О том, что Эсменет, его жена, утратив надежду, разделила ложе с Воином-Пророком.
– До сих пор тебя это беспокоит.
Экзальт-генерал пристально посмотрел на своего Повелителя-и-Бога и поджал губы, с трудом признавая правоту этих слов.
– Да.
– Так сильно, что ты читаешь его «Компендиум».
Пройас улыбнулся. Многие годы он задавал себе вопрос, когда же Келлхус вызовет его на это маленькое откровение.
– Я читаю список обвинений против тебя.
– И ты в них поверил?
– Конечно, нет.
Священный аспект-император нахмурился, словно недовольный пылкостью этого возражения. Он опустил глаза к огню, трепещущему в восьмиугольнике камина.
– Почему же, если они истинны?
Зрячее пламя затрещало в тишине.
Экзальт-генерал уставился на Повелителя-и-Бога с напряженным недоумением. Простая одежда. Скульптурный профиль лица, которому придавали серьезность и глубину архаично подстриженные волосы и борода, мудрость и ясность взгляда. Свечение, витающее у его ладоней, будто невидимые облака навечно сгустились над ними.
– Что… Что вы сказали?
– Что люди для меня – дети, точь-в-точь как утверждает Акхеймион.
– Как и вы – отец для нас!
Анасуримбор Келлхус смерил его бесстрастным взглядом.
– Какой отец убивает столько сыновей?
Откуда эта печаль? Что за сомнение? После такой долгой кампании, оставшись в живых после стольких бедствий, как мог человек, придававший ей большое значение, задавать настолько каверзные вопросы?
– Божественный, – заявил экзальт-генерал.
Шранки становились все более дерзкими по мере того, как голод среди них нарастал. Вскоре не проходило и дня без жестоких стычек. Теперь на разведку и патрулирование кидрухильцы отваживались выезжать лишь крупными эскадронами, уязвленные потерей двух отрядов, одним из которых командовал младший сын короля Коита Нарнола, Агабон. Армия Среднего Севера выступала и становилась лагерем, готовая к атаке. Днем они собирались в огромный, в милю длиной шеврон, с тяжело вооруженными туньерийцами впереди, галеотами на левом фланге, тидоннийцами на правом, и навьюченными животными позади и в середине. Ночью разбивали лагеря плотными, концентрическими кругами, и не меньше четверти бойцов отправлялись в дозор, обходя по периметру лагерь. Строевые учения устраивались с нерегулярными интервалами, чтобы каждый человек знал свое место. Проявлявших вялость публично секли. Последние отряды в колонне назначались следить за отхожими местами.
Несмотря на нарастающую усталость, люди Великого Похода, отправляясь в путь, запевали песни, исполняя, как правило, заудунианские гимны, но порой звучали и народные песни с далекой родины. Одни были веселыми и скабрезными, другие печальными, но одна песня – «Плач нищего» – стала особенно популярна. Порой хор в тысячу голосов затягивал эту песнь, жалуясь на все вокруг – от натертых задов до язв на членах, – а в ответ многие тысячи разражались еще более вопиющими злосчастьями. Один из воинов, галеотский агмундрман по имени Шосс, приобрел популярность благодаря своим веселым стишкам.
Так Армия Среднего Севера, шутя, приближалась к Полчищу.
Но на вечерних советах Каютаса никакого веселья не наблюдалось. Принц-империал всегда начинал собрания с того, что у него нет никаких вестей из дома, поэтому забрасывал всех вопросами. Он объяснял, что его встречи со своим Святым отцом слишком редки и кратки, чтобы позволить себе такие расспросы, особенно когда перед ними стоит такая тяжелая задача.
Поставка провизии оказалась под угрозой настолько, что рабам, сопровождавшим Поход, урезали паек, в котором они нуждались для восстановления сил, больше, чем вполовину. От недоедания стали заболевать гораздо больше; каждый день слегало по дюжине, иные сразу умирали или обреченно плелись позади всех, и участь их была предрешена.
Наличие рабов, как напоминал Каютас командующим, было не больше чем уступкой Святого отца аристократам. Скоро придется ими пожертвовать. Принц-империал призывал вспомнить события Первой Священной Войны и бесславную бойню проституток, обслуживающих армию.
– Наступят времена, когда каждому придется убить своего раба, – говорил он. – Каждому. Тот, кто не решится на такое, будет казнен вместо раба. Помните, братья: жестокость на войне – является преступлением лишь в отсутствие необходимости. Сострадание. Щедрость. Все это скоро станет грехом чрезмерности.
Не было нужды говорить очевидное, что такая необходимость может прижать их буквально через несколько дней, если только фуражирам не удастся найти способ снабжать армию большим количеством дичи. Даже пони и вьючный скот не могли прокормиться из-за засухи.
И как всегда, обсуждение возвращалось к причине их бедствий: Полчищу. Каютас допрашивал одного командира за другим, добиваясь наиболее разумных соображений на основе их наблюдений: тактики выманивания шранков для их истребления, а также насколько агрессивнее сделает их голод.
Не было сомнений в том, что принц-империал был осведомлен о натиске врага, о том, что шранки становятся все ожесточеннее и наглее. Он провел сравнение со снегом, который собирается на высоких горных кряжах, накапливаясь неделю за неделей, из сезона в сезон, до тех пор, пока нижние слои уже не могут выдержать верхних.
– И тогда шранки обрушатся на нас, – заявил Каютас. – А когда они это сделают, их не так-то легко будет усмирить, как сейчас. Они будут все прибывать и прибывать, пока вы не возопите в своих молитвах о передышке.
– Сколько их? – спросил король Хогрим.
В армии не было недостатка в имперских математиках, бледных, как колдуны, под своими зонтиками от солнца, которые ежедневно совершали вылазки с Анасуримбором Моэнгусом во главе.
– Больше, чем нас, мой друг. Гораздо больше.
Король Нарнол, до сих пор пребывающий в скорби по любимому сыну, использовал этот момент, чтобы высказать мнение, общее для их сословия: о том, что раскол Великого Похода – дурные вести.
– Нам нужно держаться вместе! – запротестовал он. – Плечом к плечу с нашими братьями! Если разделимся, нас поглотят и сокрушат одного за другим. А если Великий Поход встретит Полчище целиком…
– Мы не в состоянии прокормить себя, как они, – возразил принц-империал. – Мы везем вчетверо больше пропитания, чем может увезти один, и все-таки голодаем. Держаться вместе – значит вместе голодать.
Но, несмотря на доводы, Каютас видел, что слова Нарнола, подкрепленные аргументами, вселили серьезные опасения в сердца командующих.
– Верьте в моего отца, – с нажимом сказал он, – который предвидел и запланировал решение этих проблем. Подумайте о том, что пятьдесят наших рыцарей могут разбить многотысячную шайку! Шранки бьются, как одержимые, без всякого плана и согласованности. Вам нечего бояться за фланги, нужно только удержать позиции! Рубить и сечь!
Он указал на свою сестру, Анасуримбор Серву, Гранд-даму Сваяли, чья красота была магнитом для праздных глаз.
– И самое главное, вспомните своих учителей и представьте, какие силы они могут обрушить на наших врагов! Не бойтесь, братья!
И Лорды Великого Похода вышли с совета, бия себя в грудь с новым воодушевлением. До чего легко распалить кровожадность людей. Даже заброшенных за тысячу миль от дома.
Смотреть в ясное, яркое небо и чувствовать невидимую тьму.
Воины Великого Похода шли, покрытые пылью, немногим отличаясь от теней. Зная о тучах, собирающихся вдали, они вглядывались вперед, обдумывая то, что не видели. Тяжелее всего было вынести нависшую угрозу, неизбежность столкновения, которая терзала душу так же, как набитые мешки натирали плечи. Они окидывали взглядом проклятую даль Истиули, обсуждая витавшие слухи о загадочном противнике. Полчище. Спорили о количестве, обменивались предположениями, обсуждали давние битвы, канувшие в прошлое. Кто-то втянулся в игру, подсчитывая сотни столбов пыли, по которым можно было узнать кидрухильцев, также патрули конных рыцарей, выступающих перед ними. Они спорили на пайки, кому принадлежит какой плюмаж, и забава эта стала такой популярной, что некоторые отряды возвращались под приветствия тысяч глоток.
На заставах всем уже казалось, что они дошли до края земли. Почва к этому времени превратилась под их ногами в пыль, и Полчище казалось пыльной бурей, клубящейся на горизонте, прибитой к неровной земле. Желтоватые облака сбились в одну большую завесу, что высилась в дымке, заслоняющей небо на севере, скрывая ночью низко висящие созвездия. Пыльные полосы тянулись от нее, будто прибитые, отмечая путь тех кланов, которые бежали позади всех, ослабев от недоедания. Пыльное облако все росло, поднимаясь к волнистой линии гор, прекрасное в своем неторопливом расцвете, поражающее невероятными масштабами. Чувство безнаказанности нарастало среди всадников, одно из тех бездумных убеждений, которые возникают, когда чего-то ждешь, а оно никак не прибудет. Они ехали по пути без следов, а невидимые полчища все отступали перед ними, постоянно отступали. Так повелось.
Но порой ветер Ганган-нару, внезапно переменившись, расчищал проход на горизонте, принося с собой отдаленные звуки Полчища, нарастающий, но в то же время пронзительный рев.
– Как дети, визжат, – заметил один из кидрухильских капитанов генералу Каютасу. – Сколько ни живу на свете, их вопли всегда мне напоминают детский визг.
Или, что случалось реже, один из отступающих потоков Полчища, преследуемый огромным числом отрядов, менял направление и принимался бежать прямо к пыльному следу, оставляемому всадниками. И тогда начинался стремительный танец, в котором отряд старался присоединиться к основному войску, оттесняя отбившийся клан все дальше от Полчища, и гнал его прямо на пики отрядов, скачущих с фланга. Бои так и случались по сторонам, если вообще случались. Призрачные всадники появлялись из облака пыли, поднявшейся с сухой земли, преследуя пронзительно кричащих шранков. Некоторые из них были настолько истощены, что походили на веревочных кукол. Люди с меловыми лицами поздравляли друг друга, обменивались мелкими новостями и скакали дальше с трофеями, которые удалось захватить.
Поначалу они вели счет убитым с намерением оценить масштабы разгрома шранков. Отряды после боя возвращались к войску с копьями, отяжелевшими от отрубленных голов. Но счет решили упразднить, когда дошли до десятка тысяч, – зачем утруждать себя неиссякаемыми подсчетами? И головы перестали приносить, когда усталые пехотинцы начали глумиться над приближающимися копьеносцами. Сердца людей похожи на буи: чем больше прибывает воды, тем больше надежды на плавание. Все, что осталось от этого ритуала, – копье стали использовать в качестве мерки дюжины – именно такое число голов шранков могло выдержать стандартное кидрухильское копье.
Так родилось молчаливое согласие между людьми Великого Похода и шранками Полчища, ложное перемирие, зародившееся из-за скудности рациона – пехотинцам настолько урезали паек, что им приходилось глодать объедки. Каждое утро к небесам поднималась очередная партия душ от умерших рабов. Разбивали лагерь, и армия начинала продвигаться на север, оставляя среди обломков несколько дюжин несчастных и сломленных на верную смерть от недомоганий. Многие просто исчезали, и среди вассалов разных лордов начали ползти слухи, что их по ночам убивали. Некоторые из этих сплетен, например история барона Ханрилки, который требовал, чтобы его таны окунали бороды в кровь рабов, вышли за пределы круга приближенных и гуляли по всему Великому Походу.
Все меньше и меньше костров загоралось в ночи, поскольку Полчище шранков так подчистило землю, что Судьи запретили собирать траву – или еще что-нибудь, что могло пойти на корм, – в качестве хвороста. Самые предприимчивые разводили костры из чертополоха и кустарника, но большая часть – тысячи людей – с унынием и с самыми дурными предчувствиями просто вглядывалась во мрак, сидя тесными, темными кучками, и только Гвоздь Небес освещал тревогу, поселившуюся в глазах. Копить недовольство в процессе кампании свойственно всем солдатам. В цивилизованных странах, где переходы коротки, а боя не приходится долго ждать, командир может рассчитывать на любую победу, чтобы очистить строй от нытиков, или на поражение, чтобы вынести его на обсуждение. Но этот переход не был похож ни на какие другие, а окружающая пустыня не предлагала ничего для поднятия боевого духа.
Они еще не утратили веру, ведь были заудунианами и боялись Судей настолько, что старались держать язык за зубами, но все же они были простыми людьми и полагали, что избавиться от мучений тоже просто.
Битва. Нужно только подобраться поближе к врагу и сразить его.
Раньше, когда Полчище было скорее мифом, чем реальной угрозой, Предводители Великого Похода надеялись, что одна из многочисленных рек Истиули задержит шранков, как водяная ловушка, вынудив их остановиться. Но от жестокой засухи даже самые полноводные реки Истиули превратились в грязные протоки. Полчище проносилось по ним, словно их и не существовало вовсе, засоряя воды своими отходами.
И Великий Поход оказался беззащитным перед недугом, ужасным Аккеагни, который пронесся по войску, сжимая людей в своих смертоносных объятиях. Ряды заболевших все росли, плетясь позади каждой из четырех армий. Они быстро превратились в рассадники смерти и бедствий. Люди шли, понуро опустив головы, многие из них с обнаженной нижней половиной тела, поскольку ее покрывали кровоточащие язвы. Кровавый понос был, несомненно, самым распространенным и самым страшным заболеванием, учитывая отсутствие чистой воды. Только при таком безумии, как война, люди могли умирать от жажды, пока пили. И вот о чем умалчивают поэты и историки: большинство воинов умирают в собственных нечистотах, а не в крови от ран, полученных в бою.
А шранки продолжали прибывать, заполняя каждую складку на поверхности земли безумным бурлением. Все больше и больше кланов сталкивались с конными отрядами, которые гнались за ними весь день, и эти столкновения наводили на мысль, что Полчище само нападает на Поход. Так в ложных тревогах целые мили пути остались позади.
Из бесчисленных стычек две стали особенно знамениты. Генерал Сиройон уже прославился тем, что во главе своего фамирского отряда вступал в бой с обнаженным торсом, и еще благодаря легендарной красоте и скорости своего коня, Фьолоса. Поскольку фамирцы могли легко уходить от шранков, отряд стал ехать так близко к Полчищу в потоках пыли, тянущихся за беспорядочно бегущими шранками, что у всадников разболелись шеи от того, что приходилось постоянно вытягивать их в надежде разглядеть врага.
– Будто в дыму скачешь, – говорил Сиройон королю Пройасу на военном совете. – Будто грозовые тучи спустились к самой земле. И воплей слишком… много… Все просто… звенит. А потом ты видишь их, похожих на рой насекомых, копошащихся на земле, они скачут, шарахаются из стороны в сторону, сбиваются в кучи без всякого смысла и порядка… Безумие. Полное безумие! Только крайних видно, да и они поначалу кажутся бестелесными, настолько плотная пыль их окутывает. Но потом замечаешь в просветах тьму-тьмущую роящихся шранков… и понимаешь, только понимаешь, не видя, что это – только край вопящих миль…
Край вопящих миль. Эта фраза стала передаваться из уст в уста, пока в Восточной армии не осталось ни одного человека, которому не доводилось слышать ее.
Понимая, что своим приближением излишне тревожит шранков, фамирский генерал позаботился о том, чтобы ехать ближе к отряду айнонийцев с королем-регентом Нурбану Сотером во главе. Выстроившись в нескольких милях от Армии, тяжело вооруженные отряды Сотера и его верные рыцари ждали возвращения отряда Сиройона. Они с удивлением наблюдали за приближением полуобнаженных фамирцев, летящих по равнине, растянувшись в тонкую линию, и за шайками скачущих теней, преследующих их. Расступившись, они пропустили всадников и, вновь сомкнув ряды, бросились в атаку…
Тысячи шранков пали замертво.
Когда эти истории дошли до Сибавула-те-Нурвула из Армии Среднего Севера, он отдал приказ своим сепалоранам скинуть броню, чтобы по примеру облегченных фамирцев обогнать тварей. Помешанный на реванше, он уведомил нескольких офицеров и кидрухильских капитанов о том, что собирается повторить тактику Сиройона, чтобы крушить шранков тысячами. Но он не учел, что неравномерные скопления шранков перед Армией Среднего Севера оставят за собой гораздо меньше корма его лошадям, чем лошадям генерала Сиройона. Сепалораны ворвались в клубы пыли, как и фамирцы, и разъехались флангами, когда шранки направились к ним. А потом помчались прочь, весело улюлюкая.
Но их кипучее веселье быстро стихло, когда шранки догнали отстающих. Сибавул скомандовал горнистам дать сигнал о помощи, но генерал не обсуждал непредвиденных случаев ни с кем из лордов или капитанов, которые следили за тисками ловушки. Шранки с непристойными воплями радовались своему триумфу. Люди, припав к седлам, хлестали своих пони до крови, пытаясь оторваться от исходивших слюной тварей, поглощавших их…
Почти две тысячи подчиненных Сибавула пали в этой погоне. Это было первым серьезным поражением Великого Похода. А злосчастный генерал заработал вторую порку и вечный позор, увековеченный в летописях.
Прошли дни, и для тех, кто размышлял о нуждах Великого Похода, неизвестность стала обретать ясные формы. Их враг оказался более подвижным на открытой местности, что означало верную смерть. Они не могли приближаться к противнику и в результате получить провизию, которая была необходима для выживания. Рассказы о разных исторических битвах, особенно о тех, в которых участвовали скильвендийцы, прославленные воины, начали просачиваться по рядам войска, встречаемые задумчивыми взглядами и пожатием плеч. И люди Похода узнали, что не один древний император вел своих подданных в дальние дали на погибель.