А там, сквозь строения Главы, прибрежного района, где всегда держали мечи наготове и подставляли грудь под удар, виднелись массивные очертания Мавзолея Науска. Остатки его стен возвышались, как бивни, проглядывая сквозь развалины фасада из черного камня, испещренного белыми и зелеными наростами лишайника. Внешняя стена была полностью поглощена зеленью.
А дальше стоял Хеилор, священный акрополь, где три гадалки когда-то предсказывали будущее на крови оленей. Он возвышался, как пень, на фоне голубой глади Церишского моря. Цитадель была разрушена до основания. Дворец, где Сесватха скрывался от Смерча, выглядел обломком зуба среди портиков с мраморными колоннами.
Лагерь решили разбить среди развалин акрополя, которые защищали от любых нападений шранков, рассеянных по болотам. В Косми они обычно шли друг за другом. А теперь рассеялись по полю, растянувшись в нестройную линию. Их взорам открывались все новые фрагменты зданий и остатки орнаментов, кучи рассыпавшихся камней и квадратные колонны, упавшие так давно, что земля поглотила их почти полностью, оставив на поверхности лишь склоненные навершия. Где-то стены попадали одна на другую, разрушив сами себя.
Грусть охватила старого колдуна, скорбь дурного предчувствия. В утрате и разрушении была некая поэзия, мудрость, которая понятна даже детям и слабоумным. На какой-то миг у него возникло мрачное чувство, что он бродит по одной из древних столиц Трехморья, что это развалины Момемна, Каритасала или Инвиши, а их отряд – последние из людей, тринадцать выживших вместо ста сорока четырех тысяч по легенде, и неважно, как далеко они зашли и сколько преодолели, – в конце их ожидали лишь покрытые сажей каменные обломки.
Здесь было странно одиноко. И тихо, очень тихо.
Лишь насекомые вились в воздухе. И шелестели высокие травы на ветру.
Друз неосознанно протянул руку Мимаре. И ничего не сказал в ответ на ее вопрошающий взгляд.
По чистой случайности он оказался рядом с Галианом и одним из оставшихся Ущербов, бывшим тидонийским таном, Туборсой Хармом.
Харм был, пожалуй, самым странным из Ущербов, и по внешности и по поведению. Он единственный продолжал бриться еще долго после того, как даже Галиан отказался от этого. На исходе дневного перехода, когда его собратья едва могли говорить от усталости, он усаживался, чтобы наточить свой кинжал, который был узким, как нож для рыбы, и выбрить им щеки. Должно быть, это был своего рода ритуальный протест против длиннобородых тидонийцев, способ выражения украденной чести.
С другой стороны, это говорило о его стойкости: даже без кирри ему, похоже, не составляло особого труда следовать за отрядом. Сухощавого телосложения, с мощными плечами, вечно склоненными вперед, словно готовый в любую минуту припустить еще сильнее. Лицо, остававшееся краснощеким даже в постоянном сумраке Косми, имело абрис лука, с близко посаженными глазами и женственным ртом под крючковатым носом, похожим на акулий плавник.
Галиан донимал его расспросами о Ущербах и скальперах, которых они грабили и убивали, – бестактными даже при жестоких порядках похода.
– Гали… – услышал Акхеймион упреждающее бормотание Покваса.
Бывший колумнарий бросил сердитый взгляд на возвышающегося перед ним зеума.
– Я хочу знать, что толкает человека на убийство своих собратьев, когда на горизонте собираются кожистые.
– Скальпы, – ответил с ухмылкой Харм. – Дом Пошлин вел им счет. Так что нет никакой разницы между подобными тебе и мне.
– Не понимаю, – сказал Галиан с притворной угрозой в голосе.
Акхеймион с неким смятением понял, что этот человек утратил страх перед Капитаном.
– Ведь на то Священная Награда и Священна, не так ли?
– Да ну?
– А как иначе?
– Золото, – сказал Харм, бесстрастно харкнув. – Золото. Золото за выпивку. Золото за свинину, тушенную с луком…
Его сальный взгляд блуждал с места на место, пока не остановился на Мимаре, пожирая ее с липкой похотью. Губы растянулись, обнажив гнилые зубы.
– Золото за сладкие, сладкие персики.
На этот раз Акхеймион первый почуял все безумие происходящего.
– И ты рискнешь быть навечно проклятым ради этого? – спросил Галиан.
– Проклятым?
Лукавая усмешка.
– Священная Награда ведь такова, поскольку так повелел аспект-император.
– Аспект-император? Не хочешь ли знать, что я думаю о нашем славном тиране?
Во взгляде колумнария ясно читался триумф. Галиан использовал ту же подначку, что и с Сомой, только тогда в глазах его было больше озорства, чем ехидства.
– Очень хочу.
Тидонийский тан усмехнулся с бессердечной удалью.
– Полагаю, его золото существует для того, чтобы наполнить мой кошель. Он просто упускает из виду подобных мне… и тебе! А все эти славословия и проволочные Кругораспятия – пустые старания! Потому что в конце, – продолжил он с заговорщицким видом, – он не будет ничем отличаться от тебя или меня. Грешник. Пес. Демон, слишком глубоко погрязший в своей колее! Глупец. Обманщик. Скальпер ду…!
Возникший рядом с ним Лорд Косотер вытащил нож… Акхеймион замер в смятении. Замах и удар. Харм прижался щекой к плечу, словно комар залетел ему в ухо.
Мимара вскрикнула. Акхеймион стоял ошеломленный.
Капитан, вцепившись Харму в волосы, свободной рукой взрезал ему шею. Мгновение кровь не показывалась. А потом резко брызнула из подергивающегося тела.
– Богохульник! – захихикал Сарл, обнажая блестящие зубы и десны, глаза его сузились до щелочек. – В походе нет места богохульникам!
Галиан прекрасно знал, к чему все приведет, понял чародей.
Капитан продолжил свое варварское дело, кривясь с желтозубой гримасой отвращения. Он не столько отсекал голову от тела, сколько наоборот. Тело в черных пятнах глухо шлепнулось на траву. Голова рванулась вверх, как отпущенный воздушный змей.
– Анасуримбор Келлхус! – взревел Капитан. – Бог! А это, – он потряс головой Харма, так что капли крови разлетелись в разные стороны, – его работа!
Акхеймиону только и оставалось, что бесстрастно смотреть на то, как внезапные конфликты сокрушают оставшихся в живых. Он видел. Знал. Но это не вызывало ни малейшего отклика в душе.
Он только задавал себе вопрос, скоро ли Клирик будет раздавать кирри. Он нуждался в снадобье. До того, что сжимал руки в кулаки, стискивал зубы.
Капитан, похоже, был истинным фанатиком.
Заудунианином.
Нечто похожее на мысль вилось в обманной сущности, притворявшейся душой…
Он бежал, как пес, пригнувшись, и травы хлестали его мокрыми стеблями по лицу и плечам. Низко висело утреннее солнце, бледно просвечивая сквозь дымку, которая всегда встречала рассвет на берегу великого моря. Золото украсило грани камней, лежащих под открытым небом. Акрополь вставал из своей чернильной тени, силуэт в тумане, не имеющий глубины. Развалины обладали своей красотой, они были свидетелями мощи Праотцев и их власти. Воля и могущество людей иссякли под ненасытным натиском Порождений. Здесь великое их множество с криком совокуплялось со сломленными и мертвыми.
Таковы были священные факты. Но существо по имени Сома не поднимало головы, чтобы созерцать и поразмыслить над этим. Не смело. Ведь среди людей был следопыт Ксонгис, миндалевидные глаза которого мало что упускали. И был еще Нелюдь, чей нюх превосходил даже его собственный в некоторых отношениях.
У него была миссия.
Существо остановилось над обезглавленным телом Ущерба, прислушиваясь к жужжанию трупных мух. Оно помедлило минуту, наслаждаясь разбухшей плотью меж ляжек, а затем продолжило бег по неверному пути отряда.
На возвышенности, некогда называвшейся Хейлорской, оно пронеслось сквозь руины концентрических оборонительных сооружений, проползло по фундаментам, поглощенным дебрями, не обращая внимания на открывшийся вид: город, рассыпавшийся, как кости, болота, над которыми клубились испарения, гладь Церишского моря. Вместо этого существо устроилось среди остатков лагеря скальперов, вдыхая сладкий запах, оставшийся там, где их анусы соприкасались с травой. Оно нашло место, обмоченное женщиной, и отшатнулось, почуяв резкий запах ее плода.
Помедлило над кислым мускусом Нелюдя.
Что-то происходит… не предусмотренное Праотцами.
Оно сжалось от страха, похлопало себя по лицу. Случись кому-нибудь лицезреть его в этот момент, его глазам предстало бы безумное существо, сложенное, как мужчина, но с прекрасным женским лицом, измазанным кровью и грязью, прыгающее с ноги на ногу, как осиротевшая обезьяна.
Запрокинув голову назад, оно прижало затылок к спине, чтобы открылся его второй голос.
И издало вопль.
– Не надо… – пропел тонкий голос откуда-то сверху. – Я следовала за тобой с восхода солнца.
Существо резко обернулось, охваченное дикой тревогой.
Позади высились разрушенные стены, напоминая линиями горную гряду. На ближайшей из руин сидела птица, ее блестящее черное тельце отливало фиолетовым, а голова, будто высеченная из мрамора, была человеческой.
Синтес… создание Праотцев. Цветущие травы трепетали на ветру у его ног. Дневная луна, бледная, как бельмо на кошачьем глазу, всходила над его обсидиановой спиной.
Существо по имени Сома упало ничком на свое фальшивое лицо.
– Ты должен был наблюдать за ним, – произнесла птица, нахмурившись.
– Все меняется.
Глаза, похожие на голубые бусинки, закрылись и открылись.
– Каким образом?
Существо по имени Сома осмелилось поднять лицо, принявшее облик Мимары.
– Кудесник, гностический кудесник собрал отряд несколько недель назад… Он надеется найти Сокровищницу.
Минутное замешательство.
– Из Завета? Человек из Завета нанял Шкуродеров?
– Нет… Я не уверен… Он величает себя колдуном, волшебником без школы. Даже сейчас в нем мощно горит Чигра. Очень мощно.
Синтес склонила свою крошечную головку, на секунду задумавшись.
– Значит, старый глупец нашел путь назад к бенжукской пластине. Он обнаружил тебя? Друз Акхеймион?
– Нет… С ним женщина, одна из тех, кого научили узнавать нас. Беременная…
Отрывистый кукольный кивок.
– Лицо, что ты носишь… вижу. – Тени заколыхались подле птицы, словно кто-то заморгал. Мощный и яростный. – Мимара.
Существо съежилось и отступило.
– Да.
– Она беременна. Ты уверен в этом?
– Зловоние не обманывает.
Птица снова заколебалась, словно распутывая очередную мысль… В головку величиной с яйцо без труда помещался могущественный дух.
– Тогда ей нельзя причинять вред. Ко всем предсказаниям следует относиться с почтением, как ложным, так и верным.
– Да, Праотец. Я предполагал, вот почему… воздержался.
Птица подергала головкой.
– Она сторонится других?
– Только чтобы помочиться и испражниться. Я дважды говорил с ней. В свое время она раскроет тайну.
– А адепт еще не вмешался?
– Он пока не знает.
Маленькая головка откинулась назад. Смех стеклышками зазвенел в воздухе. Синтес Консульта посмотрел с Хейлорских высот кругом, его взгляд скользнул по заросшим тростником полям до совершенно ровных берегов Церишского моря. Ветер ерошил кончики ее перышек, с невнятным ревом запустения широко дул по равнине.
Сома глубоко вдохнул запах бренных останков, ставших землей.
– Смелая девушка… – проворковал Праотец, размышляя над обломками времен, долгим пиршеством, которым была Меорнская Империя. – Продолжай следовать за ними, Цуор. По крайней мере они доведут тебя до дома.
Глава 7 Равнины Истиули
Поздняя весна, Новой Империи Год 20-й (4132 Год Бивня),
Верхняя Истиули
Они спасались бегством, собираясь, как опилки под взмахом руки плотника.
Шранки.
Кланы, осаждавшие Границу Сакарпа, сбежали задолго до того, как Великий Поход ступил на землю, что их кормила.
В отличие от своих более диких собратьев с севера, они уже были научены древним и горьким опытом, познав все коварство людей. Им было ведомо все безрассудство приближающейся битвы без ошеломляющего числа воинов, и потому они бежали туда, куда поспешили уйти с невнятным бормотанием другие кланы, навстречу своей гибели. Они бежали, повторяя имя ужасных Изрази’Хорулов, Сияющих Людей, которые шли по пятам с сокрушительной силой.
Собратья с севера остерегались их, как и они – в свою очередь. Сотни превращались в тысячи, тысячи – в десятки тысяч. И кланы отступали назад, как никогда содрогаясь при мысли о встрече с заставами людей, образуя крепкую как никогда оборону, по мере того, как они уходили по опустевшим стоянкам кланов. И рост их все ускорялся.
Бегство разрозненных кланов переросло в обширную миграцию. Палящий Ветер высоко взметал пыль, поднимавшуюся при стычках, вздымал слой сухого помета к своду неба. Солнце затягивалось мутной дымкой. Шранки кишели, как насекомые, заполонив низины и возвышенности, и земля после них становилась безжизненной пустыней, вытоптанная и разрытая до полного истощения.
И чем больше разбухало число их, тем слабее становился страх перед Сияющими Людьми.
Вскоре после разделения Великого Похода генерал Сибавул-те-Нурвул, намереваясь продемонстрировать умения и отвагу своих сепалоранов, ослушался приказов принца Каютаса и проскакал гораздо дальше кидрухильских застав. Он первый из людей увидел массу, бурлящую на пустынных равнинах Истиули. Вступать в бой не имело смысла, повсюду, куда хватало глаз, все чернело от тьмы полчищ. Не меньше трети его всадников полегли в тот день, поскольку самые быстрые из шранков были быстрее, чем самые медленные из сепалоранских всадников. Сибавул со своей конницей поскакали прочь к заставам, а за ними в погоню кинулись тысячи шранков, и эта битва на бегу, первая со времен падения Сакарпа, была с трудом выиграна только благодаря кидрухильским отрядам, которые выступили, чтобы не подпустить шранков к заставам. Несколько сотен конников пали еще до наступления ночи – бесполезная утрата.
Когда Сибавула привели к Каютасу, принц-империал отругал его в самых жестких выражениях, сказав, что аспект-императору уже давно было известно о Сборе, но, понимая весь пыл, который могло вызвать в сердцах его людей это событие, он выжидал наиболее благоприятного момента, чтобы объявить о нем Священному Войску.
– Как ты, командир, наказываешь тех, кто не подчиняется твоим приказам? – спросил Каютас.
– Секу, – бесстрашно ответил Сибавул.
Так высекли первого Лорда Великого Похода за военное нарушение.
А заудуниане узнали, что за горизонтом на севере собираются тучи врагов, числом гораздо больше, чем их собственные войска. Те, кто утверждали, что бескровно дойдут до Голготтерата, теперь, сидя у костров, молчали.
И никто не смел отрицать, что скоро они понесут неизбежные потери.
Король Нерсей Пройас множество раз наблюдал, как накапливаются в войсках слабости и недуги. Поставки сокращались, воодушевление спадало, распространялись болезни, и воины, которые раньше казались непобедимыми, начинали походить на дрожащих стариков. Так было на войне против тидонийских ортодоксов, конечно, и во время злополучной кампании по Сехарибским равнинам, где он чуть не умер от лихорадки. Но еще чаще он вспоминал о том, как в Первой Священной Войне самая крупная армия Трехморья, пройдя далеко в глубь Фанийских земель, за месяцы пути докатилась до истощения и каннибализма.
И Великий Поход, понял он, ничем не лучше. Трещины раскрылись, и Рок вогнал в них клинья так же резко, как судостроители отсекают доски с подпиленных дерев. То, что расколото, может разбиться на куски. Армия Среднего Севера шла под несомненной угрозой надвигающейся катастрофы.
И вновь, и вновь, по крайней мере, раз в неделю, его Лорд-и-Бог отзывал его в запас, и он приходил в обитую кожей опочивальню в Амбилике, чтобы пуститься в… безумные рассуждения.
– Ты часто впадаешь в уныние от того дня в Шиме.
Тот самый день, когда Келлхус был провозглашен аспект-императором. Пройас, откашлявшись, отвел глаза. Двадцать лет прошло, двадцать лет мучений и раздоров, а образ старого наставника, ныне отверженного, стоял перед глазами Священного аспект-императора, мучая, как никогда. Воспоминание, похожее на ожог, полученный в детстве, который уже не болит, но слишком изуродовал кожу, и к нему не хочется прикасаться.
– Я любил Акхеймиона.
А как мог мальчик, особенно такой любопытный и развитый не по годам, не любить своего первого настоящего учителя? Дети способны почувствовать разницу между обязанностью, которая является лишь разновидностью самоуважения, и подлинным интересом. Акхеймион учил его не из чувства долга, а для того, чтобы научить вести за руку ребенка, заблудившегося в причудливом мире. Он учил юного господина Пройаса, а не второго сына короля конриян.
– Но тебя тревожит то… – заметил Келлхус, – как может настолько мудрый и кроткий человек осуждать меня.
– Его отвергли, – ответил Пройас, тяжело вздохнув. – Ни один обманутый муж не обладает мудростью и смирением.
Он вспомнил, как Акхеймион приходил к нему – приходил под угрозой смерти, когда Первая Священная Война разгорелась в Карасканде. Вспомнил собственное малодушие, как он не нашел в себе сил наблюдать, как кудесник примет весть о невозможном…