– Я? Не знаю… – удивился Лавров. – Мне кажется, наоборот.
– Вот именно. Кажется! Когда бродишь по залам со всеми этими Мадоннами, Венерами и Аполлонами, ощущаешь себя ничтожеством! Бездарью, неспособной создать ничего подобного… уродиной, недостойной позировать Рафаэлю или Тициану. Я начала понимать, почему некоторые люди не выдерживают и обливают картины кислотой, набрасываются на статуи с молотками. У них начинается психоз от чужих шедевров. Красота вовсе не безобидна! После посещения очередного музея или вернисажа я погружалась в депрессию. Мне пришлось принимать транквилизаторы. Валера ничего не замечал, а я скрывала от него свое состояние. Я была уверена, что справлюсь, смогу преодолеть разделяющую нас стену непонимания. Но стена становилась все тверже и выше…
Шанкина закашлялась, налила себе воды и залпом выпила. На ее подбородок попало несколько капель, и она смахнула их тыльной стороной ладони.
– Как вы представляли себе брак с таким человеком?
– Я влюбилась в Зубова. Он воплощал в себе все качества, которыми я наделила своего будущего мужа. Кроме этой непомерной, болезненной тяги к искусству! Как врач, я верила, что сумею излечить его…
Перед Лавровым сидела амбициозная, самоуверенная дама, которая не умела проигрывать. Она просто не могла добровольно признать чье-либо преимущество. Даже Венера оскорбляла ее своей красотой и тем восхищением, которое дарили ей окружающие.
– Валеру заклинило, – продолжала докторша. – Он водил меня в Останкинский дворец, все уши прожужжал графами Шереметевыми, их крепостными художниками и актерами. Возомнил себя меценатом. Слово «театр» не сходило с его уст. Он бредил театром, – но не обыкновенным, куда можно пойти и посмотреть спектакль, а своим личным. Где он был бы царь и бог! Я не поддержала эту его идею… и в наших чувствах стало проскальзывать охлаждение. С его стороны.
«Вот почему она ненавидит театр, – подумал Лавров. – По сути, между ней и Зубовым встала не другая женщина, а театр… и актриса Жемчужная как продолжение театра».
– Мы все реже проводили время вместе. Зубов объяснял это своей занятостью. Он, словно фанатик, носился с идеей театра, а я ревновала его. Сначала он изменил мне с театром, а потом уже с актрисой… Но после года наших мучительных отношений я не собиралась отказываться от брака с Валерой. Я столько здоровья угробила, столько сил потратила, что потерять его означало для меня полный крах. Мне исполнилось двадцать восемь лет, – возраст для женщины критический. Я имею в виду для замужества… Остаться у разбитого корыта, когда тебе почти тридцатник! – простонала Шанкина.
– Все же Зубов воплотил свою идею.
– В настойчивости ему не откажешь. Да, он с маниакальным усердием создавал свой театр. Объявил всероссийский кастинг… и нашлись желающие попытать счастья на столичной сцене, пусть даже частной. Я боролась за наше общее будущее, а Валера отбирал актеров для своей труппы. У него появлялась любовная связь то с одной актрисой, то с другой. Он не скрывал от меня, что до нашей встречи спал со многими женщинами. Мы стали чужими… Однажды я трое суток ждала его звонка, а он просто-напросто забыл обо мне. Я начала принимать более сильные транквилизаторы, потому что прежние мне уже не помогали. Я не верила, что сражение за Валеру проиграно и что победила… Мельпомена[19]! Мне хотелось как-то встряхнуть его… заставить обратить на себя внимание. Честно признаться, в мою голову закрадывались мысли о самоубийстве. Я бы, разумеется, не покончила с собой, а надеялась только испугать Зубова. Казалось, он опомнится, и все у нас пойдет на лад. В отчаянии я сказала ему, что брошусь под поезд в метро… Он так беспощадно меня высмеял! Я ударила его по лицу. Он отшвырнул меня, и я упала на пол. Потом он наклонился и процедил: «С меня довольно твоих истерик. По-моему, нам пора расстаться!»
С тех пор я больше его не видела. Он с головой ушел в бизнес, чтобы заработать денег для театра. Мои попытки возобновить общение не имели успеха. Я несколько раз звонила ему, но он не отвечал, как будто вычеркнул меня из своей жизни. Я случайно узнала о его романе с третьесортной певичкой…
– Вы о Жемчужной?
– Тогда она еще была Кучковой. Зубов окончательно сбрендил, – решил слепить из посредственной певицы оперную диву! Даже псевдоним ей подобрал соответствующий, – Жемчужная. Чуть ли не Прасковья Жемчугова! Сколько я раньше наслушалась от него про эту Прасковью… Только он главного не учел.
– Чего же?
– Ему далеко до графа Шереметева, а Полине – до Прасковьи, – выразительно отчеканила докторша. – Что было, то прошло. В одну реку дважды не войдешь.
Она, похоже, выплеснула всю накопившуюся за долгие годы обиду и добавила уже спокойнее:
– Остальное вам, вероятно, известно. Судьба столкнула нас с новой пассией Зубова в Италии. Кто бы мог подумать, что мы сойдемся и станем приятельницами? Я не сразу сообразила, что смиренница Полина и есть та самая разлучница, которая увела у меня Зубова. К тому времени все во мне перегорело… один пепел остался. Но какая-то искорка под этим пеплом тлела и тлела. Когда новая знакомая упомянула Зубова, потухший костер неожиданно вспыхнул… Слово за слово, я вытянула из нее подробности. Она прикидывалась наивной дурочкой. Артистка!..
– И вы решили отомстить сопернице?
– Эта идея медленно вызревала в моем сердце… В Москве мы с Полиной виделись редко, и каждая наша встреча превращалась для меня в пытку. Она делилась со мной сердечными переживаниями, а я…
Лавров понимал, как нелегко Шанкиной было изображать дружеское расположение. При ее-то характере!
– …никак не могла придумать достойное наказание, – продолжала докторша. – Мне хотелось отомстить им обоим: и Кучковой, и Зубову. Но ничего толкового в голову не приходило.
– Как насчет убийства? Сначала она… потом он?
– Я еще не выжила из ума. За кого вы меня принимаете? Подвернулся удобный случай, я заставила эту самовлюбленную барышню понервничать. Она забеременела, прибежала ко мне в соплях и слезах… «Помоги! Подскажи! Что делать?» У нее оказались плохие гены. Тут уж я ни при чем. Сработал закон равновесия. Не одной же мне страдать? Но я не убийца!
– Значит, у Жемчужной действительно мог родиться ребенок с синдромом Дауна?
– Конечно. Анализы это подтвердили. Проверьте, если сомневаетесь. Я посоветовала ей то, что сделала бы сама. Она так убивалась! Это ее первая беременность. Должно быть, она надеялась женить на себе Зубова. У него ведь нет детей. И вдруг такой облом! Плод с генетической патологией. Аборт. В ее возрасте это чревато развитием бесплодия… а богатому мужчине нужен наследник. Причем отнюдь не умственно отсталый. Полина это понимала. Она ужасно боялась, что Валера порвет с ней. Если бы он женился на другой женщине, та вряд ли потерпела бы рядом с ним смазливую бабенку, тем более актрису…
– И вы воспользовались ее бедой.
– У каждого – своя беда, – отрезала Шанкина. – Она разбила мои мечты, я заставила ее любовника раскошелиться. По-моему, это не такая уж страшная плата. Что, побежите докладывать Зубову?
– Пока повременю…
Лавров колебался. С одной стороны, докторша не походила на организатора убийства. Вряд ли она доверила бы столь щекотливое дело постороннему человеку. Пусть даже хорошему знакомому. Она слишком умна, чтобы подставить себя под удар.
– Если у меня будут еще вопросы…
– …я отвечу на все, – заверила его Зоя Михайловна. – Мне нечего скрывать от вас. Но моя репутация… вы обещали.
– Посмотрим, – уклончиво ответил Лавров.
В дверь постучали.
– Простите… у меня начинается прием, – мгновенно преобразившись из просительницы в хозяйку положения, заявила Шанкина. – Ваше время истекло…
Глава 15
Из клиники Лавров отправился в Свиблово. Отмычки в кармане жгли ему пальцы. Если Лихвицкой нет дома, ему придется лезть в чужую квартиру. Не хватало только попасться на горячем! Бывают чрезмерно бдительные соседи и хроническое невезение.
К счастью, ему не пришлось пускать отмычки в ход.
У подъезда, куда он направился, стояла милицейская машина и фургон криминалистической лаборатории. Отчего-то Роман догадался, по какому поводу они здесь. Несколько любопытных пенсионерок и два долговязых подростка с собакой тусовались во дворе, поглядывая на окна второго этажа.
Лавров решил к ним присоединиться.
– Это у вас доберман? – вежливо осведомился он.
Пес был в наморднике. Он весь подобрался, зарычал с закрытой пастью.
– Помесь…
– Он или она?
– Кобель. Че, разве не видно? – гоняя во рту жвачку, отозвался хозяин собаки.
– Красавец! – искренне похвалил пса Лавров.
– Он хоть и полукровка, но нюх, что надо. Три дня выл, типа мертвечину чуял. Это деда моего пес. Короче, старикана в больницу положили, он меня попросил Джека взять на время. Как только приехали, блин, Джек давай метаться, полы в ванной нюхать. Я думал, ему типа новое место не нравится. Потом он достал всех своим воем… Предки взбеленились. Вези, говорят, его обратно! Живите там, короче, на пару в дедовой квартире. А мне оттуда до школы, блин, час добираться на метро…
Пес был в наморднике. Он весь подобрался, зарычал с закрытой пастью.
– Помесь…
– Он или она?
– Кобель. Че, разве не видно? – гоняя во рту жвачку, отозвался хозяин собаки.
– Красавец! – искренне похвалил пса Лавров.
– Он хоть и полукровка, но нюх, что надо. Три дня выл, типа мертвечину чуял. Это деда моего пес. Короче, старикана в больницу положили, он меня попросил Джека взять на время. Как только приехали, блин, Джек давай метаться, полы в ванной нюхать. Я думал, ему типа новое место не нравится. Потом он достал всех своим воем… Предки взбеленились. Вези, говорят, его обратно! Живите там, короче, на пару в дедовой квартире. А мне оттуда до школы, блин, час добираться на метро…
Подросток оказался разговорчивым. Его приятель, одетый в кожаную куртку с заклепками и такие же штаны, посинел от холода, но уходить не собирался. Сунул руки в карманы и пританцовывал вокруг Джека. В его красных от мороза ушах блестели металлические серьги.
– Так это вы с Джеком труп обнаружили? – наобум брякнул Лавров.
– Мы, блин. Вернее Джек! – обрадовался подросток новому слушателю. – Короче, он воет и воет… аж мурашки по коже! И пол в ванной когтями царапает. Я принюхался, типа вонь какая-то. Вентиляция-то у нас общая. Предки, короче, отправили меня в квартиру, которая под нами… проверить, че там творится. Может, канализация забилась… Я звоню, звоню! Глухо как в танке! Вызвали сантехника. Он, короче, с участковым пришел… дверь вскрывать. Ну, поглядели, блин… а там… баба в ванной, мертвая…
– Утонула?
– По ходу, да. Пьяная небось в воду полезла…
– Или обкуренная, – ввернул приятель с красными ушами. – Уснула в кайфе, типа… и того… захлебнулась.
– В какой это квартире? – уточнил Лавров.
– В сто пятнадцатой…
«Опять Глория угадала, – подумал он. – Лихвицкая утонула, и не где-нибудь, а в ванной!»
Оставив подростков, он покрутился по двору и незаметно подошел к пожилым дамам. Те завзято обсуждали несчастный случай. До Романа доносились обрывки фраз и бурные восклицания.
– Эти артистки все наркоманки…
– Не скажи, Петровна, она тихая была… и всегда здоровалась…
– Что ж, наркоманы, по-твоему, здороваться не умеют?
– Нас ведь залить могло! Ну, как она кран бы открытый бросила? Плавать бы тебе, Маруся…
– Ой, – запричитала Маруся. – Я только ремонт закончила. Три года от пенсии откладывала…
– Может, она напилась да сдуру купаться полезла?
– Квартиру-то Дорофеевы зря сдали. Теперь они на заработках, а в ихних комнатах милиция шастает. Все приберут, что плохо лежит… и спросить будет не с кого…
– Да ну, Петровна! Это ж милиция, а не ворье какое…
– Может, она не сама утопла?
– Сама, не сама… разбираться не станут… Спишут дело в архив, и вся недолга…
Лавров отметил, что пенсионерки рассуждают довольно здраво. Если Лихвицкую нашли в ванной без явных признаков насильственной смерти, то дело закроют. Мало ли, каким образом она захлебнулась? Была пьяна, уснула… Судя по словам подростка, тело пролежало в воде несколько дней. Тогда… что же получается…
Как он выяснил, Лихвицкая ездила на похороны Полины в Ярославль. Значит… погибла она уже после. Время смерти точнее установит экспертиза. О, черт! Не исключено, что пример Жемчужной оказал дурное влияние на актрис. И одна из «служанок» решила тоже свести счеты с жизнью…
Но это в случае, если Полина сама покончила с собой.
Лавров прикинул, куда повезут труп, и решил не париться, а подождать выводов патологоанатома.
Неужели убийца убирает свидетелей? Если Лихвицкая видела, кто добавил в чашку с чаем яд, то…
Почему же она промолчала на дознании? Не была уверена? Боялась? Или не сразу вспомнила?..
* * *Останкино. XVI век.Молодой Сатин вернулся в бывшую дядькину вотчину раньше «волчьей стаи», царских опричников. Орн до сих пор не появлялся в своем имении. Почуял опасность и прятался в лесах под видом соколиной охоты.
Хотя Орн и обвинил в нападении на государево посольство лесных татей, но подозревал, что царь-батюшка вряд ли в сию байку поверит. А ежели поверит, то не спустит Орну иной оплошности: спросит, где его отряд спал-почивал, пока лихие людишки купцов били и разоряли. Спрос же у царя Ивана лютый, беспощадный, – голова с плеч слетит, моргнуть не успеешь. Кому, как не Орну с его приспешниками, о том ведомо?
Так или иначе, теперь ему конец. Дьяк из Челобитенной Избы непременно царю донесет про измену и разбой. Осталось Орну гулять на воле всего ничего…Тот уж и сам сообразил, какую участь себе уготовил. В дом нипочем не сунется, – не отважится. Опричникам только беззащитных убивать да кровь невинных пить сладко, яко упырям. Свои головы подставлять под топор сии стервятники не торопятся…
Тяжелораненый купец из обоза, которого Сатин обнаружил в опрокинутом возке, промаялся еще немного, мечась в бреду, пока не испустил дух. Странные слова слетали с его уст, – про колдовскую силу перстня, про знак, начертанный на камне…
Боярин толком не понял, где и каким образом лазутчикам, посланным под личиной торговцев, удалось раздобыть реликвию. Проскальзывали в невнятной речи умирающего иноземные имена… названия чужих городов. Только Сатин сим премудростям не был обучен. Толмача бы привести, да где его взять-то?
Побродив по окрестностям брошенной Орном усадьбы, боярин зорко поглядывал по сторонам: не виднеется ли где свежая землица, не нарушен ли дерн. Ему бы самому пригодились купеческие сокровища. Только Орн не дурак, умело скрыл следы своего злодейства.
Горько вздыхая, семенила за боярином ключница в старой душегрейке, в теплом платке.
– Ищешь чего?
– Орн никого сюда не присылал, пока меня не было? – спросил Сатин.
– Никого, боярин…
Они подошли к пологому холмику, где недавно похоронили Оленьку. Боярин молча стоял, глядя на еловые ветки, которыми забросали могилу.
– Уберите, – сказал он ключнице. – Я место и без того запомнил. А другим знать не надобно.
Она кивала головой, вытирая концом платка мелкие слезинки.
– Стара я стала. Скоро мне помирать… кости болят, в груди будто камень. А ей бы, лебедушке, жить и радоваться… детишек рожать…
– Замолчи, старуха! – стиснул зубы боярин. – Отольются Орну наши слезы… настигнет его жуткая кара. Попомнишь мои слова. Будь он проклят!..
Как в воду глядел молодой Сатин. Сам хотел убить коварного чужеземца, да судьба распорядилась иначе…
Разгневанный царь Иван Васильевич послал за Орном опричный отряд. Выкурили «государевы люди» злодея-изменника из лесной чащи, гнались за ним до самых останкинских топей. Лошади храпели, проваливаясь в черную жижу. Над болотами курился аспидный туман. Сумерки быстрее обычного заволокли пустынные окрестности. Зловеще вздыхала топь, из ее вязких глубин поднимались на поверхность и лопались пузыри смердящего газа.
– Назад! Назад! – кричали друг другу всадники.
Орн уводил свою «волчью стаю» все дальше, в самое сердце трясины. Казалось, рядом с кочки на кочку прыгали мохнатые лешие, хохотали и глумились над измученными беглецами. Желтая луна выкатила воспаленный глаз и тут же исчезла в тучах. Перед Орном вдруг возникла горбунья в лохмотьях и погрозила ему клюкой.
– Прочь! – рявкнул он, замахнулся на нее кнутовищем.
– Ха-ха-ха-ха! – раскатисто заливалась старуха. У нее было юное белое лицо Ольги с соболиными бровями, с нежным румянцем на щеках. – Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха…
– Сгинь! Пропади…
– Сам сгинешь… сам пропадешь… – прошипела горбунья, растворяясь в тумане.
Лошадей пришлось бросить, и те с испуганным ржанием разбрелись по мелколесью. Погоня отстала.
– Вперед… – не оборачиваясь, хрипел Орн. – Вперед…
Под ногами хлюпало и чавкало. В сапоги набралась ледяная вода. Запах торфа и гнили забивал дыхание. Кочки, покрытые обманчивой зеленью, проваливались под усталыми путниками. Черные коряги казались водяными, всплывшими, чтобы хватать их за мокрые полы кафтанов. Кто-то из беглецов оступался и с животным ужасом погружался в трясину. Истошные вопли тонущих, которых засасывала голодная топь, разносились далеко по болотам. Им никто не помогал, даже не оглядывался на их крики. Вокруг что-то ухало, фыркало, стенало и булькало…
Орн не заметил, как остался один. Непреодолимый страх гнал его вперед. Стемнело… Он обессилел и остановился передохнуть. Голова кружилась, рот пересох, сердце бешено билось о ребра, бока болели. Вокруг расстилалась бескрайняя топь. С шумом вырывался из ее нутра болотный газ. Кто-то нашептывал беглецу в уши: