— То… есть? — не понял Алик Ильич. — Ну и что же — желтый?
— Просто все «запоры», которые я видела, были почему-то желтого цвета.
— А какого надо?
— Ну не знаю… придумаем.
— А давайте сделаем из него кабриолет, — предложил Сережа Воронов, задумчиво раскачиваясь на стуле и смотря через тощее плечо Мышкина. — У меня одни знакомые так сделали. Про них потом даже в газете написали.
— Чевво-о?
— Кабриолет, — повторил тот. — Возьмем и спилим верх, и получится у нас нечто вроде «Шевроле» на хохляцкий манер. А потом покрасим в ярко-красный цвет, поставим «пионеровские» колонки и поедем на дачу или турбазу.
— Ты что, серьезно? — засмеялась Катя. — Кабриолет?
— Алик, вот что… у тебя есть краска? — уточнил Воронов.
— У меня даже «болгарка» есть, чтобы, значит, этот верх спиливать. Но я не подпишусь это делать… это разве что ты сам.
— Да легко!
Дело не стали откладывать в долгий ящик. Немедленно спустились вниз и открыли находящийся здесь же, во дворе, кирпичный гараж, в котором располагался купленный совсем недавно родителями Алика «Опель». Отец Мышкина, зная о деструктивных способностях сына, строго-настрого запретил тому даже приближаться к машине ближе чем на пять метров. «Опель» трогать не стали, а просто вынесли распылитель для лакокрасочных автомобильных покрытий — так пышно поименовал его Воронов — и «болгарку». Для лиц, слабо разбирающихся в пролетарском инструментарии, — это такой инструмент с крутящимся абразивным кругом, который традиционно используют для резки изделий из металла.
— Подгони-ка сюда этот… — Сережа сделал в воздухе неопределенный, но довольно-таки пренебрежительный пасс левой рукой, а правой взял «болгарку», — ваш драндулет… «Запор», короче. Щас мы его будем расчленять.
— Только ты не очень-то, Воронов, — с некоторым беспокойством проговорил Алик Ильич, глядя на решительное лицо Сергея. — Это тебе не дрова.
— Хуже… металлолом.
— Это чем же хуже? — почти обиделась автовладелица Екатерина.
— Пилится хуже.
После этого поехали кататься. Время катилось куда более шустро, чем злополучный «запор» на колесах, предназначенный к передвижению разве что в самой заброшенной сельской местности. Сережа Воронов помнит, как они бросили «Запорожец» около какой-то стены, а потом все вместе очутились в казино. В казино? Или это сон? Сережа Воронов никогда не был в казино, скажем, в отличие от его одноклассника Жени Корнеева, работавшего в московском казино с рыцарским названием «Айвенго». Какое отношение имел доблестный вальтер-скоттовский герой к игорному бизнесу, Сережа Воронов так и не уразумел. Он помнит только огненный силуэт с мечом и щитом, стоявший перед глазами, помнит взмокшие волосы на лбу, шарик рулетки и чей-то насмешливый взгляд, неуютно упиравшийся в спину.
Сережа Воронов окончательно потерял контроль над собой примерно в двенадцать часов ночи… и обрел его от ощущения леденящего холода и крупного озноба во всем теле. Волны этого озноба перекатывались по рукам и ногам, комкая их судорогой, кромсали тело, в котором ярилась и танцевала, как дикарь на поминках своего свирепого вождя, тупая надсадная боль. Сережа поднял голову и увидел, что он лежит на бетонном полу, лицом вниз, и что у его рта собралась небольшая лужица.
При ближайшем рассмотрении оказавшаяся кровью.
Сергей с трудом приподнялся и увидел, что его новый летний пиджак превратился буквально в клочья, а у джинсов одна из штанин залита кровью, а вторая порвана.
Здорово его отделали. Где, кто? И, главное, он ничего не помнит.
Сережа Воронов негромко застонал, потому что почувствовал в голове такую боль, словно ее пронзили вязальной спицей из виска в висок, а потом с садистским наслаждением провернули, как проворачивают над костром вертел с насаженной на него дичью. В этот момент сбоку раздался какой-то неясный шум, потом сдавленное пыхтение и бормотание. Сергей посмотрел туда и увидел, что с земли поднимается Мышкин.
Этот тоже был, как говорится, в лучшем виде — грязный, окровавленный, с разорванной рубашкой. Щетина на небритых щеках (а раньше Воронов ничего такого не замечал!) была перемазана густейшей пылью.
— Что… та-ко-е? — пробормотал Алик. — Ничччо… не понимаю…
Воронов поднял голову и тут же понял, что ни в какой они не в комнате, а просто на бетонной дорожке где-то на улице. Над его головой шумела развесистая крона огромного, с массивной листвой дерева, и сквозь прогалы в ее массиве виднелось ясное звездное предутреннее небо.
Сергей поднялся с земли и, пошатываясь, помог перейти в вертикальное положение и Мышкину.
— В-в-в… холодно, — пролепетал Алик, содрогаясь всем своим длиннющим телом. — Днем такая жарища, а ночью холод, а? Небось потому, что на бетоне лежали. Как думаешь, Сережа?
— Может… и так…
— Выпить бы… пару «стольничков» водочки.
— Допились уж… алкаши чертовы, — грустно сказал Сережа Воронов. — Не успел демобильнуться, уже влип в какой-то пьяный попадос. Интересно, кто нас сюда так… так любезно перенес?
— Надо думать… эти козлы из охраны казино… говорил же я тебе, Серега, что все эти игор… игорные дома — говно…
— Это твое бухло — говно.
Мышкин скептически хмыкнул:
— А сам тогда что так забатонился, что ничего не помнишь?
— А я водки не пил… только по коктейлям немного загнался. А потом, кажется, еще кальвадос, текилу… ну и там все прочее, — жалобно откликнулся Воронов, а потом, поняв несостоятельность своей аргументации, замолчал. Пошарил по карманам и, обнаружив там только пуговицу, тридцать копеек и клочки от разорванной вчетверо десятки, пробормотал: — Та-ак… кто-то нас очень хорошо обработал. Главное, я помню, что у меня вчера откуда-то взялось много денег. Откуда бы? Да и вообще… как мы сюда попали? У тебя нет денег, Алик?
— Н-нет, — откликнулся тот, трепля вывернутые карманы. — Что-то… н-ничего не осталось… странно. А… ну да… у меня же их и не было. Бля-а-а-а!!
— Что такое?
— Ключи от дома потерял!
— Как — потерял?
— Да так, нет их! Были — и нет. Как же я теперь домой попаду, родичи только через четыре дня приедут!!
Пить надо меньше, — горько сказал Сережа. — Только сдается мне, что не только в алкоголе тут дело. Ладно… поехали ко мне домой… дебошир.
— А как? Денег-то нет.
— Какая разница! Щас тормознем тачку, доедем до дома, я сбегаю наверх и вынесу, сколько затребует. У меня дома еще осталась, кажется, заначка.
— А может, просто прислать ему в торец, и все, — зло предложил Мышкин, — выкинуть из тачки и самим нормально доехать. А?
Сергей покачал головой, и по ней незамедлительно поплыл колокольный звон тупой одуряющей боли:
— Ты рассуждаешь, как пятнадцатилетний отморозок. Этакий гопяра, как Витька Шарман из первого подъезда. Сейчас малый тянет пятнашку. Не надо никому в торец. Мы и так сегодня, чувствуется, хорошо подебоширили. Не надо еще кому-то чистить бубен только по той причине, что у тебя плохое настроение.
— Пацифист, ежкин крендель, — злобно сказал Алик Мышкин и, присев под дерево на корточки, принялся старательно блевать.
Мышкин остался ждать в такси под неприязненными взглядами водителя, которому мало того что загадили грязью обивку кресел, так еще и с деньгами динамили, — а Сережа начал подниматься по лестнице, чтобы взять эти самые деньги и заплатить за проезд. Он жил в большой квартире вместе с дедом, который утверждал, что он никакой не Воронов, а потомок графов Воронцовых. Дедушка, конечно, был не граф, а всего-навсего отставной майор танковых войск, контуженный под Прагой и с тех пор немного неадекватный в своем мироощущении. Но это именно ему, почтенному «графу Воронцову», Сережа Воронов был обязан тем, что его не отдали в казенный спецприемник, где стабильно взращивали кадры для исправительно-трудовых колоний. Потому как его почтенные родители, проживавшие в огромной и грязной квартире, не навешивали на себя таких трудностей, как исполнение родительских обязанностей.
Сергей не стал звонить. Он знал, что дед не откроет, потому как глуховат, а в настоящий момент и вовсе спит.
Но когда он вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь, из прихожей брызнул яркий свет.
— Что за черт? — пробормотал Сергей. — Неужели я при уходе забыл выключить свет… а, ну да, последним уходил Алик… я, конечно, еще не дошел до того, чтобы экономить на электричестве, но… тем не менее…
И он вошел в квартиру и, не разуваясь, пошел в комнаты…
…в которых тоже горел свет.
А навстречу Сергею уверенной, вразвалочку, походкой вышел его одноклассничек Женя Корнеев. Откуда он тут взялся, как он сюда попал, Сережа не понимал.
4
Я села в машину и выехала на трассу. Грозный час пик еще не пробил, но в центре движение всегда такое, что иной раз хочется в сердцах хлопнуть дверцей и пойти пешком. Впрочем, не стоило отдаваться на откуп эмоциям. На повестке дня стояло знакомство, очное или заочное. Я ехала в гости к Светлане Андреевне Анисиной. Надо сказать, что босс заинтересовался этим делом. Он сказал:
— По ряду признаков, прямых или косвенных, мне кажется, что дело чрезвычайно неплохое.
Я свернула в относительно тихий и комфортабельный переулок, решив добраться до анисинской квартиры окольными путями. Так было длиннее, но спокойнее. А автомобильные пробки всякий раз выводили меня из себя и лишали возможности спокойно размышлять. Но не тут-то было. В одном из хваленых тихих переулков меня тормознул щеголеватый автоинспектор и, приложив руку к фуражке, вежливо проговорил:
— Старший инспектор Лавров. Ваши документы, пожалуйста.
— Да, конечно, — сказала я, расстегивая сумочку и доставая права и техпаспорт, — а в чем дело, товарищ инспектор? Скорости я точно не превышала.
Щеголеватый инспектор не ответил: он просматривал документы. Потом наклонился к окну и проговорил:
— Видите ли, Мария Андреевна, вам придется перетерпеть небольшую и несколько неприятную процедуру. Но ничего страшного, если, конечно, все чисто. Дело в том, что мы сейчас пробиваем данные по угону. Ваша машина в точности походит на угнанную. Так что вам придется пройти в нашу служебную машину и немного подождать, пока мы все проверим и перепроверим.
— Какой еще угон? — возмутилась я. — Вы, господин инспектор, наверное, ошиблись. Ну хорошо, — раздраженно добавила я, — хорошо, проверяйте! Но ведь вы меня часа три проманежите, а у меня много дел.
— Еще раз извините, — любезно сказал старший инспектор Лавров, — я прекрасно понимаю ваше возмущение. Но только и вы войдите в наше положение. Прошу вас, выйдите из машины. Выйдите, выйдите из машины.
Я пожала плечами, но исполнила требование. Бело-голубая машина автоинспекции стояла тут же, на углу небольшого уютного парка, коими так богата столица.
— Вот сюда, на переднее сиденье, — кивнул инспектор Лавров, — пожалуйста.
Я пробурчала под нос что-то о чрезмерной старательности ментов, когда это не надо, а когда надо, вырисовывается сплошная халтура, и села в машину. Но развить мысль о несвоевременности оперативных мероприятий милиции мне не удалось. За спиной возник глухой, сумрачный шепот, прорвался резкий звук, и темно-серая хрустящая пелена вырисовалась перед глазами. Мешок! Это было так просто — заманили, накинули на голову мешок… я вскинулась, чтобы дать отпор, но в нос и тотчас же в легкие проникло что-то тошнотворно-сладкое, я конвульсивно вдохнула глубже, и каркающая тьма заклубилась у меня перед взором. А потом… потом было так, как бывает, когда в ходе прямого эфира с площади какой-нибудь хулиган бьет по камере, камера падает на асфальт, разбивается — и вместо четкой картинки на первый план прорывается черно-белая, с рябящими белыми звездочками пустота…
Я очнулась с сильной головной болью. Сначала я подумала, что это кто-то бубнит мне в правое ухо, но тут же поняла, что я просто прихожу в себя и шумит в голове.
Я открыла глаза. Так получилось, что я обрела зрение на несколько мгновений раньше, чем слух, потому что я увидела упитанного молодого человека, который, глядя на меня, беззвучно шевелил губами. Бессловесное шевеление длилось секунд пять, пока наконец я не различила:
— …глядит. Ну, сейчас узнаем, что к чему. Добрый день, красавица.
— Добрый, коли не шутите, — пробормотала я и интуитивно повернула голову влево. Там стоял брюнет в темных брюках и белой рубашке. На боку в кобуре обозначался пистолет. Красивое лицо брюнета было хмурым, волосы растрепались. Он глядел на меня с явным неудовольствием.
— Меня зовут Виктор, — сказал он. — А вы, как это следует из ваших автомобильных прав… вы — Якимова Мария Андреевна. Впрочем, не стану кривить душой: ваша фамилия, имя и отчество были известны мне еще раньше.
— А вы, собственно, кто такой?
— Я же сказал, что меня зовут Виктор. Так можете ко мне и обращаться.
— Вы, я так понимаю, мой главный похититель. Он полуулыбнулся одним углом рта.
— Ну что ж, можно сказать, что и так.
Лишь после того, как я увидела главного из похитителей, я окончательно определилась в пространстве. Мы находились в просторной комнате с высоченными потолками и минимальным количеством мебели. Я полулежала на диванчике, подогнув под себя ноги, а правая моя рука затекла — я ее почти не чувствовала. И это неудивительно, потому что она была неестественно выгнута и пристегнута наручником к батарее. Запястье ломило.
Я привстала и несколько изменила положение на диване так, чтобы рука начала снова обретать чувствительность, а браслет наручников не так впивался в кожу. Виктор молча наблюдал за мной, — Ну что же, — наконец сказал он, — вот и поговорим. Выйдите все.
Трое молодых людей в одинаковых черных костюмах тотчас же покинули комнату. Остался только Виктор и еще один, в котором я при ближайшем рассмотрении признала того самого старшего инспектора Лаврова, который приятно удивил меня любезной манерой обращения. Он подошел к окну и прикрыл жалюзи. В комнате образовался мягкий голубоватый полумрак, приятный для глаз.
— Уважаемая Мария, — вежливо начал он, — я не отношу вас к числу тех людей, на которых можно воздействовать исключительно уговором. Я сразу же дал вам понять, что наши возможности весьма велики.
— Ваши? Чьи это — ваши?
— Неважно. У меня к вам небольшая просьба. Я думаю, вам легко будет ее выполнить. Мне известна ваша хорошая репутация. Вы — весьма профессиональный человек.
Ваше детективное бюро работает весьма эффективно. Для чего я вам все это говорю? А очень просто. Дело в том, что вы, уважаемая, полезли не в свое дело. Совершенно не в свое дело, да. Ваш босс умный человек. Он поймет. Тем более у него есть сын и жена. Вы ехали к Светлане Андреевне Анисиной, не так ли?
— Я ехала по своим делам. А они вас, Виктор, если не ошибаюсь, совершенно не касаются.
Глаза Виктора хищно сощурились. Он наклонился ко мне и выдохнул:
— Ты что же, кроишь из себя самую умную, корова? В общем, мое дело — тебя предупредить. А чтобы ты получше усвоила сказанное, мы тут оставим тебя в такой позе на пару дней. Конечно, ручки и ножки будут бо-бо, но ничего. Поумнеешь, привезем тебя домой. Надеюсь, — добавил он вновь тем вкрадчиво вежливым тоном, каким говорил в самом начале, — что подобные занятия по методике йогов прибавят вам ума. Привет!
И он вышел, оставив меня, прямо скажем, в весьма незавидном положении.
«Н-да, — подумала я, — очень своеобразное обращение у них с женщинами. Что со мной, что со Светланой Андреевной? Куда же ты влипла, вице-„мисс СССР-89“? Судя по всему, работают люди серьезные. И непонятно, зачем им могла понадобиться вполне заурядная женщина, работник какого-то там салона, парикмахерша. За исключением этого древнего титула пятнадцатилетней давности, в ней нет ничего примечательного. Ее былая красота, если говорить откровенно, испарилась, как и не было. А теперешняя жизнь Светланы Андреевны не предполагает такого к ней интереса со стороны тех серьезных молодых людей, что приволокли меня сюда и грозно усадили на цепь».
Резона сидеть, как дура, не было. Я тщательно осмотрела наручник.
Ничего. Можно с ним работать. Нормально.
Я вытянула пальцы щепоткой, чувствуя, как кровь пульсирует в кончиках. Я знала, что нужно одним резким движением высвободиться из браслета наручника, «пронырнуть» его, иначе все пойдет прахом: второй попытки не будет. Боль не позволит. Освобождающий рывок причинял кисти такую боль, что повторить его было выше человеческих сил.
Я зажмурилась и, придержав браслет второй рукой, рванула…
Рррраз!! Кисть прошла сквозь браслет, на коже тыльной стороны ладони заалели две полосы, быстро тяжелея, ширясь и отекая кровью.
Ничего. Это — ни-че-го. Самое трудное — впереди. Я не любила тех эпизодов в моей жизни, когда требовалось все, на что я была способна. Тогда в простой молодой женщине просыпалось существо иного порядка, в корне отличное от нее самой. То существо, которое поднял и взлелеял во мне мой покойный учитель Акира. В последнее время я старалась как можно реже вспоминать о нем, не потому, что мне чужда благодарность и признательность, нет, — из чувства самосохранения. Акира был пограничным существом, балансирующим на грани бытия и небытия, жестокости и нежности, разума и инстинкта, человека и зверя. Акира научил меня выживать, когда я, детдомовская девочка, еще только открывала глаза на мир. И каким же большим и жестоким он мне казался!
Теперь, когда Акира уже давно мертв, когда существо, поднятое и взлелеянное им во мне — пантера! — просыпается все реже, а моя жизнь все спокойней укладывается в человеческие рамки, я стараюсь не будить в себе зверя. Впрочем, стоит мне попасть в экстремальные условия, как моя вторая сущность проявляется, выходит, как бабочка из куколки.
Я полагала, что нахожусь где-то в городе. Ничуть не бывало. Когда я приоткрыла жалюзи и увидела лесопосадки, то поняла, что нахожусь за чертой Москвы. Конечно, зеленых насаждений и в столице хватает, но что-то я не слышала о постановлении столичного правительства, разрешающем строить коттеджи в парках, скверах и естественных лесополосах Москвы.