней пять, но за это время не изменилось ровным счетом ничего – та же промозглая, сырая погода, те же озабоченные, затырканные жизнью люди. Меня всегда поражал этот город – и у безработной матери пяти детей, живущих на куцее государственное пособие, и у раскормленного «нового русского», вылезающего из «шестисотого» автомобиля с сотовым телефоном в руке, одно и то же выражение лица. И те, и другие хотят отдохнуть, нет, даже не отдохнуть, а скорее – остановиться в этой бесконечной жизненной гонке, выбросить из головы каждодневные мысли о деньгах, продуктах, пеленках, колготках для детей, о бандитах, банках, нечестных партнерах, наглых любовницах. Москва – город загнанных лошадей, а что с ними делают, всем известно…
* * *Электричка высадила меня на нужной станции и загрохотала дальше. Я пошел по знакомой тропинке через уже полностью облетевший лес, вспоминая, как красиво, ярко и свежо алели, желтели, багровели тут листья в сентябре…
У калитки дома Бориса я остановился – ну, будь что будет, пусть даже Борис и связан с Паганелем, но убивать я его не буду! Хватит! Надо было вообще оставить наган дома, но, как говориться, хорошая мысля…
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел Борис с ведром в руках. Увидев меня, он расплылся в улыбке: «Серега! Здорово! Не ожидал! Как дела?»
Мы вошли в дом, и искатель потащил меня за стол, я приехал как раз к обеду. Сестра Бориса, Светлана, немолодая уже женщина, безмужняя мать двоих детей, внесла и поставила на стол огромную кастрюлю со щами. Истосковавшийся по домашней пищи, я ел за троих, благо, стол ломился от всяких русских осенних разносолов – салаты, грибы, квашенная капустка с клюквой, маринованные помидоры, соленые огурцы…
Борис достал из резного, потемневшего от времени шкафчика графин с водкой: «За встречу!» Под такую закуску грех было не выпить, и мы не стали грешить…
После обеда, сердечно поблагодарив хозяйку, мы пошли осматривать дом.
Был он деревянным, сложенным из надежных дубовых брусьев. Три комнаты на первом этаже, здоровенная мансарда наверху, куда вела скрипучая деревянная лестница.
Стены, тщательно ошкуренные и проолифленные, словно светились изнутри приятным темно-коричневым, со светлыми прожилками, деревом. Здесь на удивление хорошо дышалось, и я впервые понял, какое это счастье – жить на природе, в своем, вот таком вот, просторном и чистом деревянном доме, не спеша заниматься хозяйством, вечерами рано ложиться спать…
Я сказал об этом Борису, он улыбнулся и подмигнул мне:
– Созрел, значит!
– В смысле – созрел? – не понял я.
Борис повел меня вверх по лестнице, к себе, на мансарду, на ходу объясняя:
– Каждый человек, каждый русский человек, я имею в виду, с возрастом приходит к мысли, что лучше всего иметь свой, большой и светлый, дом где-то в пригороде, растить детишек, огородничать и писать мемуары!
Я засмеялся – писатель из меня никакой! Борис нахмурился:
– Зря смеешься, между прочим! Это не я придумал, это известная истина: про дом, про сына и про дерево!
– А про мемуары?
– Так какой же русский не хочет рассказать о своей жизни в старости? Кстати, вспомни Лену! Она же уехала из города в деревню, и не жалеет!
– Так она же художница!
– А что, по-твоему, художники – не люди? – Борис обиженно засопел.
– Да нет, люди, конечно, просто я хотел сказать, что ей для работы необходимо уединение и природа вокруг! – промямлил я, поглядывая на Бориса. А он, как-то сразу посерьезнел после упоминания о Лене, и задумчиво глядя в окно, сказал:
– Мы вот с тобой сейчас здесь, а она там одна… Обидеть может любая мразь! Эх, надо бы съездить, навестить…
«Ого!», – усмехнулся я про себя: «Не иначе, как стрела Амура! Интересная штука – жизнь! Ловили Судакова, а может статься, что Борис поймает в этой Богом забытой деревушке свое счастье!».
* * *– А вот и моё обиталище! – Борис распахнул дверь, и мы вошли в мансарду.
Передо мною предстала огромная, длинной во весь дом, комната со скошенным потолком, такими же, что и внизу, деревянными стенами, с большой, явно саморубленной кроватью и широким столом темного дуба у окна в торце мансарды. Убранство дополняла пара книжных шкафов, боксерская груша, основательная обшарпанная, висевшая на стальном тросике, и множество полок, заполненных, так же, как и у Паганеля, археологическими находками.
Правда, Борис в основном интересовался древней керамикой – полки заполняли всякие горшки, кувшины, амфоры, фиалы, тарелки – целый посудный магазин!
Борис пододвинул мне гнутое, оплетенное лозой кресло, сам уселся на кровать, которая даже не скрипнула под искателем.
– Здесь курить можно? – спросил я.
– Форточку только открой! – ответил Борис, пододвинул ко мне керамическую пепельницу. Мы закурили, я все собирался с духом, не зная, как начать.