Ольга предпочла не возражать, и они двинулись к станции метро. Шарль молча шел рядом, то и дело озираясь по сторонам, словно за ним следили.
Было уже восемь часов, когда они спустились в подземку. Она встретила их обычным московским многолюдьем. Но перрон и вагоны, кишащие народом, похоже, произвели на Шарля благоприятное впечатление.
– С’ est vraiment impressionant[42], – оживился он и, перекрикивая шум, продолжил прерванный разговор: – Завтра я уезжаю, но мне непременно нужно с вами встретиться еще раз.
– Как, уже завтра? – удивилась Ольга.
– В Помаре осталось много дел. Необходимо их уладить. Так как насчет завтра?
– Давайте встретимся. Само собой, в кафе в оживленной части города, – понимающе кивнула она, гадая про себя, что все-таки у него на уме: может, какой-то подвох.
– Ну так что же! – прокричал он ей в самое ухо. – Почему вы не спрашиваете, кому после смерти Аньес достанется ее дом, виноградники и все остальное? – По обыкновению, он не называл Ольгу по имени.
– Наверняка кому-нибудь достанется.
– Вот оно что. Вас это как будто не интересует? – с усмешкой спросил Шарль.
– Меня интересует только одно – кому достанется мой сын!!! – не выдержала Ольга.
Она так разволновалась, что чуть не пропустила нужную станцию. Буквально в последний момент им все-таки удалось выскочить из вагона.
«Нет, это невыносимо, в конце концов надо сразу расставить все точки над «i», – решилась она и задала вопрос:
– Шарль, скажите прямо, вы приехали в Москву по просьбе Филиппа?
Сорделе снова усмехнулся.
– Объясните же наконец, это он вас подослал? Что все это значит? Ваши ухмылки, намеки, дом, наследство? Вы с ним сговорились? Вы хотите отнять у меня сына? – во весь голос закричала Ольга. Глаза ее лихорадочно блестели, она наседала на Сорделе, хватая его за рукав. – Имейте в виду, ничего у вас не выйдет! Оставьте нас с Денисом в покое! Нам ничего не нужно!
Под ее натиском Сорделе отпрянул и ошарашенно уставился на нее:
– Мы сговорились с Филиппом?! Мы с Филиппом… – Губы его растянулись в саркастичной улыбке. Прозвучало отрывистое «ха-ха-ха» (он смеялся как Фантомас). – А я вас считал более проницательной.
– Мне совершенно неважно, кем вы меня считали! Я задала свой вопрос и жду! Отвечайте! Здесь и сейчас!
Они продолжали стоять друг против друга, а вокруг по перрону под неумолчный гул подземки туда-сюда сновали люди, толкались, спешили, толпа обтекала их справа и слева.
Вдоволь нахохотавшись, Шарль снова сделался серьезным и произнес:
– Неужели вы еще не поняли, что мы с вами на одной стороне? Вот вам мой ответ, Olga: я приехал сюда НЕ по просьбе Филиппа. Поверьте. Я приехал по другой причине. И пойдемте отсюда, здесь неудобно разговаривать.
Минут двадцать спустя они уже сидели за столиком в «оживленном» кафе по выбору Шарля. Чтобы не заснуть после трудного дня, Ольга заказала себе двойной эспрессо и какой-то салат, ее спутник остановил свой выбор на «vodka russe». От закусок, даже после третьей рюмки, он, как персонаж Бондарчука в известном фильме, отказался. И результат не заставил себя ждать – Шарль Сорделе стал более разговорчивым! Правда, говорил он медленно и с убийственно длинными паузами. Собственно, рассказ его вращался вокруг Аньес. Он вспоминал, какой она была в молодости. Прозвучали какие-то истории из далекого прошлого и то, как однажды он, натворив дел, записался в легион и тем самым доставил ей немало хлопот.
Ольга, несмотря на усталость, как могла поддерживала беседу, слушала, кивала, задавала вопросы. Она немного успокоилась, поняв, что приезд Шарля не связан с намерениями Филиппа отсудить у нее ребенка, об этом Сорделе ничего не знал.
«Возможно, ему просто не с кем поговорить об Аньес. А хотелось. И этот визит – дань ее памяти. Но неужели он проделал такой путь, чтобы только поговорить… – строила догадки Ольга, силясь понять цель его приезда в Москву. – Нет, скорее всего, у него здесь какие-то другие дела…»
Но вот после очередной, исполненной в лучших традициях МХАТа, паузы дело прояснилось – Сорделе заговорил о наследстве и завещании. Он говорил долго и довольно путано. Ольга не была докой в вопросах наследственного права Франции, поэтому из всего сказанного ей удалось понять только то, что Аньес так и не оставила завещания. То есть раньше оно, разумеется, существовало, но после очередного скандала с Филиппом графиня его аннулировала и отписала все аббатству В., затем отозвала и это завещание в намерении изменить его в пользу Дениса, но сделать этого не успела.
– Она так часто говорила об этом, я очень часто слышал от нее: «Теперь, слава богу, у меня есть Денни». И даже ездила в контору к Гренадье, поэтому я был абсолютно уверен в том, что дело улажено, – скорбным голосом вещал Сорделе. – Вы знаете… пожилые люди, какими бы разными они ни были, в чем-то похожи. Все старики боятся смерти. Словом, для мадам, насколько я понимаю, это проклятое завещание стало камнем преткновения. Видимо, ей казалось: если она его подпишет, то сразу умрет. Я узнал об этом только после похорон. Теперь получается, что вся ее собственность автоматически переходит сыну как наследнику первой степени. – Тяжело вздохнув и пристально посмотрев на Ольгу, Сорделе продолжил: – Я не хочу, чтобы у вас создалось о ней неправильное впечатление. Аньес очень любила Денни. Перед смертью она попросила меня…
Ольге стало неловко. Ведь именно Сорделе в свое время упрекал ее в том, что она будто бы охотится за наследством старой графини. Нет, вся эта дележка не для нее. И она поспешно его перебила:
– Поверьте, у меня сложилось правильное впечатление. И у Дениса тоже. – Она говорила совершенно искренне.
Рассказ Шарля ее тронул, и она сожалела об Аньес. Но за последние годы в Москве жизнь ее сильно изменилась. Все, что было с Филиппом, казалось ей каким-то нереальным. Будто бы произошло не с ней. Теперь она привыкла рассчитывать только на себя, на свои силы, на свою профессию. И в общем-то, неплохо справлялась. А ту страницу книги перелистнула, забыла, она действительно ничего не ждала от французской родни. Уже не ждала. Когда-то, на заре их романа с Филиппом, когда они расписались, Ольге нравилось чувствовать себя женой богатого аристократа. Вот ведь дура какая! Дорогие рестораны, дорогая одежда, поездки. Подумать только, она – графиня… Какая глупость и вздор, кабы заранее знать, чем это «графство» обернется.
– …попросила меня кое-что передать для Дениса. Я не был уверен, что увижу вас сегодня, поэтому не захватил это с собой, – тихо сказал Сорделе.
Подошел официант, забрал пустые чашки. Обведя глазами зал, Сорделе неожиданно вскинулся и попросил счет.
«Слава богу! Наконец-то можно пойти домой», – с облегчением вздохнула Ольга, она пила уже четвертую чашку кофе и сидела, едва подавляя зевки.
– Вы где остановились? Может, все-таки к нам? – больше из вежливости спросила она, но, увидев, что Шарль качает головой, предложила: – Тогда я позвоню вам завтра, что-нибудь около двух, подойдет? С утра у меня дела.
– Нет-нет, мой мобильный выключен. Я лучше сам позвоню вам. И прошу, не думайте об Аньес плохо. Вы еще многого не знаете…
Прощаясь, он задержал ее руку в своей, но тут же, словно испугавшись, ее отдернул и завертел головой по сторонам.
15. В старом леднике
Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.
Молодые люди снова расселись по местам, и графиня, сделав знак камеристке, чтобы та удалилась, продолжила свой рассказ:
– Сколько я помню, мы остановились на том, что фра Микеле решил повторно осмотреть тело умершего виночерпия, я же вызвалась его сопровождать.
Итак, в условленный час я спустилась на малый двор к белой часовне, где меня ожидал монах. И мы направились к погребу, называемому «старым», его давно не использовали для хранения припасов, так как при кухне имелся новый – более поместительный.
К вечеру подморозило и замело. Тонкий слой снега укрыл землю, и на дворе стало светлее. Кругом было тихо. Лишь с проездной башни слышалась тяжелая поступь стражников. Не нарушая тишины, мы с братом Микеле говорили вполголоса и, пройдя узкий коридор, соединявший малый и хозяйственный дворы, довольно быстро оказались на месте.
Монах отпер ключом дверь, и мы прошли внутрь. Ступив на лестницу, я тотчас ощутила неприятный запах тлена, который с каждым следующим шагом все усиливался. Наконец мы спустились вниз. Но при слабом свете лампы, что была у меня в руках, мы поначалу не смогли разглядеть ничего, кроме пустых коробов, корзин, черепков да бочек, стоящих у входа. Брат Микеле зажег настенные светильники, и мы увидели то, ради чего пришли. В глубине погреба на двух сдвинутых скамьях лежало тело несчастного виночерпия. Это была поистине страшная картина. Приблизившись, я едва не повалилась на пол, настолько меня испугал его вид.
«Боже Всевышний!» – воскликнула я, ибо прежде такого покойника мне видеть не доводилось.
Представьте себе, что все его тело, руки, ноги, живот, шея непомерно раздулись и потеряли человеческие формы. Лицо же с застывшей гримасой страдания сделалось землисто-зеленого цвета. При жизни длинные и курчавые волосы его вмиг поседели и напоминали паклю. Даже находясь на холоде, покойник не перестал смердеть, а в какой-то момент мне показалось, что изо рта его все еще сочится зловонная пена.
Искренне пожалев, что вызвалась сопровождать фра Микеле, я призвала на помощь всю свою выдержку, всю стойкость и для верности отступила на пару шагов назад. Тем временем мой спутник, нимало не смутившись, приблизил к телу лампу и с вниманием принялся его осматривать.
«Почему черты его столь безобразны?» – кое-как справившись с испугом, спросила я.
Но монах не услышал моего вопроса, продолжая осмотр и что-то про себя бормоча и приговаривая. Я заметила, что он весьма осторожен и, достав из кармана длинную медную указку, орудует ею, не прикасаясь рукой к зловонному телу. Кроме указки он использовал также и свой чудесный окуляр, с которым обычно работал в библиотеке. С его помощью брат Микеле с легкостью читал рукописи, чей текст пострадал от воды или был чересчур мелок.
Лишь по прошествии некоторого времени (ах, каким долгим оно мне показалось!) он наконец прервал свое занятие. С облегчением вздохнув, я подумала, что дело сделано. Но не тут-то было. Он отошел от покойника лишь для того, чтобы попросить меня подержать лампу. Пришлось, преодолевая отвращение, исполнить его просьбу.
«Однако ногти у него нигде не посинели», – изрек он в задумчивости.
Я не стала ломать себе голову над смыслом сказанного, про себя я молила Бога, чтобы этот осмотр поскорее закончился. И Господь услышал мои молитвы – брат Микеле засобирался назад.
Увидев мое бледное как полотно лицо, он сказал: «Вы – самая отважная женщина из тех, что мне доводилось встречать в жизни!»
Словно выйдя из преисподней и вновь оказавшись под открытым небом, я радостно вдохнула свежий морозный воздух и осенила себя крестным знамением. Мне не терпелось поскорее покинуть это мрачное место. Но тут монах неожиданно тронул меня за плечо, останавливая: «Постойте, миледи! Посмотрите на эти следы! Похоже, кто-то еще, кроме нас, заглядывал сюда сегодня вечером». – С озабоченным видом он нагнулся, чтобы лучше рассмотреть их.
«Да, по свежему снегу найти следы несложно, – согласилась с ним я. – Возможно, кто-то из слуг проходил мимо…»
«Уверяю вас, мадам, то был не слуга. Человек, стоявший здесь, носит дорогие сапоги на узком каблуке со шпорами. Смотрите, следы ведут к самой двери, их там изрядно. Можно подумать, что он подслушивал».
Теперь вы понимаете, любезные мои слушатели, как важно быть внимательным к мелочам, которые лишь на первый взгляд выглядят незначительными. Именно таким вдумчивым вниманием отличался брат Микеле. Впрочем, других способностей у него также имелось изрядно.
– Ах, бабушка, вы всегда щедры на похвалу, когда речь заходит об этом францисканце! – воскликнула девушка.
– Поверь, Элинор, он ее заслужил. Помнится, я и тогда в разговоре с ним не удержалась от похвалы.
Итак, мы с братом Микеле двинулись обратно. На этот раз я предпочла вернуться к себе кружным путем, через донжон и голубятню. Спутник мой был молчалив, меня же терзали тревога, сомнения и любопытство. Не терпелось узнать, к каким выводам он пришел после осмотра умершего.
«С моей стороны было бы слишком самонадеянно утверждать, что теперь мне, наверное, известно, каким ядом отравили несчастного, – проговорил он наконец. – Визит наш прошел не без пользы, и кое-какие догадки появились… Я говорил вам уже, что мне знакомы лишь некоторые отравляющие вещества, но действие их непохоже на то, что мы видели. Ни в одном из описанных случаев я не встречал упоминаний о… впрочем, детали можно опустить. Скажу лишь, что его поседевшие волосы навели меня на одну мысль. Мне также вспомнился рассказ одного еврея-алхимика, которого я однажды встретил в Умбрии. Он состоял на службе при дворе герцогов Сфорца, куда я попал, выполняя поручение нашего настоятеля. Однако, чтобы дать точный ответ, мне потребуется посмотреть «Трактат о ядах», что хранится в вашей библиотеке».
Фра Микеле продолжал свои рассуждения о природе ядов и их воздействии на человека. Но я, признаться, слушала его без должного внимания, думая о другом. Мои смутные догадки, подкрепленные словами монаха, переросли в уверенность, что оба убийства, и оруженосца Гальгано, и веселого виночерпия, связаны между собой. Ведь и тот и другой преданно служили графу, охраняли и оберегали его: один – в замке за трапезой, другой – повсюду вне его стен. Теперь же оба мертвы… Поиски нового предегустатора, наипаче нового оруженосца, потребуют изрядно времени. Всем хорошо известно, что истинная преданность в жизни встречается не чаще чем олень с золотыми копытами. А во время поисков граф, лишенный верных ему слуг, будет беззащитен, и злодей, если таковой существует, может попытаться его убить. Ибо глупа та кошка, которая, увидев горшок без крышки, не сунет туда лапу.
И я, не мешкая, решила поговорить с Мишелем.
– Бабушка, скажите, каков из себя он был? На портрете, что висит в галерее, граф де Рабюсси имеет весьма привлекательный вид, – перебила рассказ любопытная Элинор.
– Портрет, увы, неспособен передать подлинные человеческие черты. Хотя граф и впрямь был не лишен мужской красоты. Но с возрастом лицо у него сделалось красным, возможно, от любви к вину, а взгляд преисполнился самодовольством. Ростом супруг мой был невысок, но крепок и мог полностью полагаться на свое телосложение. Про себя он говаривал, что голова у него из железа, а желудок из меди.
– О! Несомненно, это свидетельство физической силы! – воскликнула молоденькая внучка.
– Итак, я решила пойти к мужу и предупредить его об опасности. Но на пути моем возникло одно препятствие – он не принимал в своих покоях без доклада и даже для меня не делал исключений. Я редко бывала на его половине, о чем, впрочем, не жалела. «Что ж, видно, придется нарушить правило», – подумала тогда я.
Пройдя через аванзалу, я поднялась по устланной ковром лестнице. От того мои шаги были бесшумны, я же, напротив, тотчас услыхала наверху голоса и смех. В галерее мелькали смутные огни и черные тени, они приближались. Признаться, в тот момент я…
– Вы испугались, ваша светлость? – встрепенулся Бернар.
– Право, не знаю… был ли то страх или досада на самою себя за непредусмотрительность. Мне следовало взять с собой Татуш, а не бродить по ночному замку одной.
«Кто здесь? Что происходит?» – выкрикнула я в надежде, что грозный и громкий голос скроет мое смятение.
Вместо ответа раздались неясные голоса, шепот и возня. И тут одна тень, отделившись от прочих, стрелой пролетев мимо меня, устремилась вниз по лестнице. Я успела лишь разглядеть, что это служанка.
«Что здесь происходит?» – повторила я свой вопрос.
«Не бойтесь, миледи, это всего лишь я, – донесся до меня голос кузена Анри. – Точнее, мы. К несчастью, у нас с сеньором де Клержи, а также у господина поэта бессонница. Говорят, она нередко случается у влюбленных».
Они приблизились ко мне, разгоряченные и ухмыляющиеся. Одежда всех троих была в беспорядке, а запах, исходивший от них, без слов говорил, что выпили они изрядно. Всплеснув руками, кузен Анри опустился передо мной на одно колено:
«О! Дражайшая Алиэнора! Какая редкая удача видеть вас одну без привычного шлейфа из слуг!»
Он обратился ко мне «Алиэнора», так звали меня давным-давно мои добрые родители. Да, с переездом в Бургундию многое в жизни моей переменилось, и не только я сама, став женой и матерью, но даже имя мое стало звучать здесь иначе.
Воспоминания о прошлом растрогали меня, и на короткий миг я, забывшись, позволила кузену по-братски себя обнять.
Де Клержи тотчас весьма глупо улыбнулся, а господин Вийон разразился каким-то четверостишием в мой адрес. Привыкший лицедействовать, он говорил громким голосом, изображал церемонные поклоны, низко кланяясь, взмахивая руками и выставляя вперед то одну, то другую ногу. В какой-то момент мне показалось это забавным, но стоило мне увидеть его сапог, как я сразу вспомнила следы на снегу. Именно о таких сапогах с большими шпорами, на узком каблуке говорил монах!
«Простите мой вопрос, но не могли бы вы назвать, у какого сапожника вы заказали эти сапоги?» – спросила я.
«Увы, не ведаю, так как получил их в подарок от друга!» – с усмешкой ответил поэт.
Испугавшись своей догадки, я поспешила прервать разговор. Но тут в конце галереи показался свет – дверь в покои мужа отворилась, и перед нами предстал граф де Рабюсси. Лицо его выдавало крайнее раздражение. С укором он оглядел нас и, не проронив ни слова, скрылся. Известно, что наибольшими ревнивцами являются именно те, кто сам частенько доставляет повод для ревности.