Оставался вопрос – кем же все-таки?
Споры все длились и длились, как всегда происходит среди мудрецов, когда они обсуждают вопросы, на которые не существует очевидных ответов. Нганка’калла часто осуждали за его долготерпение и попустительство, но в конце концов даже он устал от бесконечных откладываний и проволочек. И наконец призвал к себе двоюродного брата, потребовав изложить суть расхождений.
– Мы учли все сколько-нибудь существенное, – тяжело вздохнув, сказал Маловеби. – Но очевиден лишь один урок…
Сатакхан уперся подбородком о кулак, чтобы несколько облегчить вес своего парика, который защищал в бою еще его любимого деда:
– И какой же?
– Все, кто оказывают ему сопротивление, погибают.
Так случилось, что весть о занятии имперскими колумнариями руин Аувангшея поступила вечером того же дня – ирония судьбы. Для жителей Трехморья древняя крепость мало что значила, как с тех пор выяснил Маловеби. Но для зеумцев это был порог их святой земли. Врата в великой стене, которую сам Мир воздвиг вокруг Высокого Священного Зеума.
Вскоре после этого и начали прибывать заудунианские миссионеры, частью нищенского вида, частью одетые как купцы. Потом, конечно, было печально знаменитое Посольство Самоубийц. И на протяжении всего времени Аунгвашей отстраивался и расширялся, а провинции Нильнамеша реорганизовывались на военный лад. Шпионы сообщали также о сооружении зернохранилищ в Сорамипуре и других городах на западе.
Стало ясно, что против них ведется уже своего рода война. Повсюду, где интересы Зеума и Трехморья соприкасались – в торговой и дипломатической сферах, у границы – аспект-император проводил подготовку.
– Он предпочитает подколки мечам! – воскликнул Нганка’калл.
К тому времени Маловеби прочел уже «Свод». Книга проникла в Высокий Домет по случайности или же по прихоти Блудницы, что одно и то же. Айнонийского торговца пряностями по имени Пармерсес схватили по подозрению в соглядатайстве, и манускрипт был обнаружен в его вещах. Конечно, как только поймавшие купца обнаружили ложность обвинений, от него поспешили избавиться, осудив в ускоренном порядке на казнь, что произошло задолго до выяснения ценности книги, поэтому вопрос о месте ее происхождения так и остался без ответа.
Но как только с ней ознакомились, то она стала ходить меж людей ученых и облеченных властью. Маловеби, к своему удовлетворению, узнал, что прочел «Свод» шестым, то есть не меньше, чем на семь человек раньше этого олуха Ликаро!
Откровения Друза Акхеймиона стали причиной не одной бессонной ночи. Лукавое смирение стиля вкупе с многочисленными ссылками на Айенсиса убедили его, что сосланный адепт школы Завета мыслил сходным с ним образом. Труднее всего было принять слишком смелое предположение колдуна в отношении аспект-императора: что это был человек столь быстрого и изощренного интеллекта, что он, Маловеби, один из самых могущественных чародеев своего времени – а уж сильнее Ликаро и подавно – по сравнению с Келлхусом был лишь младенцем. Слишком невероятно, чтобы поверить. В Кибуру – собрании всех легенд Зеума – героев всегда восхваляли за силу, умение или страсть – но никогда за ум. Чудесно меткий лучник. Чудесно пылкий влюбленный…
И никогда чудесно проницательный мыслитель, который орудием обмана избирает истину.
«Но отчего так?» – спрашивал Маловеби себя. Причем загадка эта интриговала все сильнее по мере того, как все больше собратьев выражали свой скептицизм в отношении «Свода». «Фантазии рогоносца», – с издевкой отозвался о книге Ликаро, что в глазах Маловеби было, скорее, подтверждением истинной ценности сочинения.
Отчего представление о Мастере, Танцоре Мысли, столь неохотно принимается людьми?
Оттого, понял кудесник Мбимайю, что они приняли за меру других собственные представления. Не Мир в целом, и уж конечно не Разум. Именно поэтому они и не сознавали, кем являлся Анасуримбор Келлхус, который мог видеть неисчислимые нити рассуждений и сплетать их в придуманные им самим узоры. На ум пришли слова Айенсиса, мыслителя, которого он про себя ценил намного выше Мемговы: «Мир – это круг, у которого столько же центров, сколько есть людей». Поэтому для того, кто почитает себя центром мира, одна мысль о человеке, действительно занимающем этот центр, которому достаточно просто войти в комнату, чтобы вытеснить собой всех прочих, должна быть невыносима и непонятна.
Был ли аспект-император действительно пророком, как утверждал? Или демоном, как верил Фанайял – Курсифрой? Или же он был нечеловеком в более конкретном смысле, предвестником новой расы дуниан, ужасающих в своем неизменном превосходстве над человеческой уязвимостью…
Расы совершенных манипуляторов. Танцоров Мысли.
Если он был пророком, тогда школа Завета была права: Второй Апокалипсис, несмотря на все заявления оракулов и жрецов, уже начался, и тогда Зеум должен вступить с ним в союз. Если же он был демоном, тогда Зеуму следовало вооружаться для борьбы с ним без промедления, пока он еще не достиг всех намеченных целей, ибо демоны были лишь олицетворением вечного Голода бездны, ненасытно стремящегося к разрушению.
А если он был дунианином?
Маловеби не верил в пророков. Для этого нужно было для начала поверить в людей, а ни один серьезный последователь Мемговы или Айенсиса на это был негоразд. С другой стороны, Маловеби не сомневался в демонах, поскольку видел одержимых ими собственными глазами. Однако демоны, невзирая на всю их хитрость, неспособны на тонкую работу, во всяком случае – на уровне аспект-императора. Ни одному демону не под силу сотворить столько непререкаемой лжи, сколько вместил «Новый Аркан» Келлхуса.
Значит, дунианин, что бы это ни значило… Аспект-император должен был быть дунианином.
Проблема заключалась в том, понял колдун Мбимайю, что подобный вывод никоим образом не прояснял стоящую перед его народом дилемму. Разве не использует дунианин всех своих сил и ресурсов для защиты от своего уничтожения? Даже без утверждений Друза Акхеймиона, принадлежность Анасуримбора Келлхуса к величайшим умам, когда-либо жившим на земле, ни у кого не вызывала сомнений. И что же тогда могло побудить такого человека накренить чашу всего Трехморья и осушить до дна в военном походе – неужто только жестокая сказочка?
И тогда, значит, это начало Второго Апокалипсиса?
Бессмыслица. Безумие.
Но…
Когда его только-только отдали на обучение в школу Мбимайю, там преподавал старец Забвири, легендарная фигура, единственный настоящий ученик Мемговы. По неясной причине старик избрал именно его прислуживать себе последние годы жизни, чего некоторые, вроде Ликаро, не могут простить ему по сей день. Между ними установился тот род близости, какой известен только тем, кто ухаживает за умирающими. Старику под конец все сильнее досаждали боли. Тогда, дрожа даже под теплыми лучами солнца в своем маленьком саду, он яростно требовал от Маловеби, беспомощно хлопочущего вокруг него: «Вопрошай меня! Донимай своим безграничным невежеством!»
«Учитель, – как-то спросил его Маловеби, – что есть путь к истине?»
«А-а, юный Мало, – отвечал старый Забвири, – ответ на этот вопрос не столь сложен, как может показаться. Тут важно научиться различать глупцов. Ищи тех, которые считают все простым, ненавидят неопределенность и неспособны воздержаться от поспешных суждений. И превыше всего тех, кто верит в лесть. Через них лежит путь к истине. Ибо то, что они считают наиболее абсурдным и оскорбительным, и будет заслуживать наибольшего внимания».
При воспоминании об этих словах у колдуна Маловеби всегда щемило сердце: и оттого, что он любил Забвири, и оттого, что такой ответ заключал в себе суть лукавой мудрости старика. И что же теперь, по какому пути направляет его совет…
Выходит, аспект-император – истинный пророк? И мифы о возрождении Не-Бога верны?
Именно эти предположения Ликаро считал наиболее абсурдными и оскорбительными. И во всем мире не сыскать большего глупца.
Когда она, спотыкаясь, выбралась на улицу из сумрака старого дома, пронзительные звуки сигнальных рожков царапали небо. Имхаилас застыл посреди мостовой, повернув лицо в ту сторону, куда смотрели и другие, услышавшие тревожные сигналы.
Они не были похожи ни на армейские, ни на сигналы дворцовой охраны – и все же где-то она их уже слышала. Трубные эти звуки не смолкали, и сердце захолонуло.
– Что случилось? – спросила она своего экзальт-капитана, который даже не обратил внимания, что она подошла, настолько погрузился в слух.
Когда он обернулся к ней, Эсменет прочла на его лице невиданный прежде страх. Опасение воина, а не придворного.
– Эти рожки… – начал он, явно борясь с сомнениями. – Сигналы… Такие приняты у Рыцарей шрайи.
Еще чуть-чуть – и страх охватит ее целиком. Она не знала, что сказать, и лишь смотрела на прекрасное, повернутое к ней лицо. Вспомнилось, как взметывались эти брови в минуты страсти.
– Эти рожки… – начал он, явно борясь с сомнениями. – Сигналы… Такие приняты у Рыцарей шрайи.
Еще чуть-чуть – и страх охватит ее целиком. Она не знала, что сказать, и лишь смотрела на прекрасное, повернутое к ней лицо. Вспомнилось, как взметывались эти брови в минуты страсти.
– Что ты хочешь сказать? – наконец произнесла она.
Он опять поднял голову вверх, вглядываясь в лоскут неба, виднеющийся меж нависающих по сторонам улицы темных фасадов домов.
– Похоже, они доносятся из разных частей города…
– И что это означает?
Он застыл. Позади него на вьющейся улочке стояло еще несколько прохожих, которые недоуменно прислушивались к тревожным звукам.
– Имхаилас! О чем они сигналят?
Он перевел взгляд на нее и, решившись, ответил:
– Атаку. Они координируют какое-то нападение.
Эсменет ринулась назад по дороге, приведшей их сюда.
Но Имхаилас в несколько шагов нагнал ее, схватил за плечи и начал уговаривать, торопливо, вполголоса, остановиться и подумать.
– Дым! – рвался из нее крик. – Из комнаты наверху! Я видела дым в восточной части города! Это дворец, Имхаилас! Они нападают на дворец!
Но ему это было уже ясно.
– Необходимо подумать, – твердо сказал он. – Расчет отличает смелые действия от поспешных.
Очередная затверженная пословица. Руки так и рвались выцарапать ему глаза. Какой идиот! Как только она могла вступить в заговор, да еще и разделить ложе с таким тупицей?
– Отпусти! – яростно прошипела она.
Он поднял руки и отступил назад. Что-то в ее тоне лишило лицо Имхаиласа всякого выражения, отчего доля сожаления примешалась к паническим мыслям, проносящимся в ее голове. Какие шансы он теперь взвешивал? Покинуть ее? Предать? Проклятия роились в мозгу. Она проклинала собственную глупость. Судьбу. Способность мужчин без труда срываться с поводка женского разумения.
– Милостивый Седжу! Келмомас! Мой мальчик, Имхаилас!
Тут вдруг другой горн прорвался через рев в ее ушах, знакомый по бесчисленным учениям, настолько знакомый, что он будто прокричал человеческим голосом: «Теснее ряды, гвардейцы!»
И Имхаилас стоял перед ней на коленях на булыжнике мостовой.
– Ваше Величество! – сказал он негромко. – Имперский дворец атакуют. Что прикажете сделать вашему рабу?
Наконец рассудок вернулся к ней. Действовать в полном неведении принесло бы не больше пользы, чем размахивать руками, уже летя вниз с высоты. Необходимо было выяснить, что предпринял Майтанет, уповая на то, что дворец выстоит.
– Сохранить твою императрицу в безопасности, – ответила она.
Анасуримбор Келмомас не понимал до конца, каким образом он уловил опасность. Странно, как ощущения проникают в места, куда душа не может за ними последовать.
Он играл у себя в комнате – вернее, притворялся, что играет, поскольку его гораздо сильнее занимало развитие своих интриг и фантазий, чем возня с примитивными игрушками, которые должны были его забавлять, – и тут что-то буквально потянуло его на балкон, выходящий на Священную Ограду…
Казалось, запах этой неясной тревоги висит в воздухе. Няня окликнула его. Он не отреагировал, вглядываясь в движения стражников, совершающих свой нескончаемый обход, в спешащих куда-то слуг…
Все было как обычно.
Исказилось что-то более важное. Он повернулся, чтобы оглядеть линию балконов справа, и увидел там старшую сестру, Телиопу, одетую в нелепое платье с множеством болтающихся на подоле и рукавах монеток, которая по-птичьи вслушивалась в ветер, встревоженная, как и он, чем-то неощутимым.
Ветви сикомор вздымались перед ними, каждый листок словно рвущийся с бечевки воздушный змей, а вместе пучки листьев раскачивали ветви, шелестя на ветру. Нет, ничего… Ничего больше слышно не было.
Единственная из братьев и сестер, Телиопа вызывала в нем некоторую приязнь. Келмомас не задумывался, отчего бы это. Она по большей части не обращала на него никакого внимания и говорила с ним, лишь передавая слова матери. Без сомнения, он боялся ее меньше всего. И, несмотря на то что она часто оставалась с матерью, не завидовал ей совсем.
Она не казалась ему до конца настоящей, эта сестра.
Келмомас рассматривал ее профиль куклы из надколотого фарфора и решал, стоит ли ее позвать. А сам продолжал прислушиваться, насторожив уши, поэтому, когда сестра быстро повернулась к нему, звон монеток чуть не оглушил его.
– Бе-беги, – сказала она без тени тревоги в голосе. – На-найди укромное место, чтобы спрятаться.
Он не двинулся с места. Келмомас редко относился к словам Телли серьезно, так выражалась его симпатия к ней. Тут и он услышал далекие крики, нарушившие низкий шум сикомор.
А затем звон оружия…
– Что происходит? – крикнул он, но сестра уже исчезла.
Это Пресвятой дядя, шепнул ему секретный голос, пока он стоял в нерешительности. Он вернулся.
Рожки Рыцарей шрайи продолжали перекличку, но молчание сигналов Эотийской гвардии, кроме того первого призыва, казалось зловещим. Город выглядел как обычно, но на крыши высыпали зеваки. И по улицам все перемещались в большей спешке. Жители Момемна собирались группками, обменивались слухами и догадками, поглядывая на восток. Но паники не было, пока, по крайней мере. В общем, город выжидал, словно большая телега, пока в ярмо впрягали другого мула.
Впервые Эсменет, к ужасу своему, осознала, как легко может ускользнуть власть, как один правитель без труда может быть заменен другим, если не трогать остальной системы. Когда все считают за честь поцеловать тебе колено, как легко считать себя основным двигателем, а не пост, занимаемый тобой. И, переводя взгляд с одного лица на другое – старые, молодые, с оспинами и гладкие, – она поняла, что может в любой момент откинуть покрывало, что не было никакой необходимости скрывать свою внешность, так как она, Эсменет, бывшая шлюха из Самни, которая прожила безумно бурную и сложную жизнь, для них просто не существовала.
Разве важно, кто скрывается за ширмами паланкина, пока носильщиков вовремя кормят?
Такие безнадежные мысли угнетали, поэтому она постаралась отбросить их поскорее.
Толпы росли, увеличивалось и беспокойство. Чем ближе ко дворцу, тем труднее стало продвигаться вперед. Большинство стремилось убраться подальше от того, что происходило у них за спиной. Но часть людей – любопытные и те, у кого, как и у Эсменет, в окрестностях дворца были близкие, – пробивались на восток.
Дважды Имхаилас останавливал попадавшихся им в потоке людей колумнариев и спрашивал, что происходит, но те не могли ничего толком ответить.
Никто ничего не знал.
Но по мере их продвижения, когда они то бежали, то уворачивались, то отпихивали встречных, надежда на благоприятный исход укреплялась в ее душе. Она думала о многочисленной Пилларийской и Эотийской гвардии, о том, какими умелыми и верными ей они казались. Годами она жила под их охраной не задумываясь, ожидала от них обеспечения ее безопасности, но не ценила по-настоящему до сегодняшнего дня. Их специально отбирали со всего Среднего Севера за умение владеть оружием и верность императору. Большую часть своей жизни они готовились как раз к такому повороту событий. Собственно, напомнила она себе, они и жили ради именно подобного события.
Они будут защищать Императорский квартал, защищать дворец. Сохранят ее детей в безопасности!
Задыхаясь, она представила, как они выстраиваются по периметру стен, возле ворот, сверкая карминово-золотыми регалиями. Увидела на самой высокой точке старого Вем-Митрити, который, гневно расправив согбенные плечи в презрении к заговорщикам, осыпал их разрушительными заклинаниями. Представила, как старый верный Нгарау вперевалку выходит, как морж, подавляет панику и выкрикивает команды. А ее мальчик – чудесный сынок! – испугается, но он слишком юн, чтобы не воспринять это как увлекательную игру.
Да! Боги не станут взваливать на нее еще одно несчастье. Она уплатила им кровавую дань!
Мир вновь соберется по-прежнему…
Но дым вздымался все выше и выше; чем ближе подбирались они ко дворцу по улицам, заполненным кричащими людьми, приходилось запрокидывать голову, чтобы хоть что-то разглядеть. Лица бегущих становились все более замкнутыми. А крики с крыш, переполненных людьми, и улиц нарастали.
– Дворец горит! – вопила старуха совсем рядом с ними. – Императрица-шлюха мертва! Мертва!
И тут, когда все надежды рухнули, Эсменет вспомнила: Боги преследовали ее и ее детей.
Добрая Удача отвернулась от них.
Наконец они вырвались с узких улочек на простор улицы Процессий.
Если бы не крепкая рука Имхаиласа, ее бы затолкали и не дали убедиться в катастрофическом повороте событий своими глазами. Ругаясь и отталкивая встречных, он волок ее за собой, ухватив за оба запястья, а она, словно кукла, шагала за ним. И вдруг они, тяжело дыша, оказались в самых первых рядах толпы.