– Ну, это еще не часто, – успокоила она Маню минут через пять, хотя и не совсем была уверена. – Ты полежи пока, а я подумаю, что надо приготовить.
Она вышла на крыльцо и попыталась собраться с мыслями.
Вода есть, три ведра, хватит. Одно ведро вскипятить и таз приготовить, чтобы ополоснуть ребенка. Пуповина… Она представила картинку из учебника по биологии за десятый класс. Еще вспомнилось, как ей показали только что родившегося сына с какой-то свисающей трубкой, вроде макаронины. Ее обрезают?.. Как перевязать пуповину, чтобы потом получился нормальный пупок?.. Ну почему беременным не дают руководство или какую-нибудь памятку – как действовать, если начнешь рожать без медицинской помощи? Наверное, раньше женщины знали как, а теперь только на врачей надеются, вот и не знают ничего… Что еще нужно? Пеленки для ребенка?
Сонька вернулась быстрее, чем Света рассчитывала.
– Дозвонилась?
– Ага, – кивнула сестра, задыхаясь. – Обратно бегом бежала. Темень, так страшно!
– Ну что, он едет?
– Едет.
– Когда будет?
– Часа через два, дороги разбитые, быстро не доберется.
– Ты хорошо объяснила, как нас найти?
Сестра опять кивнула.
– Только бы успел, – вздохнула Света, – а то роды придется нам с тобой принимать.
Сонька ойкнула.
– Ладно, прорвемся. Пошли, посмотрим, как она там.
Маня лежала, раздвинув согнутые в коленях ноги, и тяжело дышала.
– Кажется… уже… началось… – еле выговорила она.
Лицо ее исказилось от боли, побагровело.
Собравшись с духом, Света приподняла простыню, заглянула и неожиданно рассмеялась:
– Трусы бы хоть сняла, дура!
Сонька, опасливо выглядывавшая из-за ее плеча, тоже хихикнула.
– Чего ржешь? Мы вот-вот рожать начнем. Помогать будешь. Манька, хватайся руками за что-нибудь, вдохни как следует и, как только подступит – тужься.
Через два часа Света без сил сидела на крыльце, привалившись плечом к шершавому от облупившейся краски столбику. Послышалось урчание мотора, и смолкло невдалеке. Она даже не шевельнулась, когда рядом на ступеньку опустился Юрий.
– Ну что, я успел?
Она еле заметно покачала головой.
– Маня уже родила?..
Света кивнула и подняла на него потемневшие от усталости глаза.
– Мне кажется, самой родить легче, чем пережить такое.
– Но, надеюсь, все нормально?
– Вряд ли. Я же не акушерка… По-моему, она истекает кровью.
– А… ребенок? – осторожно спросил он после небольшой паузы.
– Мальчик. Спит уже.
– Вы молодец!
Она устало усмехнулась. В это время из дома на освещенный тусклой лампой пятачок крыльца вышла Сонька.
– Никогда не буду рожать! – со вздохом заявила она. – Никаких мне детей не надо… – и тут заметила гостя. – Ой, здравствуйте!
– Здравствуйте, – обернулся Юрий и поднялся. – Насколько понимаю, передо мной девица Софья? Ну, что будем делать?
– Надо скорее везти Маню в больницу, в Волхов, – встала Света. – До Питера слишком далеко. Вы сможете вынести ее на руках?
Когда они вернулись и Шереметьев заглушил мотор возле калитки, уже почти рассвело.
Некоторое время Светлана сидела, уставившись в пространство, затем, будто очнувшись, выдохнула:
– Пойдемте, хоть чаю попьем, и я где-нибудь вам постелю. Вы ведь тоже всю ночь не спали.
– Постой, – удержал он ее за руку. – Я не хочу чаю. И там твоя сестра, а нам надо поговорить. Дело в том, что я через неделю уезжаю.
– Счастливого пути, – пожала она плечами.
– Я уезжаю надолго, а может, и навсегда. Мне надоело жить в стране, которая катится в тартарары. Я хочу видеть хорошо одетых людей, приветливые улыбки… Хельсинки на триста километров севернее Ленинграда – но, ей-богу, солнце там светит ярче.
– Наворовали и бежите? – вяло съехидничала Света.
Он пропустил ее реплику мимо ушей.
– Поедем со мной.
– Вы что? – возмущенно уставилась она на него. – Рехнулись совсем? Куда я поеду?
– В Швецию. У тебя, конечно, нет загранпаспорта, но я все устрою. Самое большее через месяц или два ты будешь там, со мной. Забудь, что я наговорил при нашей последней встрече. Я люблю тебя, Света, – сильные руки схватили ее за плечи и притянули к себе. – Я люблю тебя, и нам будет хорошо вдвоем. А эта страна – пропади она пропадом!
Светлана не заметила, как спинки сидений плавно опустились, и она уже лежала в его объятьях. Сильные мужские руки обвивали ее плечи, скользили к талии и ниже… Жаркая волна зародилась где-то в глубине тела и быстро поднималась, сметая остатки разума, заставляя забыть, где она, что с ней…
– Светочка, радость моя, – шептал он и целовал ее.
Губы были мягкими и теплыми, она почувствовала щекотку от его усов и невольно улыбнулась. Зубы коснулись зубов, ласковый язык предпринял попытку раздвинуть их, и она послушалась этого намека. Слава не целовал ее так, и Миша не целовал, и никто из бывших кавалеров не целовал ее так, что дух захватывало… Ее бросало то в жар, то в холод, она слабела в его руках, и в то же время хотелось прижаться еще сильнее, чтобы ощутить крепость его желания.
– Я так долго ждал, Светочка. – Он скользнул губами по шее и опустился ниже, попутно расстегивая пуговицы на ее фланелевой рубашке. – Милая моя, один раз, всего один раз, до того как я уеду, иначе я не вынесу… – шептал он, покрывая ее жаркими поцелуями.
Как сквозь вату слышались его слова, и вдруг остатки здравого смысла донесли до ее сознания: «Один раз, до того как я уеду».
Один раз… А потом он уедет?.. Добьется своего и свалит?.. Оставит тут одну со всеми ее проблемами? Подонок!
Гнев придал ей силы, она вырвалась и отпрянула к дверце.
– Гад! – в бессильном бешенстве она старалась припомнить самые обидные слова. – Сволочь, мерзавец! Решил воспользоваться напоследок?
– Света, все не так! Ты приедешь ко мне!
– В качестве кого? Любовницы?.. Благодарю покорно!
– А тебе хочется штамп в паспорте и мою фамилию? – вдруг зло усмехнулся он.
– Да!
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, Света с яростью, а он оценивающе, будто взвешивая что-то, затем выговорил отчетливо:
– Так ты ее не получишь!
Рука так и тянулась залепить пощечину, но она только выкрикнула ему в лицо, как плюнула:
– Ну и катись тогда в свою Швецию, в Финляндию, да хоть в Америку! И чтоб ты пропал там! Надеюсь, вижу тебя последний раз в жизни.
Она стала шарить в поисках ручки, но в этой иномарке все было не на месте. Юрий потянулся через нее, дверь распахнулась, она выскочила из автомобиля и кинулась в сторону дома.
– Адью, мадам! – донеслось ей вслед.
Спустя несколько мгновений хлопнула дверца, взревел мотор, и машина рванула с места.
Глава 8
Ураган перемен несся над страной, шумя съездами, пленумами, митингами и забастовками; сметая на своем пути продукты с прилавков магазинов, моральные принципы и веру в светлое будущее.
Последний Генеральный Секретарь ЦК КПСС стал первым Президентом СССР, его сменил первый Президент России. Рассыпалась империя, но Светлана не думала об этом. Она не могла тратить время на мысли о стране, в которой живет. Она лишь понимала, что страна эта перестала о ней заботиться.
Маниного сына, названного в честь деда Павликом, выписали из больницы через две недели, а Маня задержалась там больше чем на месяц. После выписки она была так слаба, что, глядя на нее, Света качала головой:
– Дистрофик блокадный… В кино без грима сниматься можно.
Конечно, в это лето на Манькину помощь она не надеялась. И мама не помощница после своей операции. Да еще давление у нее то и дело скачет. От тети Поли тоже толку мало – все из рук валится, постоянно что-то забывает, путает. У отца, приезжающего из города на выходные, трудового энтузиазма хватало не больше чем на час, потом с кем-нибудь из соседей намыливался пообщаться и – ищи-свищи его.
Поэтому в огороде работала только Света, да Сонька иногда. Если бы год назад Свете Ганелиной сказали, что ей придется копаться в земле, она бы рассмеялась этому человеку в лицо. В детстве она только из-под палки лопату и грабли в руки брала, а теперь вскапывала, окучивала, полола. Собирала банки для консервирования и закатывала все, что удалось вырастить: кабачки, огурцы, патиссоны, перцы с помидорами. Они с мамой варили варенье из садовых ягод и из лесных; собирали грибы, солили их, сушили, мариновали. В клетках сидели десять кроликов на мясо, восемь кур бегали в сооруженном отцом загончике. Яиц хватало. С середины лета семья кормилась огородом.
Светлана трудилась упорно, от зари и дотемна. Руки, уставшие от лопаты и тяпки, по ночам сводило судорогой. Они стали мозолистыми, с траурной полоской под ногтями, и казалось, чернозем навсегда въелся в трещины на коже. Лицо ее потемнело от загара, откуда-то появилось множество веснушек, но Свету это мало заботило. Если даже случится чудо и у нее появится время сходить на дискотеку или хотя бы в кино, все равно это произойдет не раньше, чем будет собран весь урожай, забиты куры с кроликами, и семья переберется в город.
Чуда не произошло. Постепенная перевозка урожая заняла всю осень. Холодильник наполнился стеклянными банками с куриными и кроличьими консервами, закрутками овощей и грибов. Картошка, морковка, лук… Света надеялась, что, даже если по карточкам ничего не достанет, все равно они не будут голодать.
К зиме семьи Ганелиных и Харитоновых съехались. Эта четырехкомнатная квартира не шла ни в какое сравнение с апартаментами Улицких на Петровской набережной, однако места хватило всем. Даже для Григория Ивановича нашелся отдельный закуток – «тещина комната».
С переездом и обустройством на новом месте время пролетело быстро, незаметно подступил новый год, а там и весна, опять мысли о посадках, опять кролики, куры. Без этого никак бы не прожили они самый голодный 1990 год, да и 91-й не обещал быть лучше. И хотя неизвестно откуда взявшиеся молодые политики вещали с экрана телевизора, что разработанная ими пятисотдневная программа восстановления экономики вытащит Советский Союз из трясины нищеты и голода, почти никто не верил в это.
Каждый устраивался как мог. Кто-то тащил с работы и продавал, оправдывая себя тем, что ему недоплачивают, кто-то занялся индивидуальной трудовой деятельностью, появились первые кооперативы. Однако большинство населения, как и Света с родными, кормилось благодаря труду на своих участках. Только хлеб на шести сотках не вырастишь, да и обувь с одеждой тоже. Зато на городских рынках появился «секонд хэнд» – предприимчивые деляги продавали вещи, собранные благотворительными организациями Запада. Куртки, брюки, свитера, платья, одежду для детей как попало наваливали на обычные раскладушки, и нищий постсоветский народ копался в них, надеясь найти добротную импортную шмотку за копейки. Светлане тоже частенько приходилось перерывать кучу барахла в поисках приличной, не сильно ношенной одежды – иного выхода не было, денег в семье вечно не хватало.
Осенью Света устроилась работать уборщицей в библиотеку. Она опасалась оставлять без присмотра свою инвалидную команду – мама и тетя Поля, тяжелые гипертоники, могли свалиться в любой момент, а Маню несколько раз в год, то с сердцем, то с почками, укладывали в больницу. Вскоре нашла еще одно место, в НИИ, там тоже надо было убирать по утрам. Весной увидела объявление, что требуется уборщица в частную парикмахерскую, на вечер – ее это вполне устраивало.
Днем она объезжала город в поисках дешевых продуктов, притаскивала полные сумки, мыла полы в квартире, стирала. По утрам Маня или Сонька отводили Олежку в садик, днем Полина Григорьевна и Светина мама делили обязанности по готовке и присмотру за маленьким Павликом. Вечером женщины по очереди занимались с детьми. Все, кроме Светы. У нее не было ни сил, ни времени на воспитание сына. Если в редкие минуты ее отдыха Олежка просил почитать книжку, порисовать вместе или помочь сложить головоломку, она отсылала его:
– Олег, оставь меня в покое, мама устала. Пойди к бабушке или к тете Мане – они с удовольствием с тобой поиграют.
«И как ей не надоедает возиться с малышами, – недоумевала Света, глядя, как Манюня, уложив своего сына в кроватку, терпеливо отвечает на бесконечные Олежкины „почему", учит рисовать, делает аппликации, играет с ним в солдатиков. – Я бы с ума спятила, если б пришлось всем этим заниматься. По мне, так лучше в трех местах шваброй махать, чем целый день с ребенком провести».
Известие об изоляции Горбачева в Форосе и захвате власти ГКЧП застало семью на даче. Черно-белый старенький телевизор не выключался. Музыка Чайковского, изредка разбавляемая заявлениями путчистов и короткими новостями, повторяющими эти заявления, звучала тревожно.
– Да выключите вы этот ящик! – кричала на своих Света. – Оттого что вы к нему прилипли, ничего не изменится! Или думаете, Янаев с Крючковым вас накормят досыта?
– Что ты, Светочка, они же узурпаторы! – всплеснула руками Полина Григорьевна. – Горбачева жалко…
– Жалко? – прищурилась Света. – А мне – нисколечки! До такой разрухи страну довел… Вы раньше когда-нибудь нищих видели? А теперь – на каждом углу! Дети беспризорные в подвалах живут, а никому дела нет! Да мы все нищие, кроме тех, кто там наверху власть делит!
– Светочка, ты не права. Появилось много политиков, которые болеют за страну.
– Вот именно, что слишком много, – горячилась она. – Целый съезд депутатов! И ни черта они не болеют, я вас уверяю, тетя Поля. Они за власть борются, потому что в любом случае у власти сытнее – в Кремле ведь особое снабжение! И Собчаку вашему любимому наверняка не надо картошку сажать, чтобы с голоду не подохнуть. Все, хватит политдискуссий! Манька – ты кур накормила?.. Сонька – марш поливать!.. Мам, ты у телевизора полдня, а ужин? Детям некормленым спать ложиться?..
Она собралась вернуться на кухню и тут заметила только что влетевшего в дом сына и чуть не взвыла.
– Олег, горе ты мое, где ты так угваздался?.. Тетя Поля, вы его разденьте, а я воду поставлю греться. И Пашку заодно помоем.
В новогоднюю ночь Президент СССР попрощался с великой страной, которую за три недели до этого поделили в Беловежской пуще. Вместо Союза Советских Социалистических Республик появилась суверенная Россия и непонятное межгосударственное образование – СНГ.
Все охали и ахали. Ольга Петровна не могла поверить: как это, и Таллин, и Рига, и Киев теперь заграница? Маня с тетей Полей хвалили Ельцина за решительность, а Григорий Иванович каждый день напивался, оплакивая родину.
Светлана тоже поохала вместе со всеми, но вскоре решила, что ее это не касается, своих забот полно. До конца зимы еще далеко, а Олежка так вытянулся, что пальтишко еле попу прикрывает, и валенки малы. У нее самой зимние сапоги «каши просят».
Из всех подарков Шереметьева Света носила только эти сапоги и кожаную куртку на меху. Остальное: нарядные платья, босоножки на высоченном каблуке – постепенно выходило из моды и было запрятано в шкаф подальше. Некуда ей было наряжаться, да и некогда. Она даже в зеркало теперь раз в день смотрелась, по утрам, когда собирала волосы в тугой узел на затылке.
Первое время при любом упоминании о Шереметьеве Светлана впадала в бешенство. «Он гад и предатель – кинул родину, свалил за границу!» – кричала она Манюне, бесконечно благодарной, что Юрий приехал тогда и отвез ее в больницу.
О том, что Шереметьев звал ее с собой, Света молчала. Молчала потому, что со временем стала сомневаться, правильно ли поступила, отказавшись. Поехав с ним, жила бы она сейчас в достатке и довольстве в какой-нибудь тихой Швеции, и не было бы этих бесконечных забот, этой каторжной работы, тревожных мыслей о завтрашнем дне. Он отказался жениться, но все-таки признался, что любит. Света вспоминала его жадные, но нежные руки, его поцелуи… Да, он страстно хотел ее, и уж она бы дожала его после – женился бы, как миленький! И Олежку взяла бы с собой туда, на благословенный Запад, а может, и остальных со временем перетащила. Сколько людей уже уехало, и никто не возвращается, все стараются семью к себе вызвать.
Сознавая, какой шанс упустила, Светлане хотелось выть от обиды. Поэтому, едва вспомнив Шереметьева, она говорила себе: «Я не буду думать о том, что упустила. Этот сукин сын вообще не заслуживает, чтобы о нем думали!»
Впрочем, вспоминала она его не так уж часто. Некогда было.
Наступление эры рыночной экономики поначалу обрадовало Светлану появлением продуктов в магазинах. Их становилось все больше, но они дорожали на глазах. Кооперативные ларьки, вырастающие на улицах как грибы после дождя, стали вызывать раздражение. Во всех были разные цены, и, чтобы не переплатить, приходилось обегать чуть не полсотни ларьков на Сенной. Каждый раз Света возвращалась с набитой съестным тележкой, расстроенная ежедневно растущими ценами. А еще ее бесили азербайджанцы, владельцы ларьков, вечно торчавшие возле своих точек, загораживая проход и громко переговариваясь. Поди пойми, какие шуточки они отпускают ей вслед на своем тарабарском языке! Вслух она ругала торгашей, взвинчивающих цены, а в глубине души рождалась зависть.
Вот же умеют люди нажиться, заработать! Самое выгодное это дело – продуктами торговать. Государства рушатся, президенты приходят и уходят, а кушать хочется всегда.
Еще она завидовала теткам, раскладывающим на занозистых дощатых ящиках яркие кофты с люрексом, куртки из искусственной кожи, женское белье. Все это было ужасного качества – кофты быстро растягивались, нарядные кружевные трусики разваливались после третьей стирки – но тетки-то наживались! Света представления не имела, где и почем они добывали свой товар, но подозревала, что прибыль от такой торговли неплохая.
Вот бы и ей так – достать товара, а потом продать с выгодой! Но где взять деньги, чтоб его купить? А продать она могла только ставшие ненужными нарядные платья, и со временем продала почти все там же, на Сенной.