Эсменет наконец отвернулась от стены, не в силах больше терпеть. Комната продолжала казаться ей странной. В Самне такая ей была бы совсем не по карману, но она, невзирая на всю свою красоту, не могла похвастать экзотичностью дальних стран, как Нари, к тому же Самна не видела такого богатства, что сконцентрировалось в Момемне со времени прихода к власти Келлхуса. Два окна смотрели на залитый солнцем фасад здания напротив, где тоже жили проститутки – она заметила сидящих на подоконниках двоих бледнокожих норсираек. Дальнее окно освещало небольшую буфетную: тазик с водой на деревянном кухонном столе со шкафчиком, несколько амфор, уставленные посудой полки и висящие пучки сушеных трав. Ближнее заливало светом кровать Нари – роскошное широкое сооружение из красного дерева, покрытого черным лаком. Кушетка Эсменет стояла параллельно кровати почти у двери.
Девушка лежала обнаженной на смятых простынях, подмяв под себя подушку, и смотрела на нее. Беглая императрица Трехморья устремила на нее просящий взгляд. Ей было знакомо изнеможение, которое она видела в глазах Нари, утихающее сексуальное возбуждение, то, как стягивало голую кожу высыхающее семя, и особенное ощущение, что она выжила на этот раз. И противоречивая разноголосица в душе девушки была тоже ей знакома: один голос считал полученные монеты, другой уговаривал не отчаиваться, третий еще не отошел от только что произошедшего, а еще один подстрекал выдать свою императрицу.
Нари была сломлена, в этом сомнения не было. Даже жрицы Гиерры, продававшие себя по велению своей богини и храма, внутренне ломались. Продавать близость означает выворачиваться наизнанку, превращать в согревающий других плащ собственное сердце. Но выворачивать душу можно лишь до поры до времени, а потом все безнадежно спутается, все ориентиры.
Да, сломлена. Эсменет видела трещины прямо в плавающем взгляде девушки. Вопрос был только в том, каким именно образом. Выставлять себя на продажу вовсе не означало полностью лишаться веры в людей, чувства достоинства или сострадания, но сами понятия менялись. Нари верила в то, что людям можно доверять, ревность охраняла ее чувство собственного достоинства, и сочувствие другим было ей не чуждо, но все это выражалось особенным образом.
– Мне нужно оправиться, – наконец сказала Эсменет.
– Простите-простите-простите! – воскликнула девушка, соскакивая с кровати. Затем подбежала к шелковой вышитой ширме сбоку от ее кушетки. Отодвинув одну из выцветших створок, она с поклоном показала на фарфоровый белый ночной горшок. Эсменет кротко поблагодарила ее.
– Нари-и-и! – раздался голос с галеотским акцентом одной из девиц, выставлявших ляжки из окна напротив. – Нари-и-и! Кто это там у тебя?
– Смотри себе в постель! – откликнулась нильнамешка, поспешив притворить ставни на ближнем окне.
Шлюха хрипло рассмеялась, Эсменет слышала такой смех множество раз прежде.
– Ковры чистим, верно?
Почти в панике, Нари объяснила, что обычно они не затворяют ставен, когда работают, из соображений безопасности.
– Знаю, – сказала Эсменет. – Сама так делала.
Теперь она осознала крайнюю сложность положения Нари. У той, как водится, все соседи знакомые, и ее тоже все знают. Эсменет по своему опыту представляла обычаи людей в городе сбиваться как бы в племена и деревушки, заботясь друг о друге, завидуя, подглядывая, ненавидя.
Стукнули ставни на втором окне, и комната погрузилась в полумрак, пока Эсменет справляла нужду. Выйдя из-за ширмы, она увидела, что Нари, по-прежнему голая, сидит на кровати, скрестив ноги, и плачет. Не раздумывая, она обняла ее за плечи и по-матерински притянула к себе.
– Ну-ну, – сказала Священная императрица.
Она вспомнила голод и как Мимара с каждым днем словно пряталась все глубже в свои кости. Как у нее сердце разрывалось, когда она вела дочь работорговцам в гавань. Как она не хотела верить, что выполнит принятое решение. Неотвратимость. И тоненькие пальчики, доверчиво сжимавшие ее руку.
И ей до боли захотелось не отпускать эти костлявые пальчики, обнять бы их тогда своими истощенными руками… и умереть вместе с единственной доченькой. Мимарой.
Единственной непроданной вещью.
– Я понимаю.
Сколько времени прошло с тех пор, когда она погрузилась в свое прошлое?
Яркая полоска света вокруг ставен посерела, а Эсменет все сидела с девушкой. Нари не знала, сколько ей точно лет, только что пять лет минуло с тех пор, как она созрела и расцвела. Ее воспитали как йитариссу – ритуальную гаремную рабыню, каких любят нильнамешские аристократы. У ее владельца были владения в Инвиши, где они проводили зиму, и в горах Хинаяти, куда они уезжали переждать самые жаркие летние месяцы. Она страстно любила его. Видимо, он был достаточно заботливым и добрым человеком, осыпавшим ее подарками, чтобы загладить вину за неминуемо наносившиеся травмы. Но c первым кровотечением наступила катастрофа. Вместо того чтобы продать ее в публичный дом, что ждало большинство йитарисс, хозяин отпустил ее на волю. Почти сразу после этого она сделалась любовницей другого благородного нильнамешца, которого направили в Момемн четыре года назад в качестве торгового представителя. Именно он приобрел для нее эту желтую комнату и роскошную мебель. Нари любила и его, но через год, когда его посольство закончилось, он, не сказав ей ни единого слова, уехал с женой и домочадцами обратно в Инвиши.
Почти сразу после этого она начала торговать собой.
Эсменет слушала ее рассказ как бы с двух сторон: у проститутки в прошлом уют и относительная роскошь жизни Нари вызывали некоторое презрение, но стареющую мать ужасало, как девушкой воспользовались и выбросили, только чтобы попользоваться и выбросить снова.
– Я хочу помочь вам! – воскликнула Нари. – Имма, он… он… я…
Вот так всегда и оправдывают жестокость. Вся жизнь – страдание. Жизнь, когда простое выживание кажется неоправданным риском. Слишком искаженная, чтобы стыдиться героических порывов.
Эсменет попыталась представить себя на ее месте, что бы она сделала, приведи к ней кто-то из клиентов беглянку, не говоря уже об императрице Трехморья. Ей бы хотелось думать, что она проявила бы смелость и щедрость души, но обманываться не могла: она сделала бы то, что судьба требовала от всех продажных женщин – предала бы ради самосохранения.
Лишь ради Акки она смогла пойти на такой риск, поняла она.
Ради любви.
Ей стали ясны причины страданий девушки. Нари любила Имхаиласа. Она сделала его средоточием всех своих нехитрых надежд. Будь он лишь очередным клиентом, она бы вела себя отстраненно, как обычно делают проститутки по отношению к людям, которым вынуждены причинить вред. Он был отнюдь не очередным. И вот явился требовать от нее смертельно опасной услуги.
Множество людей погибло и продолжало умирать из-за нее, Анасуримбор Эсменет. С этой минуты она будет навлекать смертельную опасность на всякого, кто, увидев ее, не донесет немедленно Рыцарям шрайи о ее местонахождении. Она стала самой разыскиваемой беглянкой во всем Трехморье.
– Прошу вас! – Голос Нари из-за акцента казался совсем жалостным. – Пожалуйста! Священная императрица! Вы должны найти какое-то другое место! Тут вы не… не в безопасности! Здесь слишком много глаз!
Однако Нари не просто просила ее укрыться в другом месте. Она молила ее взять эту ответственность на себя, чтобы сохранить свои отношения с Имхаиласом.
И если бы не ответственность за детей, Эсменет, возможно, и поступила бы точь-в-точь таким же образом.
– Почему? – раздался мужской голос из-за их спины. Обе женщины ахнули и так подпрыгнули на кровати, что у нее что-то треснуло. У двери стоял Имхаилас, закутанный в плащ, который смотрел на Нари с неприкрытым возмущением. Сочетание мрачности и удивления на лице делало его похожим на привидение. – Почему мы тут не в безопасности?
Девушка тут же опустила глаза – вероятно, наученная поступать так с детства, решила Эсменет. Имхаилас обошел кровать, на глазах свирепея. Половицы скрипели под его сапогами. Девушка продолжала сидеть неподвижно и покорно смотреть вниз.
– Что это? – спросил он, потянув за простыню, которой Нари закутала плечи. Девушка прикрыла обнаженную грудь рукой. – Ты принимала клиентов? – тихо, словно не веря своим глазам, проговорил он.
– Имма! – взмолилась она. По щекам струились слезы.
Удар был неожиданным и довольно сильным. Девушка отлетела на другой конец кровати. Имхаилас схватил ее и прижал к стене, прежде чем замеревшая Эсменет смогла вымолвить хоть слово. Девушка пыталась расцепить пальцы, сжавшие ее шею, дыхание клокотало в ее горле. Экзальт-капитан вытащил кинжал и поднес его к выпученным глазам Нари.
– Отправить теперь тебя к богам? – процедил он сквозь зубы. – Позволить Сотне судить тебя прямо сейчас, пока ты еще не очистилась от скверны похоти, которую удовлетворяла прямо перед своей Священной императрицей? Послать тебя к ним опоганенной?
Эсменет обошла его сзади, как во сне. «Когда она стала такой медлительной?» – возник у нее недоуменный вопрос. Или весь остальной мир так ускорил свое движение?
Она положила ладонь на запястье руки, душившей девушку. Имхаилас посмотрел на нее полубезумными глазами, каких страшатся все женщины. Он мигнул, и было видно, с каким трудом он возвращается с той убийственной грани, которую сейчас чуть не перешагнул.
– Тихо, Имма, – сказала она, впервые назвав его уменьшительным именем. В ответ на удивленный взгляд, она улыбнулась: – Твоя Священная императрица ведь, если ты помнишь, тоже была продажной женщиной.
Экзальт-капитан выпустил голую девушку из своей хватки, Нари упала на кафельные плитки пола, хватая ртом воздух и рыдая. Он отступил назад.
Эсменет склонилась над девушкой, чуть замешкавшись – так хотелось ее пожалеть.
«Дети!» – напомнила она себе, останавливая этот порыв. Нет врага безжалостнее, чем всепрощающая натура. «Келмомас! Помни о нем!»
– Я – твоя императрица, Нари… Знаешь ли ты, что это означает?
Эсменет протянула руку к Имхаиласу, показывая на его кинжал. «Его руки горячее моих», – подумала она, смыкая пальцы на обшитой кожей теплой рукояти.
Даже в полных слез глазах девушки было что-то зоркое и настороженное, в том, как она быстро переводила взгляд с блестящего лезвия на Эсменет и обратно. Несмотря на юные годы, Нари была закалена в передрягах, и для нее важнее всего было выжить.
– Это означает, – сказала Эсменет тоном столь же мягким и заботливым, сколь острие кинжала было угрожающим, – что сама жизнь твоя – твоя жизнь, Нари – принадлежит мне.
Девушка сглотнула и кивнула с привычно покорным видом.
Эсменет прижала кончик кинжала к мягкому изгибу ее шеи.
– А душа твоя, – продолжала Священная императрица Трехморья, – принадлежит моему супругу.
– Майтанет выпустил целую армию жрецов на город, – сказал Имхаилас, устало откинувшись на потрепанной кушетке. Нари, теперь одетая и преувеличенно покорная, сидела, скрестив ноги, перед ним на полу и держала бокал разбавленного вина в очередной давно усвоенной позе ритуального подчинения. Эсменет сидела на уголке кушетки и наблюдала за ними, склонившись вперед и опершись о колени. Мир за окнами потемнел совсем. Комнату освещал единственный светильник, который отбрасывал пляшущие тени в коричневатом сумраке.
– Глашатаи, – продолжал экзальт-капитан, – только в полном жреческом облачении, с кадилами на посохах… – Он неотрывно смотрел на Эсменет, и она видела, как в нижней части его зрачков пляшут две белые точки от светильника. – Они объявляют вас безумной, Ваше Величество. Говорят, что вы – вы! – предали своего супруга.
Эти слова возмутили ее, хотя ничуть не удивили. Даже не будь Майтанет дунианином, важность легитимности он не мог не понимать.
Когда Келлхус разъяснял ей государственное устройство, он говорил, что нации и государства работают наподобие сиронджийских механических кукол, так ценимых любящими новинки аристократами. «Все государства поднимаются на спинах людей, – сказал он после окончательной капитуляции Высокого Айнона. – Их действия, привычные им повседневные дела, складываются воедино, точно подходя друг другу, как зубья шестеренок – от каменщика и арендатора до личных рабов. А действуют все в согласии со своими верованиями. Стоит людям отвернуться от того, во что они верят, они перестают выполнять свои действия и весь механизм останавливается».
«Значит, поэтому я должна лгать?» – спросила она, глядя на него со своей подушки.
Он улыбнулся, как делал всегда, когда она не понимала его мысль, но говорила что-то проницательное.
«Нет, если ты полагаешь честность решающим моментом в принятии решения».
«А что же тогда?»
Он пожал плечами.
«Эффективность. Массы всегда будут погрязать во лжи. Всегда. Конечно, каждый отдельный человек будет считать, что именно его вера истинна. Многие верят в это до слез. Поэтому, если ты станешь вещать истину перед лицом их заблуждений, они назовут тебя лжецом и отринут от власти. Правитель обязан прибегать к речевой смазке, чтобы разговаривать со всеми в манере, способствующей продвижению машины. Иногда такой смазкой может быть правда, но намного чаще это будет ложь».
Речевая смазка. Из всех аналогий, к которым он прибегал для раскрытия более глубокого смысла вещей, эта беспокоила ее больше прочих. Потому что именно она сильнее всего напоминала об Акхеймионе и его роковом предупреждении.
«Но…»
«Каким образом я пришел к власти?» – спросил он, как всегда читая ее мысли. Лукавая улыбка, словно ему припомнились эскапады, которые лучше было бы оставить в забвении. «Для различения истины и лжи люди чаще всего прибегают к тому, во что верят. То же, что они именуют рассудком – просто аналогия. Массы всегда будут верить лжи, поскольку руководствуются фантазиями предков. Я поднялся к власти, постепенно скармливая им истину, понемногу, но такую, для которой у них не существовало еще правила. Я преследовал возможные последствия того, во что они уже верили, тем самым обретая все больше легитимности, пока наконец, в один прекрасный день они не сделали меня своим единственным правителем. Восстание, Эсми. Я провел длительное и нелегкое восстание. Мелкое опровержение мелких предположений предваряет истинные перевороты представлений».
«Значит, ты солгал?»
Снова улыбка.
«Я направлял. К меньшей лжи».
«Тогда что же правда?»
Тут он рассмеялся, сияя, будто его натерли благовонным маслом.
«Ты бы назвала меня лжецом, если бы я тебе сказал».
Имхаилас и Нари выжидательно смотрели на нее, что казалось ей поразительным: быть столь бессильной и все же держать в своей власти души, подобные этим. Как и многие тысячи других, осознала она.
Майтанет убрал главу Новой Империи – ее. Теперь же он просто выполнял то, что положено делать любому узурпатору: наносил речевую смазку. Ему необходимо было предоставить массам оправдание для привычных действий. В противном случае шестеренки перестали бы двигаться в унисон и весь механизм бы рассыпался. Любой дворцовый переворот развивается таким образом.
Лишь особая точность и резкость исполнения отражала то, что переворот совершил дунианин.
– Люди никогда ему не поверят! – воскликнул Имхаилас, так и не дождавшись от нее ответа. – В этом я уверен!
На нее накатило ощущение обреченности.
– О, нет, – вымолвила она, уронив голову, – поверят.
Предложенная народу история была достаточно проста, чтобы в нее поверить. Механизм сломан, а он – Избранный Лудильщик.
– Почему? Как они могут?
– Потому что он обратился к ним первым.
Все трое обдумывали последствия этого разрушительного действия.
Невозможно было прожить так долго бок о бок с Анасуримбором Келлхусом и не развить обостренного внимания к движениям своей души: мыслям, чувствам и – важнее всего – к складывающимся привычкам поведения. Пребывание в центре власти долгие годы притупило чуткость. Ничто так не мешает внутреннему зрению, как рутина.
Но теперь… Майтанет уничтожил все привычное, и теперь она увидела себя с особой ясностью. Беглая императрица. Мать, у которой отняли детей. Замкнутый круг тревоги, отчаяния, ненависти и странного отупляющего промежуточного состояния. Необходимость выжить.
Онемение. Сил больше черпать неоткуда, поэтому она пыталась удержать это состояние.
– Он именует себя императорским опекуном, – продолжал Имхаилас, у него на глаза навернулись слезы от невозможности ничего предпринять и отвращения.
– А что армия? – услышала Эсменет вопрос, сорвавшийся с ее губ. Лишь боль в напрягшемся горле указывала, насколько ответ на этот вопрос был важен.
Прежде Имхаилас выглядел торжественно и серьезно, но теперь посмотрел на нее с неприкрытым страхом.
– Говорят, предатель Антирал встречался с Майтанетом в храме Ксотеи и прилюдно поцеловал ему колено.
Эсменет хотелось дать выход своему гневу, чтобы выместить на простых вещах горе из-за огромной несправедливости, жертвой которой она стала. Хотелось обрушить на генерала Антирала гору проклятий в адрес тех, кто выбрал бесславный путь предательства…
Но вместо этого она продолжала смотреть на сидевшую на полу возле Имхаиласа Нари. Девушка взглянула на нее в ответ – быстрый по-звериному взгляд, – но в страхе отвела глаза. Эсменет заметила, что девушку бьет дрожь. Лишь рука, державшая перед Имхаиласом бокал с вином, оставалась неподвижной.
И Священная императрица Трехморья ощутила горький вкус, неведомый ей с того безумного дня, когда она отвела дочь к работорговцам в гавань много лет назад.
Вкус поражения.