«Гончие преследовали кабана до большой поляны. Там, у поваленного дуба, кабан развернулся мордой к гончим и стал в отстой. Известно, что загнанный дикий зверь отличается бесовской силой, непредсказуемостью и особо опасен. За короткое время под ударами его клыков уже пали десять лучших гончих. Вид хрипевшего вепря, ощетинившегося, с налитыми кровью глазами, должно быть, сильно испугал коня графа. Он стал ржать и вставать на дыбы. Когда подоспел барон Анри де Рабюсси и доезжачие, граф, великим умением державшийся в седле, предпочел спешиться. В этот роковой момент кабан сбросил с себя собак, рванулся с места и, чего уж совсем никто не ожидал, двинулся на графа. Как видение, мелькнула его гигантская окровавленная туша, в воздухе сверкнули острые клыки, одного удара которых было достаточно, чтобы распороть бедро Господина, тотчас навзничь грянувшего оземь…»
– О боже мой! – воскликнула Ольга и вздрогнула от неожиданности.
Чтение часослова вызвало у нее смешанные чувства: с одной стороны, благоговение и трепет от соприкосновения с текстами пятисотлетней давности, с другой – страх от осознания того, что все эти события произошли на самом деле, а их участники – далекие Денискины пращуры.
– Кто бы мог подумать! Вроде все так хорошо начиналось, бургундское пили, в рог трубили, и на тебе – кабан задрал. Непостижимо! Просто в голове не укладывается, как жили люди в Средние века. И чего, спрашивается, все они, как маньяки, на эту охоту рвались! И без нее, казалось бы, им несладко жилось – то война, то инквизиция, то оспа, то проказа, то чума. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра.
Мелодично звякнул мобильный – Поленов прислал сообщение: «Не будь дурой. Давай все-таки узнаем, чего стоит эта книженция».
Ольга дочитала последний абзац, в котором безвестный летописец горько оплакивал своего господина, утешаясь лишь тем, что «Господь милостью своей даровал быструю смерть графу Помар де Рабюсси».
19. ДТП
Москва. Наши дни
В воскресенье Ольга решила встать пораньше и даже завела будильник, чтобы не проспать. Домашних дел накопилось – смотреть страшно. Гора стирки, гора глажки. Да и прибраться в квартире стоило, пока бывший госплановский работник Нина над душой не стоит. Потом еще продукты, автосервис, ну и на дачу к своим, в Болшево.
Утро выдалось солнечным, ясным и каким-то не по-московски свежим и тихим. Ни тебе автомобильных сирен, ни криков грузчиков у магазина, ни ругани на тесной парковке перед домом – в воскресенье москвичи любят поспать, столица просыпается поздно. Выйдя на балкон, Ольга сразу вернулась туда с чашкой кофе и сигаретой, села на табурет и улыбнулась сама себе: «Господи! Как же хорошо! Вот так бы и сидеть, ни о чем не думая, наслаждаясь солнышком и тишиной».
Но после кофе тотчас вспомнились дела. И Ольга, оглядев давно не мытый балкон, решительно принялась за уборку. Бывают такие дни, когда кажется, что горы свернешь. Работа закипела. В первую очередь Ольга решила расправиться с теткиным хламом – пыльные коробки, ящики, колченогий табурет, крышечки, банки, упаковки от яиц, аптечные пузырьки… Эх, повезло, что Нины нет, а то бы она за каждую коробку билась: «Все бы тебе, Олечка, выбрасывать! А вдруг пригодится».
С наслаждением избавившись от внушительной коллекции разнообразной тары, а также от увесистой стопки старых газет, Ольга подмела опустевший балкон и переместилась в комнату. Сил не убавлялось.
«Так, что здесь? Занавески стирать, пол мыть, диван пылесосить…» – перечисляла она и уже намеревалась включить пылесос, но, вспомнив о вредных соседях и о том, что сегодня встала ни свет ни заря, пошла посмотреть время. На дисплее будильника высветилось 9.12. Цифра напомнила Ольге о Филиппе – девятого декабря был его день рождения. Когда-то они вместе отмечали его в «Веплере», в рыбном ресторане на площади Клиши. Решительно отмахнувшись от парижских воспоминаний, она схватила швабру, ведро и направилась в гостиную.
Неожиданно зазвонил телефон.
«Кто бы мог в такую рань?»
Это оказался Филипп.
«Вот уж действительно помянешь черта…»
– Ты в Москве? Ну что ж, давай увидимся, – сухо проговорила она в трубку – сегодня звонок бывшего мужа ее нисколько не испугал.
К встрече с ним Ольга подготовилась основательно. Полученные с невероятным трудом и хранящиеся в отдельной папке медицинские документы, подтверждающие диагноз Филиппа, по словам адвоката, были достаточно веским аргументом, чтобы решить конфликт в досудебном порядке. Да, хитрый лис, Виктор Семенович Шепелёв, несмотря на преклонный возраст, хватки не утратил.
«Значит, Филипп все-таки решился. Что ж, пусть пеняет на себя. A la guerre comme à la guerre». – В голове у Ольги как-то сразу прояснилось, мозг заработал по принципу приоритетности, последовательно, четко, забылись и замоченные в ванной занавески, и пылесос, и автосервис, и даже поездка на дачу.
И уже через полчаса Ольга, приведя себя в порядок, вышла из дому, через час встретилась в кафе с Виктором Семеновичем, а через два… ровно через два часа ехала в машине «Скорой помощи» и сквозь гул сирены тщетно пыталась разобрать слова лежавшего рядом на носилках Филиппа. Он говорил очень тихо, едва шевеля губами, из носа у него торчали какие-то трубки, а в горле, перехваченном фиксирующим воротником, что-то клокотало и булькало.
Было видно, что ему больно говорить, Ольга его останавливала, но он все равно не замолкал. Лепетал бессвязно, непонятно:
– Je voudrais seulment… c’est pas moi, c’est eux, Oluchka… pardone-moi, ils m’ ont forcé[49].
– Philippe, je suis avec toi, je suis ici, ne t’ inquiéte pas, tout sera bien[50], – Ольга повторяла одно и то же как заведенная, глядя на его перепачканное кровью лицо. А Филипп говорил все тише и тише, пока совсем не замолчал.
Толстая врачиха закричала на Ольгу, отпихивая ее в сторону.
– Не мешайте работать, женщина! Вы что, ничего не понимаете?!
И уже обращаясь к своим коллегам, сидевшим тут же, скомандовала жестко и буднично:
– Быстро дефибриллятор! Таня, пять кубиков адреналина!
Когда они подъехали к больнице, Филипп умер. Реанимобиль проследовал прямо к моргу.
– Мы ничем не могли помочь – травмы, несовместимые с жизнью… Подождите пока здесь, – на ходу сказала ей врачиха.
Дверь за ней закрылась. А Ольга осталась ждать на улице. Она никак не могла сообразить, что же ей делать, поэтому бессмысленно топталась у входа в морг и курила, по щекам ее, не переставая, текли слезы.
«Надо собраться, надо кому-то позвонить, только вот кому…» – повторяла она, и тут ее точно пронзило… Эта фраза, прочитанная вчера в часослове: «Господь милостью своей даровал быструю смерть графу Помар де Рабюсси». И перед глазами явственно предстала страшная картина аварии…
Вот он, тот проклятый перекресток… Вот Филипп, он выходит из такси и, заметив Ольгу, машет рукой. Вот он идет ей навстречу. Она его видит и, внутренне приготовившись, ждет, уже зная, что ему скажет. Он на середине пешеходного перехода, их разделяют какие-то пять-семь метров, еще секунда-другая, и он войдет в открытое кафе и сядет за столик к ним с Виктором Семеновичем.
Но дальше произошло ужасное… Господи! Какое-то мгновение, вспышка, электрический разряд… Перед глазами промелькнула тень, Ольга даже не сразу сообразила, что случилось. Как, откуда выскочила эта летящая на сумасшедшей скорости машина. Будто из-под земли вынырнула. Ни цвет, ни марку, ни уж тем более номер автомобиля Ольга не запомнила, не слышала она и характерного визга тормозов. Лишь смутная тень стремительно пронеслась мимо нее, увлекая за собой стоявшего на переходе Филиппа. Звук глухого удара резанул по ушам. Как невесомая тряпичная кукла, Филипп взмахнул в воздухе руками, пролетел несколько метров и, натолкнувшись на фонарный столб, сполз на землю…
Не слыша собственного крика, Ольга выскочила из-за столика и рванулась к нему. Следом за ней бросились официантка из кафе, адвокат и еще кто-то из посетителей.
Филипп лежал ничком, раскинув руки, в какой-то неестественной позе. Его правая нога, без ботинка, с вывернутой в обратную сторону ступней, мелко дрожала. А под ним красная, липкая, дымящаяся лужа крови, смешиваясь с дорожной пылью, быстро увеличивалась. Непонятно зачем Ольга подобрала ботинок, который валялся рядом на дороге, машинально отметив про себя, что он абсолютно новый, неношеный. Она склонилась над Филиппом и тронула его за руку. Вокруг собралась толпа. За спиной у Ольги переговаривались испуганные голоса.
– Надо вызвать полицию!
– Не полицию, а «Скорую». Он еще жив!
– Не жилец – ботинки слетели.
– Подумать только, а водитель ведь даже не остановился!
– Надо же.
– Номер я не запомнила, но это точно была серая «девятка».
– Мужчина, не серая, а бежевая.
– Ах! Ох! Среди бела дня…
– Надо наложить жгут!
– Боже! Какой ужас!
– Надо же.
– Номер я не запомнила, но это точно была серая «девятка».
– Мужчина, не серая, а бежевая.
– Ах! Ох! Среди бела дня…
– Надо наложить жгут!
– Боже! Какой ужас!
Ольга хотела перевернуть Филиппа лицом вверх.
– Нельзя переворачивать! – остановил ее кто-то.
– Женщина, вы что, его знакомая?
– Боже мой! Филипп! Филипп, ты меня слышишь? – Ольга аккуратно приподняла его окровавленную руку, стараясь нащупать пульс. Рука была горячей.
От вида крови у нее закружилась голова, она покачнулась… И не заметила, как из образовавшейся толпы вынырнул и стал торопливо удаляться ссутулившийся человек в спортивной куртке и темных очках, резко диссонирующих с его костюмом.
* * *На скамейку у входа в морг, где сидела Ольга, устало опустился Виктор Семенович. В «Скорую» его не взяли, и он добирался своим ходом:
– Олечка, ты как? – заботливо спросил адвокат.
– Ох, Виктор Семенович. Даже не знаю…
– У меня валидол есть. Дать? – Шепелёв протянул ей упаковку.
– Давайте, – прозвучал ее безжизненный голос.
– Ты посиди, а я пойду с документами разберусь. Подождешь?
– Да. Наверное, мне надо куда-то позвонить… в посольство или…
– Разберемся, деточка.
– Боже мой… Казалось бы, еще два часа назад я собиралась просто стереть его в порошок. Нет, правда, Виктор Семенович. А сейчас вот реву и не могу остановиться… – Ольга сунула под язык таблетку, показавшуюся ей совершенно безвкусной.
И по щекам ее ручьями потекли слезы.
20. Траур
Франция, Бургундия, графство Помар, 1499 г.
– …и слезы нескончаемым потоком текли у меня по щекам. Сколь ни горьки были нанесенные мне обиды, ибо в супружестве я не обрела ни любви, ни уважения, ни покоя, долг вдовы неизменен: молиться, скорбеть и оплакивать своего супруга.
И вот рука об руку с сыном, дочерью и кузеном Анри я шествовала вслед за катафалком с телом новопреставленного графа Мишеля Помар де Рабюсси. За нами с громкими скорбными причитаниями двигалась благородная свита графа, не менее двадцати господ, а за ними челядь во множестве. И каждый под черным одеянием своим нес подлинные страдание и боль, каждый на свой лад печалился, рыдал, причитал, заламывал руки. Горе, возлюбленные мои дети, обладает поразительной силой объединять людей и высокого, и низкого рождения. Я видела, как стоявшие вдоль дороги простые горожане при появлении кареты с черным покровом вставали на колени и плакали. И нельзя было усомниться в их искренности, в их горячей сопричастности к горю своих сеньоров.
Но вот панихида по усопшему подошла к концу, и граф упокоился в фамильной усыпальнице собора Святого Бернара. Мы же в траурном строе, следуя за опустевшим катафалком, еще трижды объехали храм и монастырский двор. Казалось, природа скорбела вместе с нами, ибо ледяной дождь и ветер, вздымающий черные одеяния, пробирали нас до костей. В тот момент мне подумалось, что непогода принесет целительные силы и выморозит наше страдание. Но я ошибалась, не ведая, что для нас грядут новые печали…
– А я знаю, бабушка, что ты имеешь в виду… – перебила ее нетерпеливая внучка.
– Ты всюду лезешь со своими глупыми догадками, – запальчиво осадил сестру Жакино. – Нечего забегать вперед, потому что Бернар и Тома не слышали прежде этого рассказа!
– Не стоит ссориться по пустякам, милые мои. Жакино, подай мне лучше четки, и я продолжу, как ты и просишь, не забегая вперед.
Известно, что траур в Бургундии весьма строг и расписан до мелочей. И согласно первому его правилу, мне надлежало затвориться на шесть недель облаченной в черное платье в комнатах, завешенных черными покровами. Все ковры, шпалеры, меха и ткани не подобающего трауру цвета были вынесены оттуда, равно как зеркала, музыкальные инструменты и книги, исключая Святое Писание. Занавешенные окна не должны были пропускать яркого солнечного света, лишь канделябрам черненого серебра с неугасимыми скорбными свечами надлежало гореть во вдовьих покоях.
«Dura lex sed lex»[51]. И если таковы правила, не нам их нарушать. Помню, что более всего в моем затворничестве я страдала не столько от отсутствия книг и прогулок на свежем воздухе, сколько от посещений. А их по прошествии девятин было преизрядно. Траур не отменял моих обязанностей, а вдовство накладывало серьезные обязательства, ибо наследник, ныне здравствующий граф Роллан де Рабюсси, по младости лет не мог нести бремя управления своими землями и людьми. Отныне этим надлежало заниматься мне, и многому в графстве надлежало измениться. А посему в тревоге о предстоящих переменах с визитами ко мне шли бароны и благородные рыцари из графской свиты, и аббат, и шателен, и стольничий, и кравчий, и конюшие, и мажордом Боншан, и мэтр Мартен, и другие. Одни выражали свою готовность принести клятву верности сеньору Роллану и получали позволение остаться. Прочие же, понимая, что надобность в содержании столь многочисленной свиты при семилетнем мальчике невелика, приходили проститься. Должна вам признаться, что были и те, кому я отказала в службе с легким сердцем и ничуть об этом не пожалела. Но, право, ворошить прошлое не стоит, да и покойников, спаси Господь их души, не пристало поминать недобрым словом.
Прежде, когда я взирала на вдовьи платья и размышляла о тяжести траура, меня страшило печальное одиночество. Однако в моих обстоятельствах об одиночестве, о краткой минуте покоя наедине с самой собой я могла лишь мечтать.
Что же до моих верных друзей и слуг, чьим обществом я никогда не тяготилась, то они, по счастью, были, как и прежде, со мной, и среди них моя добрая Татуш, фра Микеле. И мажордом Боншан, и мэтр Мартен, и одна камеристка из прежней свиты, но не из тех, кто шпионил и наушничал, а также горничная Жанет и мальчик-служка.
Ах да! Кое-кого я все-таки назвать забыла – кузен Анри, который по смерти моего мужа на удивление переменился. Ранее я почитала его за пустого ветреника и волокиту, но, видно, потеря старшего брата пробудила в нем добрые душевные качества и сделала его более серьезным…
Так вот, в один из дней, теперь уж не вспомню точно когда, я послала за братом Микеле, имея намерение посоветоваться с ним об одном важном деле. Тот немедля явился и, как только с делом было покончено, вновь завел со мной разговор о несчастье, постигшем моего покойного мужа. Он сообщил мне, что беседовал со многими людьми, бывшими тогда на охоте и видевшими все своими глазами.
– Как ни горько мне это говорить, – с некоторым колебанием произнес монах, – наипаче в присутствии вдовы, но, право слово, я много думал и не верю в случайную смерть графа от клыков кабана. Сдается мне, что клыки эти были лишь орудием в руках того, кто давно замышлял его убийство. Я не охотник, но мои догадки строятся на мнении людей, имеющих в этом большой опыт. Без сомнения, схватка с вепрем смертельно опасна сама по себе. И тому, кто замышляет убийство, остается лишь подождать удобного момента. В сущности, одной-двух метких стрел было бы достаточно, чтобы уберечь его светлость от гибели. Однако ж никто из стоявших поблизости не выстрелил!
– В таком случае нам следует узнать, кто находился рядом и не было ли среди них господина Вийона, – ответила я, ничуть не удивившись.
Должна признаться, что мне и самой подобная мысль приходила в голову, но дела, занимавшие все мое время, не дали возможности хорошенько все обдумать.
– Увы, на ваш вопрос я, порасспросив очевидцев, так и не получил ясного ответа. Сколько охотников при этом находилось и кто поименно – всяк говорит по-своему: трое, четверо, пятеро, – досадуя, произнес монах. – В точности известно лишь про сеньора де Клержи, а также про кузена вашей светлости.
– Стало быть, прояснить дело не удастся? Наипаче господин Вийон после девятин отбыл из Помара, – сказала я.
– Да, это так. Однако теперь я думаю, что наши догадки в отношении него неверны. Если позволите, я объясню, – возразил мне монах. – Во-первых, тот, кто замыслил и исполнил эти убийства, весьма хитер и расчетлив. А хитрость и расчет не присущи месье Вийону. Я понял это после того, как лучше узнал его. Во-вторых: мажордом Боншан поведал мне, что перед праздничной трапезой он принужден был переодеть господина поэта, так как его туалет более напоминал нищенские одеяния, вид коих мог оскорбить высоких гостей. Однако башмаки, бывшие на ногах поэта, он посчитал удовлетворительными и оставил без перемены. Из чего я заключил, что те самые сапоги были подарены ему позже. Другом, как сказал сам Вийон. А массивные шпоры на них сказали то, что даритель – благородный рыцарь. Сложив вместе эти две детали, я вспомнил, что чаще всего видел господина поэта в обществе сеньора де Клержи…
– Однако так мы всех возьмем на подозрение! – воскликнула я, немало озадаченная.
Но фра Микеле упрямо продолжал:
– Мадам, в отличие от странствующего поэта у сеньора де Клержи могла найтись причина желать смерти вашему супругу…