Екатерина Митрофанова, заместитель генерального директора издательства «Алфавит», деловая женщина, умница, пусть и не красавица, а грамотный руководитель с нервами – стальными канатами, пришла в неописуемое раздражение.
Интересное получается дело!..
Писательница Поливанова никакой не руководитель, и вообще не сотрудник издательства, записная фантазерка не от мира сего и без всяких стальных канатов, знает о жизни какого-то там начальника отдела гораздо больше, чем руководитель со стальными канатами!..
Какой из этого следует вывод? Что Митрофанова бездушная, а Поливанова, выходит, душевная?..
Все святую из себя строит!.. До всего ей дело есть, всем она помогает! Всех бездомных собак, разнообразных недотеп и их болеющих мамаш жалеет.
Того и гляди мир спасет!..
Но если насчет спасения мира у нее и были кое-какие сомнения, то в том, что Берегового уж точно придется спасать, Екатерина Митрофанова не сомневалась со вчерашнего вечера. Спасать не ради него самого, Боже упаси, а ради издательства и Анны Иосифовны, для которой репутация «Алфавита» была дороже всего на свете!
Подвести Анну Иосифовну Катя никак не могла.
Поэтому, наврав по телефону директрисиной секретарше что-то про весеннюю простуду и попросив, чтобы «ее сегодня не искали», она потащилась в Химки.
Больница, громадная, как Пентагон, со внутренними дворами, переходами, длинными коридорами, темными лифтами, запахом дезинфекции, людьми в халатах, пижамах и тренировочных костюмах, которые брели по этим коридорам непонятно куда и сидели с узелками на коленях на клеенчатых больничных стульчиках, произвела на нее неожиданно сильное впечатление.
Она долго не могла попасть в нужное отделение, спрашивала, поворачивала обратно, ждала лифта, втискивалась, если можно было втиснуться в кабину, и пропускала, если народу было слишком много, и постепенно стала как бы частью этого мира – болезней, тягот, страха и надежды на то, что рано или поздно все изменится, больничные стены раздвинутся и окажется, что там, за стенами, все тот же мир, живущий все той же жизнью!..
Кате Митрофановой очень хотелось туда, на волю, прямо сейчас.
– Вы ко мне?.. – Высокий плечистый человек в идеально накрахмаленном халате запирал дверь в кабинет, на которой было написано «Заместитель главного врача».
– К вам, если вы Дмитрий Евгеньевич Долгов. – Она не могла оторвать глаз от его лакированных ботинок. Вот это и есть великий врач, гениальный хирург и практически Пирогов?! – Вам должна была позвонить Марина Покровская и предупредить…
– Покровская звонила, – сказал человек негромко. – Давайте зайдем?.. У меня, правда, времени маловато, но…
Он открыл запертую было дверь и пропустил Митрофанову в тесное помещение, где были письменный стол, заваленный бумагами и книгами, два стула, узкий канцелярский шкаф, на котором сбоку висело кашемировое, дорогущее и совершенно неуместное здесь пальто, кушетка, застеленная белой простыней, раковина, а на подоконнике чайник и разномастные чашки. Здесь тоже пахло дезинфекцией, но потише.
– Я, правда, из разговора не понял, кому консультация нужна?.. Вам?
– Нет, не мне, – быстро сказала Митрофанова, – а матери одного нашего сотрудника, который сам не может подъехать и попросил меня, точнее, он не попросил, но так получилось, что вместо него сегодня приехала я, а вообще-то…
– Вы не волнуйтесь, – сказал мужчина в лакированных ботинках как-то так, что Митрофанова моментально перестала волноваться. – Присядьте. Хотите кофе? У меня осталось немного.
Он протиснулся к подоконнику, зашуршал его идеальный халат, и Долгов стал заглядывать во все чашки. Выбрал две, должно быть, самые лучшие, и стал мыть их под краном. У него были большие руки с длинными пальцами.
– Человек где лежит?
– А?..
– Человек, которого нужно посмотреть, где лежит?
– Здесь лежит.
– Тогда это просто, хотя, может, не совсем удобно. А в каком отделении?..
– Во втором хирургическом.
Он как будто удивился, тщательно закрутил кран, поставил чашки и вытер свои необыкновенные руки.
– Диагноз знаете?
– Я ничего не знаю, – снова быстро и громко заговорила Митрофанова, – понимаете, у нас один сотрудник попал в беду, а это его мама, и Маня Поливанова, то есть Марина Покровская…
Да что с ней такое?! Почему она волнуется, как школьница, которая заваливает экзамен?!
– Марина Покровская – очень хороший человек, – сказал Долгов неожиданно и улыбнулся. – И писатель, говорят, неплохой. Я, правда, не читал, но я вообще ничего не читаю, кроме разной профессиональной литературы!.. Времени нет совсем. А это ужасно.
– Что? – как зачарованная спросила Митрофанова. Он говорил так, что его хотелось слушать, соглашаться, кивать и переспрашивать.
– Ужасно, что некогда читать, – объяснил Долгов. – Можно одичать.
Телефон на столе зазвонил, он взял трубку, прижал плечом к уху и стал через край насыпать кофе из банки.
Часть попадала в кружку, а часть мимо, он не обращал внимания.
– Нет, Марк Андреевич, я минут через двадцать буду. Я уже вышел, но тут ко мне человек приехал. Да. Да. Вы сделайте пока без меня рентген, хорошо? Я сейчас больную посмотрю и приду. Нет, Марине Георгиевне я сам позвоню. Да, спасибо.
Он сунул трубку в карман халата и подал Кате кружку.
– Вам с сахаром?
Телефон опять зазвонил. Он вытащил трубку, но оказалось, что звонил какой-то другой телефон, и он некоторое время его искал.
Митрофанова отхлебнула. Было горько и очень горячо.
– Да. Да, я. – Он послушал. – А что, срочно?.. Тогда лучше всего завтра с утра. Можете часов в восемь приехать в триста девятнадцатую больницу? Нет, никак, у меня потом три операции, и одна из них совсем… тяжелая. Я посмотрю и уйду в операционную, а Дмитрий Борисович вам все скажет. Да, договорились.
Митрофанова еще отхлебнула.
Зазвонил телефон.
– Да. Все еще в больнице. У меня первая консультация сегодня в пять. Нет, в городе. Я отсюда поеду не раньше, чем часа через два. Давайте в онкоцентре на Каширке завтра. У меня три операции здесь и одна там, во сколько точно – я не знаю, потому что тут одна длительная… Да, хорошо, я позвоню.
Митрофанова отставила кружку. Кофе пить ей расхотелось.
– Пойдемте? – спросил великий врач, оторвавшись от телефона. – А то меня там ждут.
Митрофанова вскочила, готовая немедленно идти куда угодно. Зазвонил телефон.
Она вышла в коридор, и Долгов вышел следом, продолжая что-то говорить про рентгены и операции, и только в коридоре спохватился:
– Вы же кофе не допили!
– Спасибо, я больше не хочу, – тоном все той же школьницы сказала Митрофанова.
Он шел очень быстро, она едва поспевала за ним, иногда нагоняя его несколькими торопливыми шагами. Он все время здоровался, на ходу отвечал на вопросы, и какой-то человек в халате пристроился за ним и стал показывать бумаги. Долгов, не сбавляя шага, посмотрел бумаги, сунул обратно, сказал что-то совсем непонятное, и человек отстал.
– Вы подождите здесь, – велел он возле какой-то двери. – Я сейчас с заведующим отделением переговорю. Как фамилия больной?..
И Митрофанова осталась в коридоре.
В этом мире она ничего не значила и ничего собой не представляла, вот в чем дело. Никому тут не интересны ее успехи и карьерные взлеты. Здесь она была… просительницей, и ей приходилось во всем полагаться на человека в идеально накрахмаленном халате!.. Здесь он решал все, за все отвечал, все знал, и надеяться можно было только на него.
– Пойдемте. Она в одиннадцатой палате.
Следом за ним из кабинета выскочили перепуганная женщина в зеленой медицинской робе и двое мужчин в белых халатах, один молодой, а второй седой, грузный, и вся процессия стремительно двинулась по коридору. Долгов листал толстенную папку, которую ему подала та самая, в зеленой робе.
Ничего не значащая Митрофанова потрусила за ними.
В светлой палате, куда они ворвались, на высокой больничной кровати лежала женщина и читала книгу Марины Покровской. Завидев делегацию, она тихонько охнула, уронила книгу и стала торопливо подниматься.
– Елена Васильевна? – спросил Долгов, заглянув в папку. – Здравствуйте, меня зовут Дмитрий Евгеньевич. Вы лежите, пожалуйста, не надо вставать. Я хотел бы вас посмотреть, если не возражаете. Вот Николай Давыдович, ваш доктор, не возражает. – И тут Долгов улыбнулся застенчивой, мальчишеской, летящей улыбкой, преобразившей его лицо, и оглянулся на свою свиту.
Седой и грузный покивал, подтверждая, что ничуть не возражает.
Невесть откуда, словно материализовавшись из воздуха, сам собой у постели больной появился стул, и Долгов уселся. Подумал, опять повернулся и за спинами врачей отыскал глазами Митрофанову.
– Выйдите, пожалуйста, на несколько минут, – приказал он негромко. – Мы вас позовем.
Митрофанова выскочила в коридор и тут только перевела дух.
Митрофанова выскочила в коридор и тут только перевела дух.
Больничная эскапада давалась ей нелегко.
Она постояла возле палаты, попыталась подслушивать, сунув ухо поближе, но ничего не расслышала. Посмотрела по сторонам.
Здесь было светло и на стенах висели какие-то пейзажи, а в углах стояли фикусы и растения под названием «щучий хвост», на ее взгляд, страшно уродливые. Она изучила картины: березки над речкой и солнечную поляну с ромашками, похожими на подсолнухи, и земляникой, похожей на яблоки.
Очень хочется лета, ромашек, подсолнухов, яблок и особенно земляники!..
Митрофанова тихонько пошла вдоль белой стены.
Хорошо, что Маня позвонила Долгову. Может, ее попытки спасти мир не совсем безнадежны?..
А вдруг Долгов вылечит эту женщину, а они к тому времени так и не смогут вытащить ее сына из тюрьмы?.. В том, что Долгов вылечит кого угодно от чего угодно, у Митрофановой уже не было никаких сомнений! Должно быть, он на самом деле великий врач.
Где-то она читала, что если больному после разговора с врачом не стало легче, значит, это не врач! Она не была больной, но после разговора с ним у нее появилась железная уверенность, что все будет хорошо. При этом, что именно будет хорошо, она даже не задумывалась.
Хлопнула дверь, и в коридоре показались еще две женщины в зеленых формах. Они почти бежали, и у обеих был озабоченный вид.
– … Долгов в отделение нагрянул!.. Ни с того ни с сего!
– Сейчас, если что не по его, нам мало не покажется, а у меня там…
Они пробежали мимо и исчезли в комнате с надписью «Процедурная». Митрофанова проводила их взглядом.
Надо же, гордясь Долговым, подумала она, они его боятся и, должно быть, слушаются во всем!.. Да и как можно его не слушаться?..
Она ходила долго туда-сюда, и все надписи на дверях были прочитаны, и все картины рассмотрены – оказались еще виды моря, горных вершин и пара котят в корзине, – и все фикусы пересчитаны, а он все не выходил.
Ногам в синих полиэтиленовых бахилах, натянутых поверх сапог, было жарко, и каблук то и дело подворачивался, и когда распахнулась дверь и громко заговорили, Митрофанова повернулась так быстро, что чуть не упала.
– …Спасибо, Николай Давыдович, я думаю, что после КТ все станет более или менее понятно, а я завтра результаты посмотрю. У меня как раз здесь операции.
– А Фатима Рашидовна…
– Я к ней сейчас зайду и договорюсь.
Долгов стремительно приблизился к Митрофановой и заговорил, еще не дойдя:
– Мы с коллегами посмотрели, завтра проведут некоторые дополнительные исследования и определенные анализы, и, я думаю, можно будет делать какие-то выводы.
– Выводы? – переспросила Митрофанова, глядя ему в лицо, как, должно быть, старухи в русских деревнях смотрят на икону Николая Чудотворца.
– Да вы не волнуйтесь. Проблема есть, конечно, и проблема серьезная, но решаемая. Решаемая! – повторил он, чуть повысив голос. – Я бы подробнее родственникам объяснил.
– Сын сейчас никак не может, – испуганно выговорила Митрофанова, – так получилось, что ну никак!..
– Значит, мы с ним поговорим, когда он сможет. Если наши предположения подтвердятся, с вероятностью процентов восемьдесят я на следующей неделе сделаю операцию. Это не совсем удобно, конечно, – тут Долгов вздохнул, – с этической точки зрения, но Николай Давыдович все понимает. Он вообще очень хороший врач. – Это было сказано с некоторым нажимом, как будто Митрофанова сомневалась в том, что Николай Давыдович хороший врач. – Он довольно долго не решался на операцию, но это ничего не означает. Вы извините меня, я должен бежать. Мане я позвоню.
Катя побежала было за ним, пытаясь на ходу благодарить и кланяться, но быстро отстала. Он покивал, принимая ее слова, и пропал, по лестнице дробно простучали подошвы лакированных ботинок.
– Вы дочка? – издалека спросила женщина в зеленом хирургическом костюме, выскочившая давеча с остальными из ординаторской. – Мы с вами не знакомы, все время сын приезжал.
– Он сейчас… в командировке, – вспомнила Митрофанова. И зачем-то добавила: – В Анадыре.
– Вы пройдите к маме, она волнуется. Сейчас ей укол сделаем. Я лечащий врач, Юлия Павловна.
В ординаторской громко разговаривали.
– Дмитрий Евгеньевич сказал вам, что мы завтра дополнительные исследования проведем и он сам посмотрит результаты?
– Сказал.
– Ну, вот и хорошо, – врач улыбнулась. – Вашей маме повезло. Долгов светило в своей области, ну, вы и без меня все знаете, раз уж его привели. Повезло, – повторила она. – Да вы пройдите, пройдите!..
Постучав, Катя зашла в палату, казавшуюся сейчас без всех этих людей в халатах и форме очень просторной, и выпалила в сторону высокой больничной койки:
– Елена Васильевна, меня зовут Екатерина Митрофанова, я работаю в издательстве «Алфавит» вместе с Владимиром Береговым. С ним все в порядке, он просто улетел в командировку, очень срочно.
– О Господи!
– Правда-правда, – заторопилась Митрофанова. – Анна Иосифовна, наш генеральный, позвонила, и ему пришлось прямо с работы ехать на самолет. А телефон он забыл. Очень спешил и забыл. Вот я и приехала вам сказать, чтоб вы не волновались.
– Я волновалась.
– Мы так и подумали, но на самом деле все в порядке, волноваться совершенно не о чем…
Мать Берегового взялась рукой за лоб.
– С ним беда какая-то, да, Катя?..
– Нет никакой беды, – выговорила Митрофанова и улыбнулась очень весело. – Он просто в командировке, далеко. В Анадыре.
Черт бы взял Поливанову, придумавшую этот Анадырь!
– Там наше издательство открывает региональный дистрибьютерский центр, а ни один компьютер не работает и ни одна программа не идет! И ему пришлось лететь. Анна Иосифовна позвонила…
– Ну да, – сказала мать Берегового, – это вы уже говорили. Но он хотя бы… здоров?
– Здоров, – совершенно честно ответила Митрофанова. Она вдруг очень устала. – Можно я сяду?
– Садитесь, конечно, – спохватилась Елена Васильевна. – Я тоже хороша! Садитесь, садитесь, Катенька! А вы у него в отделе работаете?
Сто лет, а может быть, даже и сто пятьдесят, никто не называл Екатерину Петровну Катенькой!..
И почему-то она не решилась признаться, что работает вовсе не у Берегового в отделе, и вообще она не «в отделе», а заместитель генерального директора, большой начальник, успешная женщина с нервами – стальными канатами, и всякое такое!..
В ее сегодняшней, другой, больничной жизни все это не имело никакого значения.
– А врачи? И профессор? Откуда они взялись?.. Это вы их привели?
– Ваш сын… Володя то есть, попросил Марину Покровскую, она позвонила Долгову, и он вас посмотрел. Покровская с ним дружит.
А Долгов-то, оказывается, профессор! Эта мысль доставила Екатерине Петровне крохотное и очень личное удовольствие, как будто дала возможность лишнюю секунду погордиться профессором Долговым, о существовании которого она еще утром ничего не знала.
– Час от часу не легче! Писательница Покровская?! – И Елена Васильевна опасливо покосилась на книжку, лежавшую на тумбочке, как будто писательница могла оттуда подслушивать.
Неожиданно выглянувшее поверх низких снеговых туч мартовское солнце залило палату, и Митрофанова зажмурилась.
– Я ведь уже довольно давно болею, – сказала мать Берегового так, как будто просила за это прощения, и Катя открыла глаза. – Володю измучила совсем!.. Это же все платное, за так никто не лечит!.. И он все платит и платит, ездит и ездит!.. Обещали операцию сделать, да все откладывают, а почему откладывают, непонятно. То ли поздно уже, то ли смысла нет… – И она улыбнулась. – Я как-то уж и привыкла, знаете, что все скоро закончится. Но Володю очень жалко. Он мне все твердит, что я поправлюсь, а я же вижу – не верит. И боится. Мальчишки вообще врачей боятся, как огня! В любом возрасте боятся! Врачей, больниц, уколов.
– Елена Васильевна…
– Я ему сто раз говорила, что выпишусь, дома буду, а там сколько Бог даст, столько и проживу, что здесь лежать, занятых людей от дела отрывать, если ничего уже не поправишь, а он все не соглашается. Приезжает, книжки привозит, – она грустно кивнула на роман Покровской, – и еще яблоки какие-то, а иногда курицу, или котлет нажарит, а мне ведь совсем ничего не хочется, Катенька!.. Ну ничего.
Она помолчала. Митрофанова вздохнула.
– Вот он посидит, мы с ним поговорим, как после операции в Завидово поедем, у нас там домик, Володя, пока я не заболела, почти каждые выходные туда ездил. И еще про весну поговорим, как скоро все изменится, зацветет. Я сирень очень люблю, и у нас там, в Завидове, знаете, просто море сирени. И персидская, и белая, всякая разная. Про собаку поговорим. Он все собаку хочет!.. Придумал, как я с ней буду гулять, когда он на работе. Вот мы разговариваем, а я вижу, что ему страшно, мальчишечке моему, так страшно!.. Я его подвела… некстати.
Солнце, яростное, мартовское, неожиданно горячее, затопило крохотную белую комнату, залило до краев.