– Так есть хочется, что и переночевать негде… – насмешливо проскрипел Тимофей Степанович.
Найда вдруг кинулась косматыми лапами на частокол и яростно взвыла. Я заметил, как подобрался белобрысый и его спутники.
– Ну, мы пойдем, раз вам ничего не нужно. Откройте, пожалуйста, ворота…
Мы посмотрели на Дзюбу. Если бы он попытался вытащить крест-засов, это бы означало, что он заодно с чужаками. Я видел, Сухарев уже приготовил для удара свою цепь. Дзюба, впрочем, никак не отреагировал на просьбу, даже не шелохнулся, только насупленные брови сошлись на переносице, а пальцы крепче сжали кайло.
– Слушайте, мужики, в натуре, – громко сказал белобрысый, – нам идти нужно!
Тут над бревнами показались головы и туловища врагов. Но не успел первый еще перекинуть ногу через частокол, как напоролся на клинок горшениской косы. Дзюба с хрустом всадил кайло в бок ближайшего противника.
Белобрысый распахнул полы дождевика, выхватывая два тупоносых мясницких тесака. Трое его товарищей вытащили скрытые под телогрейками топорики и ножи и ринулись в схватку. Впрочем, азарт не подкреплялся достаточным мастерством. Резкий штыковой выпад Кручины пронзил живот нападающему, тот с воем рухнул, поджав ноги. Рявкнула Найда, смыкая челюсти на горле упавшего. Сверкнула шашка Дежнева, и на песок шлепнулась рука с топором, обрубок длинно хлестнул кровью, словно кто-то выплеснул из стакана недопитый чай. Подранка сразу проткнули рапира Тани и пика Озерова.
Через стену перекатывались все новые бойцы. Дзюба дробил кайлом хватающиеся за края частокола пальцы, и враги с воем срывались еще с наружной стороны. Двое повисли бездыханными на бревнах, раскинув руки, точно рубахи на бельевой веревке, третий, чье туловище перевесило, ополз почти до земли, зацепившись голенищами сапог за острия частокола. Кого-то уже приговорил взмахами молота подоспевший Николай Тарасович.
Мне пришлось схватиться сразу с двумя противниками. Я размахивал клевцом, стараясь не подпустить опасные топоры на короткое расстояние. В запале казалось, что эти двое лишь отбивают удары. Трусливая тактика совершено распалила, выгнала остатки осторожности. Наконец, мой клевец с пустым гончарным звуком приложился к вражеской голове. Дернувшееся лицо сразу покрылось кровью. Эйфория третьего в моей жизни убийства была короткой. На мне повис второй мужик, свалил с ног, но вместо того, чтобы зарубить, стал стягивать Книгу. Он хрипел матерщиной и душил меня цепью от стальной шкатулки. Я вгрызся зубами ему в руку, пытался раздавить колючий кадык, скользкий хрящ не хотел ломаться. Мой рот заливала кровь, соленая, как старый огуречный рассол, и я захлебывался в ней. В глазах помутнело. Враг неожиданно рывком высвободил руку и несколько раз ударил меня по лицу, так что я почти лишился сознания. С меня стащили Книгу, выдрав попутно клок волос, и отпустили. Я, задыхаясь, вытолкнул изо рта мягкий кусок мяса, и меня окатил страх, что я откусил себе язык. Я закричал, вместо слов вышли розовые пузыри.
Мужик, отобравший у меня Книгу, валялся на земле, а Сухарев вскидывал и обрушивал цепь с подвешенными на ней гроздьями амбарных замков на дрожащее в агонии тело.
Я, стоя на четвереньках, судорожно шарил пальцами во рту, чтобы нащупать язык. Онемевшие нечувствительные пальцы сразу вымазались в крови, и я ничего не мог понять. Я в ужасе потер огрызок об рукав. Похоже, это все-таки был не язык, а часть откушенной кисти. Меня сотряс рвотный кашель, и я минуту плевался кровью – то ли своей, то ли чужой. Потом ко мне подбежали Гаршенин и Дзюба и подняли, а Сухарев протянул шкатулку с Книгой, которую я снова повесил на шею.
Новые бойцы уже не лезли, а последний враг не выдержал неравного поединка на два фронта с Анной и Маратом Андреевичем и угодил под болванку цепа.
Там, где двор прикрывала кирпичная стена, неожиданно прорвались свежие силы – еще шесть человек. У ворот в живых оставался только сам белобрысый главарь. Он уже не пробивался к засову, а, искусно увиливая от лопат Возгляковых и штыка Кручины, отступал вдоль забора. «Да быстрее же вы, блядь!» – хрипло звал он подельников.
Подмоге наперерез бросились Луцис, Вырин, Озеров, за ними едва поспевал Тимофей Степанович.
Белобрысый предпринял отчаянную контратаку. Лопата Светланы переломилась под сокрушающим ударом тесака, сама же она чудом избежала смерти. Второй тесак пришелся на Кручину. Я услышал, как дико взревел Игорь Валерьевич, зажимая ладонью место у виска, где у него секунду назад было ухо. Лопата Вероники с хрустом погрузилась в грудину главаря. Он заорал. Вероника навалилась на черенок, пригвождая врага к стене частокола. Белобрысый обмяк и повис на лопате, точно марионетка, над которой оборвались сразу все нити.
Гибель вожака не прибавила мужества нападавшим. Из шестерки кто-то сразу угодил под саперную лопатку Вырина, второму размозжил череп кистень Тимофея Степановича. Пика Озерова пробила брюшину третьему. Метко брошенный подшипник Луциса угодил убегающему в затылок, мужик с воплем схватился за голову и упал, а Николай Тарасович хрустко добавил сапогом по треснувшим шейным позвонкам.
Один из оставшихся в живых бойцов метнул топор в Озерова. По счастью, удар пришелся топорищем в подбородок, Озеров опрокинулся, не увидев, что его противника настиг и зарубил Марат Андреевич. Шестой героя не ломал и, не теряя драгоценного времени, перемахнул через стену.
– Там… Всего четверо… – зашептал, тыча за частокол, Гаршенин. – На вылазку надо, добить…
Иевлев, Кручина, Сухарев, сестры Возгляковы, Таня и Дзюба, разделившись, стали по обе стороны ворот, Гаршенин вытащил крест, а Кручина и Иевлев потянули на себя тяжелые скрипучие створки.
В проем сразу рванули четверо. Пробежав пару шагов, они остановились. Изумление сменилось оторопью. Они попятились и, не долго думая, бросились наутек. Длинное острие косы Гаршенина пронзило самого медленного врага, тот по инерции еще смог сорваться с лезвия, но, пробежав пару шагов, выдохся и рухнул. Анна швырнула над землей лопату, завертевшуюся мельницей. Второй беглец с перебитыми ногами рухнул в траву, и его в два прыжка настиг Иевлев.
Предсмертный крик товарища придал двум уцелевшим захватчикам сил. Оторвавшись от запыхавшейся погони, эти двое достигли леса и скрылись за деревьями. Их не преследовали. Бой закончился.
Меня колотил озноб. В затылке и барабанных перепонках стучал оглушительный пульс. Адреналин схлынул. На месте выдранных волос словно горел ожог. Подбитый глаз затек, саднили бровь и веко. Занудливая боль, похожая на зубную, крутила распухшую скулу. Я стоял посреди двора и смотрел, как Иевлев закинул на плечо труп настигнутого врага, второго за ноги волокли Сухарев и Озеров. Возвращались и остальные широнинцы.
Возле меня остановился всклокоченный Гаршенин:
– Виктория! Поздравляю! – Глаза его светились ликованием.
– Вроде выскочили без потерь, – сказал Дзюба. – Слава те, Господи…
– Да нет, – процедил Кручина, – с потерями! – Он зажимал рану на голове, между пальцами просачивалась кровь. – Пол-уха лишился. Черт! Придется теперь ходить как каторжному!
– Волосами прикроете, никто и не заметит, – утешала его Таня и лила из склянки на вату перекись.
Кручина убрал от виска ладонь – на миг показался пунцовый, похожий на тюльпан, обрубок – и приложил ватный клок.
Пошатываясь, поднялся с земли Озеров, борода его была в крови. Тимофей Степанович, прислонившись к забору, устало отирал носовым платком сиреневое, как у новорожденного, лицо.
По двору валялось с десяток вражеских трупов. Пятеро нашли свою смерть у кирпичной стены. Трое так и продолжали висеть на частоколе, четыре штурмовика лежали у ворот, неподалеку корчился белобрысый главарь.
– Допросить его, Алексей, немедленно допросить… – с натугой просипел Тимофей Степанович. – Выяснить, кто подослал… – старик едва переводил дух, словно после забега.
Белобрысый был совсем плох и, чтобы вытащить из него хоть какие-то сведения, следовало торопиться.
Я приблизился к умирающему.
– Послушайте, мы постараемся облегчить ваши страдания, насколько это в наших силах, – я обернулся. – Марат Андреевич, принесите срочно анальгину!
Главарь дрогнул мутными, точно у рыбы, глазами:
– Где Книга?
– Вот, – я постучал по стальному корпусу шкатулки. – А теперь ответьте, кто вас навел?
– Покажи Книгу… – он тяжело хрипнул.
– Хорошо, – я пристроил шкатулку на колене.
Главарь терпеливо ждал, пока я найду ключ и открою замок, даже чуть приподнялся. Широкое красное пятно на продавленной груди блеснуло свежей подплывшей кровью, тусклой и масляно-жирной, как нефть.
– Вот, пожалуйста… – я показал лежащую на бархате Книгу. – А теперь скажите, откуда вы про нас узнали?
– Не та!… – он бессильно откинулся и с глухой уставшей ненавистью посмотрел на меня. – Другая!
– Не та!… – он бессильно откинулся и с глухой уставшей ненавистью посмотрел на меня. – Другая!
– Что же вы ожидали увидеть?
– Книгу Терпения! – гневно рявкнул белобрысый, из ноздрей хлынули свекольные ручьи.
– А кто вам сказал, что у нас есть Книга Терпения?!
– Старуха…
– Какая старуха?!
– Умная!… Мы первыми жребий вытянули… Три года очереди ждали, и тут такой шанс… Не получилось… – он слабо пошевелился. – Больно… Книга Терпения…
– У нас только Книга Памяти.
– Врешь, – равнодушно прошептал белобрысый.
– Нет, это правда…
Раненый, с горловым бульканьем, засмеялся:
– Значит, обманула старуха… Я же говорю, умная… Но вы все равно сдохнете. Никто не уйдет. Старуха решила…
– Прояснилось? Кто они такие? – подсел к нам Дежнев. Он держал шприц с обезболивающим раствором, похожим на слюну.
– Не понятно… Похоже, это не Совет. Про какую-то старуху говорил. Запугивал…
Марат Андреевич поймал иглой бледную вену белобрысого.
Тот равнодушно проследил за движением поршня, спросил:
– Вы всех моих убили?
– Трое сбежали.
– Повезло…
Больше он не сказал ни слова. Вскоре закрыл глаза. Сквозь сжатые губы пробивался шелест уходящего дыхания, словно в хрупком фарфоровом горле бил крылышками залетевший мотылек. Слипшиеся от крови ноздри шевелились, как жабры, а потом застыли.
– Алексей! Марат Андреевич! – вдруг пронзительно, срываясь на визг, позвала Таня.
Я вздрогнул и оглянулся. К частоколу уже спешили перепуганные истошным криком широнинцы. Когда мы подбежали к месту суеты, увидели Тимофея Степановича. Старик по-прежнему сидел, прислонившись спиной к бревнам. Кудлатая голова, как подрубленная, свесилась на грудь. Правая нога поджата, левая распрямлена, так что виднелась сбитая подошва пыльного сапога.
Сухарев и Вырин уложили Тимофея Степановича на землю. Марат Андреевич цепко сжал стариковское в черных жилах запястье, напряженно вслушиваясь, не дрогнет ли под кожей жизнь, затем, словно не веря своему немыслимому диагнозу, произнес:
– Девять сатисфакций, Невербино – все прошел без единой царапины. А тут сердце не выдержало…
– Что за херня! – взревел Иевлев. – Какое сердце?! – он навалился ладонями на костлявую грудину: – Дыши, старик, дыши! – сотрясал он бездыханное тело.
Внутри Тимофея Степановича зашумело скрытое брожение, из посиневшего полуоткрытого рта на Иевлева обильно плеснуло сукровицей. Он вскрикнул и отшатнулся, торопливо вытирая с лица и одежды посмертную слизь. Тогда мне окончательно стало ясно, что Тимофея Степановича больше с нами нет, а скорбный список потерь широнинской читальни увеличился еще на одного человека.
ЧЕРЕЗ ЛЕС
Сухарев, Кручина и Луцис за полчаса вырыли старику неглубокую тесную могилу. Глинистая земля с трудом поддавалась лопатам. То были суетливые похороны, без речей и поминальной закуски. Вражеских мертвецов снесли в овраг и закидали хворостом – на основательное погребение не оставалось времени.
Как попало, лишь бы успеть до захода солнца, мы загружали прицеп и автобус вещами, припасами и оружием.
Иевлев тем временем возился с бензопилой, точно алхимик мешал бензин и масло. Пропорции жидкостей не сходились, подержанный агрегат барахлил, и Николай Тарасович, посылая проклятья изобретателю двухтактного двигателя, снова разбирал мотор, отлаживал магнето, чистил карбюратор, опорожнял бак и заливал новую смесь – и так, пока «Тайга» не начала кудахтать с первого рывка заводного троса. В этот вечер бензопила не имела права заглохнуть.
Поставленная задача была совсем не из простых. Мы собирались пробиться сквозь завал и уйти из западни. Если верить предсмертным словам белобрысого, угодили мы в серьезную заваруху. В лесу сновали озлобленные ватаги читателей-терпил, желающих разжиться у изгоев редкой и ценной Книгой. Непонятно было, что за таинственная старуха натравила всю эту обиженную свору.
Весь наш отчаянный расчет строился на надежде, что недавние беглецы из разгромленной банды разнесут по лесу пережитый ужас и охладят воинственный пыл других мародеров. Кроме того, мне была в общих чертах ясна стратегия грабежа. Ватаги не могли объединиться. Поделить Книгу между временными компаньонами было нереально. Победитель мог быть только один. Наверное, именно это имел ввиду белобрысый, рассказывая мне о вытянутом жребии. Его людям предоставилась возможность заполучить Книгу, они проиграли, и теперь свои силы испробует новая команда. Мародеры соблюдали очередность.
Солнце клонилось к закату, когда транспортный кортеж в полном вооружении двинулся в рискованную неизвестность. Отряд возглавляли Сухарев, Вырин, Луцис и Гаршенин, зорко высматривая в ветвистых сумерках малейшие признаки опасности, рядом с ними бежали собаки. Сразу за дозором тарахтел мотоцикл, ведомый Анной, в коляске сидел Иевлев с бензопилой, а следом медленно ползли автобус и «Нива». За рулем автобуса был Марат Андреевич. По бокам «Лаза», оберегая его колеса, шли Вероника и Светлана. «Ниву» вел Озеров. Я вместе с Таней разместился на прицепе. Последними были Кручина и Дзюба, прикрывая тыл.
Судя по голосам в авангарде, мы достигли завала. Мотор «Тайги» взревел, как вставший на дыбы мопед. Жужжащее стальное полотно вонзилось в древесину. Густоголосая пила взвыла фальцетом, расправляясь с деревянной породой. Снова вонзилась, сорвалась на визг.
Уже спустя пару минут в непроходимом завале обозначился будущий коридор. Рядом с Николаем Тарасовичем лежали вороха веток. Я попробовал оторвать от земли отпиленный, размером с небольшую мясницкую плаху, брус. Сырое дерево оказалось каменно тяжелым. Я покатил его к придорожным кустам и скорее почуял, чем увидел, за спутанными ветками терновника притаившиеся фигуры.
В омуте лесных сумерек, словно ожившие черные дыры, возникли крадущиеся согбенные тени. Надежно заглушенный натужным харканьем пилы, по лесу шел смутный гомон. Те, кто притаились за спутанными копнами терна, еще не поняли, что обнаружены. Враг, подавая знак ближним, засипел: «Ссс… «– потом щелкнул заливистой птичьей трелью, раскатившейся по кустам. В ответ хрипло каркнул ворон и затюкал дятел.
Одновременно с моим пронзительным криком: «Засада!» – сквозь ветвистую паутину просунулось быстрое, как язык хамелеона, древко с длинным и тонким наконечником. Слабое острие не смогло просадить крепкий, точно дубовая доска, протектор. Из кустов напролом ринулась косматая туша. Я рубанул клевцом. Нападавший раскинул руки и повалился спиной на куст.
Бесноватый хор примешался к реву пилы. Я оглянулся. Через завал лезли верещащие малорослые существа. В меховых одеждах, с нашитыми поверх ребрами крупного скота, в шапках с костяными навершиями конских, оленьих или рогатых бычьих черепов. Круглые, узкоглазые лица, прямые смоляные волосы обличали принадлежность звероголовых к вымирающим расам Крайнего Севера. Они вопили, потрясая дедовскими острогами, гарпунами и рогатинами. Этих, в причудливых скотских доспехах, было десятка полтора. Перед атакой они еще раз завизжали и, наставив оружие, устремились вниз. Скульнувшую Латку сразу подцепили медвежьей рогатиной и, как облезлый полушубок, отшвырнули в сторону.
На бревнах завязался ожесточенный бой. Сухарев, Вырин, Луцис и Гаршенин мужественно отбивали троекратно превосходящего числом противника. Николай Тарасович продолжал орудовать пилой, торопясь закончить коридор, достаточный для габаритов автобуса.
Луцис сочно вогнал верхний угол топора в кобылий лоб, просек шлем и череп до подбородка. Мелькали, как два черных крыла махаона, саперные лопатки Вырина.
Гаршенин перехватил острогу, резко потянул к себе. Вдоль древка скользнуло длинное лезвие косы – прямо в налитое натугой горло. Сухарев раскрутил над головой кистень, обрушил на рогатую голову так, что брызнула костяная пыль.
Кто-то безрассудный полез на бензопилу Николая Тарасовича, сунул меховой рукав прямо под бегущие по эллипсу резцы. Пила выплюнула рваный сноп кровяных лоскутков и вдруг захлебнулась. Плотный ворс забил цепь, рассчитанную на древесину. Иевлев отбросил бесполезное оружие, ссутулился, вытянув вперед руки. Даже пригнувшись, он был вдвое выше своих приземистых соперников и рассчитывал на бесспорное преимущество в мышечной силе и росте. Первого он достал чугунным кулаком, ловко увернувшись от полуметрового щербатого острия. Лицо звероголового залило кровью из расколотой надбровной дуги. Второй прыгнул сверху, Иевлев на лету поймал его за щиколотку, шмякнул с размаху о землю и пнул сапогом в висок. Оброненную рогатину он сразу обломил об колено, превращая колющее средство в двуручный тесак.
На дорогу, как рассыпавшиеся бусины, выкатилась вторая ватага. Эти вышли на бой в ватных строительных шлемах с круглым металлическим наголовьем, в самодельных накидках грубой кожи, часто обшитых бляхами. В лобовое стекло «Нивы» хрустко ударила булава. Озеров выскочил из машины, покатился по земле, чудом увильнул от шишковатой дубины, взрыхлившей землю у его головы, вскочил. В руке у него сверкнул топор.