В доме имелись две печи – большая русская, проходящая сразу через две комнаты, и вторая, поменьше, – голландка. На вид печи были исправные, только очень грязные. Анна выгребла из каждой по ведру золы и проверила тягу подожженной газетой. Дым благополучно утянуло в трубу.
Электричества в деревне уже не было. Во дворе, подвешенная к столбу, скрипела открытой дверцей трансформаторная будка. К ней сразу подступились с инструментами Вырин и Сухарев.
Деятельный Тимофей Степанович, взяв шефство над новичками – Озеровым и Дзюбой, – организовал уборку двора.
С Дежневым и Луцисом мы обошли окрестности. Всюду стояла глухая мертвая тишь, но мне не удавалось отделаться от мысли, что из битых окон кто-то рассматривает нас, подозрительно и враждебно. Процесс разрушения шел непрерывно, все опадало, скрипело, отваливалось, капало, звякало, на ходу становясь прахом. При взгляде на запустение в груди росла тоскливая неуверенность, как здесь обустроить жизнь…
Мы осмотрели все двенадцать изб. Люди покинули деревню давно и вывезли почти все полезные предметы. В изобилии можно было разжиться лишь досками, листами старого шифера и прохудившимися жестяными бочками для дождевой воды.
В черных коробах колодцев не было ни ведер, ни цепей. В глубине неподвижно плескалась масляная ряска. Сразу за деревней у церковных развалин начиналось сгнившее на корню кладбище.
Пока мы ходили по деревне, женщины кое-как прибрались в доме, вымели годовую пыль, сняли паутину. Весь хлам, листву и мусор свалили в овраг. Анне удалось растопить печь – дом надо было хорошенько прогреть, чтобы истребить поселившуюся плесень.
Первый ночлег был неудобный и безрадостный. Разместились мы в автобусе. Будущее по-прежнему рисовалось мрачным. Заснуть я не мог от ревматической вяжущей боли в ноге. Из-за холода и дискомфорта затянувшаяся штыковая рана разнылась. Я ворочался и прислушивался к ночным шумам. Из лесов доносился протяжный вой, цепенящий, унылый, и наши собаки заливались в ответ тоскливым лаем.
За ночь промозглая мгла набухла сыростью, даже волосы стали мокрыми и липкими. В автобусе каждая тряпка отсырела и отяжелела.
Невыспавшийся Луцис угрюмо сказал:
– Ну чего нас понесло в эту проклятую глушь? Остались бы лучше в городе…
– Ага, а там бы нас всех и шлепнули, – возразил севшим голосом Игорь Валерьевич.
– Правильно сделали, что уехали. На природе оно и помирать приятнее, – двусмысленно пояснил Тимофей Степанович.
С утра был густой туман. Когда взошло солнце, он растаял, осел по прогалинам. Над влажной почвой клубилась испарина. В лощинах застоялась теплая влажность и сладко пахло густой увядающей травой. Высокое бесцветное небо виднелось как сквозь тускловатую водяную толщу, и ветер гнал дымные разводы осенней хмари.
В течение дня мы исследовали границы нашего поселения. На север и восток лес отличался непроходимостью. Деревья росли плотно, каждый шаг пружинил, и чувствовалось, что под ногами до полуметра слоя опавшей за бесчисленные годы листвы, в которой нога могла утонуть по колено, если не попадался невидимый корень. Рядом с лугом недалеко от леса стояли раскидистые березы, склонившие почти до земли плакучие желтые шапки.
На западном склоне обнаружился глубокий, с крутыми спусками, овраг. По его репейно-терновому руслу мы неожиданно вышли к реке. Она пролегла между глинистых скользких берегов. Мутно-бурая промозглая вода несла лиственный сор и бересту. На болотистом мелководье гнили почерневшие ветки, в сером песке застряли остовы стволов.
С юга холмы щетинились колючим ельником. Из рыхлых склонов лезли древние узловатые корни. Там же иногда попадались крупные белые валуны. Мы прошли ложбиной, загроможденной рухнувшими деревьями, и поднялись наверх к глухой кирпичной стене, огибающей задний двор нашего «сельсовета». Лес обступил деревню с четырех сторон.
Постепенно мы обживали новое жилище. Остро пахло столярным клеем, краской и лаком. Сухарев, Кручина, Иевлев и Гаршенин сколотили топчаны, широкий обеденный стол и длинные лавки. Я тоже помаленьку осваивал плотницкое ремесло и соорудил просторную будку мохнатой Найде. Дряхлая Латка ночевала в сенях.
Стараниями женщин дом принарядился. Дощатый пол украсили половички и дорожки. На еще не застекленных окнах развевались занавески.
Вся следующая неделя была посвящена укреплению подворья. Приютивший нас сельсовет частично окружала двухметровая кирпичная кладка и невысокие чугунные оградки, как на могилах. Мы раскатали шесть ближних изб и соорудили из позаимствованных бревен плотный частокол, захвативший дом и стоящий неподалеку хозяйственный сруб, который после ремонта вполне мог служить гаражом «Ниве» и мотоциклу.
С каждым днем креп стылый ветер, и к ночи звезды покрывала изморозь. Надо было готовиться к зиме, запасать продукты. С отоплением проблем не было. Дровами мы были обеспечены на ближайшие годы. Трухлявая деревня сама служила нам складом.
Кое-где в избах сохранились в целости окна, так что Николаю Тарасовичу даже не пришлось ехать в город за новыми стеклами. Починить трансформатор не получилось. Во время вечерних чтений пришлось жечь свечи и керосиновые лампы. На следующий год мы подумывали обзавестись портативной электростанцией на мазуте и уже присмотрели место во дворе для будущей цистерны с горючим.
Впрочем, до зимовки дело не дошло.
Первым непрошеных гостей заметил Тимофей Степанович. По утрам старик брал лукошко и отправлялся за грибами. Он же и прибежал к нам с тревожными вестями – подозрительный субъект брел кромкой леса. Бог знает, что позабыл он в этих глухих местах, одинокий человек, не похожий ни на охотника, ни на грибника. Поверх брезентового дождевика болтался в чехле фотоаппарат или бинокль.
Не могу сказать, что новость особо всполошила нас. Мало ли кто мог идти лесом в утренний час. Вероятно, Тимофей Степанович видел безопасного городского жителя, туриста-фотографа, желающего получить живописные виды деревенской разрухи. На беспокойство не хватало времени, каждый угол хозяйства требовал внимания и ремонта.
Ночью со стороны лесной дороги доносились ритмичные глухие перестуки и скрипы. Утром Сухарев и Кручина, совершающие обход территории, доложили, что дорогу перегородили поваленные деревья. Взгляда хватило, чтобы понять – крепкие дубы корчевала не стихия, а пила и топор.
Ночные лесорубы нас порядком расстроили. Плановое расширение дороги могло лишь означать, что нашему уединенному существованию однажды придет конец и здесь появятся люди. Настораживало, отчего таинственные лесорубы трудились ночью, почему не отволокли деревья к обочине? Делать выводы о конкретной угрозе было рановато, но факт оставался фактом – стволы перекрывали выезд в райцентр.
Я ограничился тем, что ввел круглосуточное патрулирование. Весь день и следующую ночь мы прислушивались, возобновятся ли работы в лесу. Ничего похожего не происходило. Хотелось верить, пришельцы появились по недоразумению и теперь исчезли навсегда.
Мысль, что нас выследил Совет, высказал за обедом Дежнев. Вначале повисла гробовая тишина, а потом посыпались упреки: стоило ли вообще уезжать из родного города, если через месяц приходится снова драпать.
– Это же будет длиться бесконечно, пока нас на край земли не загонят, – негодовал Кручина.
Его активно поддерживали сестры Возгляковы, тоскующие по брошеному хутору.
– Я считаю, судьбу надо встречать лицом к лицу, а не бегать от нее, – угрюмо говорила Анна. – Правда, девочки? – Светлана и Вероника неуверенно покивали.
Положение несколько исправил Тимофей Степанович:
– Ну и чего возмущаться? Если нас засекли, то предоставляется отличная возможность с честью погибнуть. Вам что, для этого особые удобства нужны?
– Я, честно говоря, в покойники не готовлюсь, – бодро заявил Сухарев. – Не очень-то интересно. Выдумали тоже проблему! – он фыркнул. – Прыгнули в автобус, и ищи-свищи нас по всей стране. «Ничего на свете лучше не-е-ту, чем бродить друзьям по белу све-е-ту!»
– Я бы вообще предпочел жизнь на колесах, – мечтательно сказал Вырин. – Так еще интереснее, ночуешь в поле, костер, картошка печеная, песни под гитару… А где заработать, всегда найдется.
– А что, – Иевлев энергично почесал широкий, как лопата затылок, – мне нравится. Печку в салоне приспособить, оборудовать спальные места, стекла тонировать. Будет жилой фургон.
– Ага, разогнались, поехали, – буркнул Луцис. – Вон дорогу уже перекрыли. Пешком ведь уходить придется, налегке. Или на плотах.
– В нашей читальне стали преобладать паникеры, – сказала Таня. – Маргарите Тихоновне было бы за некоторых стыдно…
– Да при чем здесь паникерство? – поморщилась Анна. – Я говорю, нечего за свою драгоценную шкуру дрожать.
– А никто и не дрожит, – мягко возразил Марат Андреевич. – Просто весь ваш разговор весьма некрасив по отношению к Алексею…
Возгляковы и Кручина потупились.
Все ждали моего слова.
– Я был инициатором переезда, и до сих пор считаю этот поступок правильным. Так планировала и Маргарита Тихоновна. Мне кажется, тревоги несколько преждевременны. В Совете никак не могли знать, куда мы уезжаем, разве кто-нибудь из читальни сообщил бы им эту информацию…
Все почему-то посмотрели на загрустившего Озерова. Он был единственный из троицы новых читателей, кто присутствовал на ужине. Гаршенин и Дзюба были в дозоре. Озеров деликатно избегал участия в беседе. Поймав на себе взгляды широнинцев, он побагровел, резко встал из-за стола, так что с душераздирающим скрипом отъехала лавка вместе с увесистыми Возгляковыми.
– Вы что же… – Озеров, набычась, стиснул кулаки, – считаете, что я или Дмитрий Олегович… что мы могли донести в Совет?…
– Женя, успокойтесь, – сразу вмешался Марат Андреевич. – Как вы вообще могли такое подумать?!
– Вы-то здесь не при чем, – начал Луцис. – А вот Дзюба… Поймите, я никого не обвиняю. Но я, к примеру, хорошо знал лишь Латохина. И еще я могу поручиться, Дзюба не входил в число тех десяти бойцов, что помогали нам на сатисфакции…
– Точно, – согласился Сухарев.
– Ребята, – сказал Вырин, – вы же были там в Колонтайске, Алексей, Танюша. Вспомните хорошенько!
– Да там народу собралось под сотню человек, – нахмурился Тимофей Степанович. – Только колонтайских – почти три десятка. А они еще в закрытых хоккейных шлемах, даже глаз толком не видно.
– Я хорошо помню Веретенова, – признался я. – Мы у него останавливались… Ну, и Латохина, понятно. Насчет остальных ничего конкретного сказать не могу…
– Да… – озабочено произнес Кручина, – хорошенькая история… Евгений, а вот вы были знакомы с Дзюбой?
– Лично – нет, – озадачился Озеров, – но читатель с такой фамилией был. Вам бы лучше всего расспросить Гаршенина. Он более или менее близко общался с колонтайской читальней. Погодите, как вы можете Дзюбу подозревать? Он же ранен был!
– Это ни о чем не говорит, – Луцис прошелся по комнате. – Разве нельзя допустить, что настоящий Дзюба был убит и похоронен вместе со всеми, а с нами поехал кто-то другой?
– Наваждение прямо, – Озеров потряс головой. – Мы постоянно были друг у друга на виду! Когда бы он сообщил наши новые координаты Совету? Абсурд… Что же, паспорт у него попросить?
– Это все равно не имеет значения, – отмахнулась Анна. – Если Дзюба – наводчик, свою задачу он уже выполнил. Если нет – и обсуждать нечего.
– Вот я на сто процентов уверена, что Дзюба не при чем, – Вероника стала собирать грязные тарелки. – Нормальный мужик. Спокойный, глаза не бегают. Предатели себя по-другому ведут. А у Совета и без него достаточно соглядатаев. Может, за нами кто в пути увязался и выследил, Николай Тарасович?
– Вроде нет, – сказал Иевлев, – я смотрел, хвоста не было.
– Ребята, – чуть смущенно сказал Марат Андреевич, – я уже и сам не рад, что поднял эту тему… Очень преждевременно утверждать, что Совет обнаружил нас.
– Каратели из Совета не церемонились бы, а напали, – усмехнулся Тимофей Степанович.
– А все-таки, кто тогда перегородил дорогу? – спросила Светлана. – И зачем?
– Непонятно, – согласился Марат Андреевич. – Поэтому я предлагаю расчистить завал.
– И чем быстрее, тем лучше, – добавил Луцис.
– Мы вдвоем с Кручиной за час управимся, – бодро сказал Николай Тарасович. – Тем более, у нас и «Тайга» имеется.
– А вот бензопилу я бы вам брать не советовал, – сказал Марат Андреевич. – Слишком шумный агрегат. Возьмите обыкновенную, столярную…
Взвыли собаки.
В дом, широко распахнув дверь, вбежал запыхавшийся Гаршенин:
– Ребята, тревога! – выдохнул он. – У нас гости!
Мы гурьбой бросились к длинному стеллажу, где были разложены доспехи. В круглых гнездах невысокой подставки стояли пики, цеп Анны Возгляковой и боевая коса Гаршенина.
– Что за люди? – быстро спросил я, надевая через голову тяжелый панцирь. Книга Памяти сразу перекочевала в стальной футляр.
– А пес его знает, Алексей Владимирович, – ответил Гаршенин, берясь за обитое железными полосами косовище. – Пять человек. Сюда идут. Мы, как только заметили, сразу сюда.
– Всего пять? – Марат Андреевич опоясался шашкой. – Не густо.
– Вооружены?
– Вроде нет. По крайней мере, в руках ничего такого не держат… У одного моток кабеля…
– Ремонтники?
– Разве поймешь? – с досадой сказал Гаршенин. – На них не написано. Вряд ли ремонтники. В лучшем случае – ворье, что провода на продажу режет.
– А в худшем случае – лазутчики Совета, – продолжил Игорь Валерьевич, привычно заворачивая в газету штык. – Во что они одеты?
– Обычно, по погоде. Телогрейки, сапоги кирзовые. Типичный колхоз.
– Очень подозрительно, – покачал головой Тимофей Степанович. – Ни топоров, ни лопат. Как пить дать – под одежкой ножики припрятали.
– Откуда они появились? – продолжал я расспрашивать Гаршенина.
– По дороге вышли…
– Вас с Дзюбой заметили?
– Не знаю…
– А где Дзюба?
– Остался возле ворот.
– Закрыть надо! – воскликнул Луцис.
– А зачем? – Анна вытащила из подставки боевой цеп покойной матери. – Пускай заходят. Поговорим, выясним, что им нужно…
Николай Тарасович взял с полки молот:
– Если это случайный народ, не хотелось бы их сразу пугать. А то разнесут потом молву…
Сухарев подумал и снял обшитый солдатскими пряжками бехтерец:
– Действительно, чего заранее шухер поднимать…
– Не дури, – строго сказал Кручина, – лучше накинь что-нибудь сверху. И кистень возьми. Береженого Бог бережет…
Вырин, тоже скинувший свою куртку, снова надел ее, а сверху набросил перевязь с саперными лопатками.
Гурьбой мы вывалили во двор. Возле прикрытых на одну створку ворот стоял Дзюба с кайлом на плече. Он успокаивающе помахал нам рукой.
Я смотрел на приближающихся к сельсовету людей. Они уже заметили нас и чуть сбавили ход. Гости действительно казались типичными деревенскими жителями. Они уверенно зашли во двор и сняли картузы. Впереди в длинном, почти до земли, брезентовом дождевике шагал их старшой – худощавый мужик, на вид ему было лет сорок, светлые соломенные волосы, брови и усы выгорели до седины.
– Доброго всем здоровьица, – он плутовато сощурился. – А мы тут, знаете, не первый год ходим, давненько здесь не жили, а теперь, значит, живут… – старшой вздрогнул и обернулся на стук – Дзюба закрыл вторую половину ворот, вместо засова он использовал тяжелый оглоблинский крест.
Действие произвело на гостей явно неблагоприятное впечатление. Они вдруг стали переминаться и тревожно зыркать по сторонам.
Белобрысый улыбнулся:
– Ух ты, а что же это вы на крест запираетесь? Наверное, серьезные люди. А вы, часом, не баптисты? Нет?
К воротам подтянулись Тимофей Степанович, Сухарев, Таня и Возгляковы. У ног Вероники уселась, утробно рыкая, Найда. С боков пришельцев зажали Гаршенин, Озеров, Вырин и Луцис. Я стоял в окружении Иевлева, Кручины и Дежнева. Думаю, мы производили грозное впечатление.
– Нет, мы не баптисты, – сказал я.
– А-а-а, – вроде облегченно потянул старшой. – Это хорошо… Хотя нам, по большому счету, все равно. Какая разница, кто – лишь бы человек хороший был. Правильно говорю?…
Он вдохновился сказанным и еще с полминуты разглагольствовал о хороших людях, но я уже поймал его алчный взгляд, скользнувший из-под белесых ресниц по шкатулке с Книгой, что висела у меня на груди. От нехорошего предчувствия в животе подобрались кишки. Я чуть толкнул локтем стоящего рядом Марата Андреевича. Он повернулся ко мне, и произнес неподвижным ртом: «Вижу…»
– Ну, а вы кто? – спросил я белобрысого. – С чем пожаловали?
– Это… Мы – строительный подряд. Вам ничего не нужно починить?
– Пока сами справляемся…
– Ясненько… А то бы мы помогли… И недорого…
– А вот такой вопрос, – сказал я. – Вы дорогу завалили?
– Дорогу? Не, это не мы…
– Ну и чего врать?! – взял я пришельца на испуг. – Мы же сами видели!
– Да? – удивился тот. – Хотя да, точно, мы, – он развел руками. – Лесничество требует… Деревья больные… Я просто не сразу сообразил, про какую дорогу вы говорите.
– И чего вы все побросали? Теперь же не проехать…
– Ну, убирать не наше дело. Нам только срубить приказывали… – старшой оглянулся на ворота. – А вот еще, – он нагловато осклабился. – Вы самогонкой не богаты?
– Не богаты.
– Мы же не бесплатно просим. Отработали бы. Вы не стесняйтесь, подумайте. Мы, в принципе, и за харчи поработать можем, да, хлопцы?
– Так есть хочется, что и переночевать негде… – насмешливо проскрипел Тимофей Степанович.