Весна, весна… Скоро все изменится. Скоро все изменится навсегда.
– А тут вдруг он не приехал!.. – Елена Васильевна, порывшись в тумбочке, достала салфетку и аккуратно вытерла глаза. – Звоню, не отвечает. На работе его нет, я и туда позвонила!.. Я решила, что до вечера подожду, а потом поеду его искать.
– Не нужно его искать! – перебила Катя очень громко. – Он в Анадыре, в командировке! Анна Иосифовна отправила.
Мать Берегового посмотрела на нее:
– Особенно-то плохого ничего нет?
– Да все хорошо, Елена Васильевна! Самое главное, что вас Долгов посмотрел! И сказал, что на следующей неделе сделает операцию!
Лицо Елены Васильевны как будто дрогнуло.
– Да, да, – продолжала напирать Митрофанова, – он про какие-то обследования сказал и про операцию!.. Он сказал, процентов восемьдесят за то, что ее сделает! Он подробнее обещал Володе рассказать, а мне не стал, потому что я не родственница! А эта женщина, ваш лечащий врач…
– Юлия Павловна, – подсказала мать Берегового.
– Она сказала, что нам очень повезло, и раз Долгов согласился оперировать, значит, все обойдется. Он светило и великий врач.
Ничего такого Юлия Павловна не говорила, но какая разница!.. В конце концов, Митрофанова и так врала все утро и сейчас продолжает. Ей просто нужно срочно утешить эту женщину, которая извинялась перед ней за то, что болеет, и рассказывала про собаку, которую сын собирается купить, когда она поправится.
Он собирается купить матери собаку и знает, что она не поправится. И каждый день он с ужасом представляет, как врачи скажут ему об этом, и тогда ему придется… ждать. Просто ждать в бессилии.
Господи, вдруг подумала Митрофанова и посмотрела прямо на яростное клубящееся солнце за окном, помоги. Помоги профессору Долгову, а?.. Всю основную работу он сделает сам, ему просто нужно немного помочь. И мы с Маней тоже постараемся, но в одиночку нам не справиться! Нам тоже надо помогать, Господи!.. И если ты поможешь немного, все получится. Весна придет, снег уберется, растечется талой водой, пролезет зеленая, молодая, упорная трава, и зацветет сирень, и белая, и персидская, всякая. И собака появится. И эта милая, замученная болезнью женщина проснется после операции. Ей все еще будет больно, но уже совсем по-другому, и солнце будет так же яростно светить в окна, и она увидит его свет и поймет, что все позади!..
Господи, помоги нам.
– А вы давно с Володей работаете, Катенька?
– А?.. С тех пор, как он пришел в издательство! Три с лишним года.
О том, что несколько месяцев назад она, Катенька, Берегового уволила – исключительно из самодурства, – а потом извинялась и принимала его обратно, Митрофанова предпочла умолчать. К чему такие подробности?..
– Странно, что Володя мне о вас ничего не рассказывал. Я знаю всех его друзей и… подруг. Так с детства повелось. Нам с ним всегда было интересно друг с другом! Интересно и весело. Я, конечно, ничего не понимаю в его работе, но он и про нее мне рассказывает! А вы?.. Вы понимаете в его работе, Катенька?..
IT-отдел, которым руководил Береговой, как раз находился в подчинении у Митрофановой, поэтому в его работе она понимала, но соврала, что не понимает. Ну, чтоб поддержать мать.
– Какие-то программы он пишет, на каких-то платформах! А я только и знаю одну платформу – от которой электричка в Завидово идет! А с Дениской вы знакомы? С Володиным другом? – спросила мать Берегового.
Понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что Дениска – это Дэн Столетов, журналист, который примчался к ней, когда Берегового забрали в полицию. Митрофанова сообразила и призналась, что с Дениской знакома.
– …Они уж лет десять дружат, с университета. Дениска учился на журналистике, а Володя на вычислительной математике. Такие хорошие мальчишки!.. Только с девушками им не очень везет. Я раньше приставала, почему так получается, ну, Володя рассердился и сказал, чтоб я отстала, а девушкам нужны исключительно богатые и знаменитые. На таких, как они, никто внимания не обращает, но это, по-моему, чепуха! А, Катенька?..
Митрофанова пожала плечами. Она была решительно не в курсе дела.
И время, время!.. Вспомнив про Дэна, она вспомнила и про вторую часть своего сегодняшнего задания, и часы затикали в голове, и стало тревожно.
– Елена Васильевна, я, наверное, сейчас поеду…
– Конечно, конечно! Спасибо вам за все, Катенька! И Марине Покровской благодарность передайте, хотя я, конечно, так и не могу в толк взять, что это она ко мне профессора пригласила. Я еще как-то не осознала.
– И не нужно вам ничего осознавать! – Совершенно не зная, что делать, Катя поднялась и неловко и неуместно похлопала Елену Васильевну по руке, тонкой, сухой, с сеткой голубых вен. – Долгов обещал, что операцию сделает, а это самое главное!..
– Как же мне Володе сказать про операцию? Мы ее так ждали, уже и надеяться перестали, а тут вдруг такой поворот…
– Если он на работу позвонит, мы ему все скажем, Елена Васильевна! И вообще он скоро прилетит, я думаю. Точно неизвестно, конечно, но мне почему-то кажется, что скоро.
– Вы думаете? – спросила мать с надеждой.
– Ну, конечно! Он все там наладит и вернется. Вы же знаете, какой он умный!
Мать вдруг вся просияла. У нее была необыкновенная улыбка, белозубая, молодая, очень похожая на улыбку Берегового, и Митрофанова моментально вспомнила, как он улыбается.
– Он, правда, очень умный. И про операцию правда?..
– Вы можете спросить у лечащего врача. И еще у Николая Давыдовича!
– Так я спрошу, – как будто сама себе сказала Елена Васильевна. – Ничего особенного. Спрошу, и все.
– А я к вам еще приеду, – неизвестно зачем пообещала Митрофанова. – Вдруг Володя задержится, мало ли что!..
И они посмотрели друг на друга с надеждой и опаской.
Выйдя из больничного здания на улицу, где все таяло, и текло, и сверкало, и пахло весной уже совсем по-настоящему, Митрофанова позвонила Мане Поливановой и сообщила, что профессор Долгов великий врач.
Маня уселась за руль, закинула на заднее сиденье потрепанный портфель, служивший ей вместо ридикюля, и принялась искать ключи от машины.
Я же держала их в руке, куда они могли деться?!
Наклоняясь то в одну, то в другую сторону, очень неудобно, она перерыла все карманы, и в джинсах порылась тоже. Залезть в передний карман джинсов, когда сидишь, очень трудно и практически невозможно, но Маня залезла. Нет ключей!..
Пропали. Украли.
Значит, так. Будем мыслить логически. Будем мыслить дедуктивно! Когда я подошла к машине, ключи были у меня совершенно точно. Я нажала кнопку на брелоке, двери открылись, я села и кинула портфель назад. Где в это время были ключи?.. Или я их тоже кинула?..
Маня повернулась и, пыхтя, поволокла с заднего сиденья портфель. Он никак не поддавался, зацепился там за что-то.
– Зараза, – сказала ему Маня, перестала тащить, выскочила из машины и распахнула пассажирскую дверь. – Ты просто зараза!..
– Я тоже рад тебя видеть, Маня.
Она помедлила секунду и обернулась.
– Здравствуй, Алекс.
Ей стало жарко, и она замотала головой, стаскивая с шеи шарф.
Они не виделись почти два месяца – вечность.
Они не виделись вечность, и, прилетев, он не ответил ни на один ее звонок.
Они не виделись так давно, что она забыла, какой он.
Он был в темных очках, глаз не разглядеть, и, кажется, похудел, щеки ввалились. Ветер трепал длинные волосы, забрасывал на лицо, и он нетерпеливо заправлял их за уши рукой в перчатке. В тысячный раз Маня подумала грустно, что такие ресницы и кудри должны были барышне достаться, а достались…
– Я правда рад тебя видеть.
Она быстро вздохнула и отвернулась. Ничего хуже этого не могло случиться.
Два месяца назад все было не так. Тогда ему бы и в голову не пришло сказать – я рад тебя видеть!.. Он улетел в Париж к своему французскому издателю, и сразу было понятно, что улетает надолго, и они едва смогли расстаться, и всю ночь перед отлетом занимались любовью и говорили друг другу всякие простые и понятные слова, и Маня пообещала, что непременно к нему прилетит, и даже заплакала, когда в Шереметьеве он ушел за турникеты – как будто окончательно, навсегда!..
Дальше дело пошло, как в плохом романе.
Сначала он звонил по нескольку раз на дню и рассказывал ей, что в Париже ему больше не страшно, несмотря на то что именно там его когда-то обвинили в плагиате и даже судили за него! И еще про издателей, и про то, что он совсем отвык много говорить по-французски, и теперь трудновато приходится, но он справляется. И про собак на набережной. Почему-то именно на набережной была пропасть собак, которых выгуливали вдоль Сены пожилые француженки в фиолетовых кудрях и лохматые студенты с Левого берега в клетчатых шарфах. И про мессу в соборе Сан-Северин, святого Северина, рассказывал тоже – там были необыкновенные колонны, похожие на стволы гигантских пальм. И про свою квартирку, которую снял ему тамошний издатель, – внизу булочная, где вечно толчея, и толстая хозяйка по имени Жизель, кажется, строит ему глазки. И про работу – он начал новую книгу, вот уж не думал, что у него это получится так легко!..
И Маня звонила ему и рассказывала, но у нее новостей было значительно меньше, и они были какие-то… серые, обыкновенные, неинтересные. Никаких пальм и собак. Никаких соборов и студентов. Все то же самое – письменный стол, компьютер, слова, которые никак не складывались в предложения, а предложения никак не складывались в историю. На телевидение пригласили, почему-то в программу про фокусников. Фокусники должны были показывать фокусы, а Маня должна была показывать оценки за фокусы. Вот и все дела.
Ей казалось, что все это мелко и глупо, и еще почудилось, что он начинает скучать, когда она заводит речь о себе. Она собиралась к нему прилететь и живо представляла себе квартиру над булочной и толстую Жизель в окружении багетов и круассанов, но с деньгами было плоховато – весь последний гонорар пришлось «вложить в дело», то есть в дачу, которую затеялась строить Викуся, Манина тетушка, единственная оставшаяся от некогда большой семьи Поливановых. Маня ее обожала, очень берегла и всячески потакала ее причудам. Эта самая дача тоже была «причудой», влетевшей в копеечку. Траты оказались чудовищными и, с Маниной точки зрения, абсолютно бессмысленными – кто там станет жить, на этой даче?! Викуся, которой то и дело нужен то кардиолог, то невропатолог?! Кто будет ухаживать за домом и участком? Снег чистить, трубы латать, насосы ставить? Но Викусе под старость захотелось «на природу», и все тут, да еще она придумала, что «девочке», то есть Мане, непременно нужен свежий воздух и загородный простор, нечего в Москве сидеть, пыль глотать, и Маня, поскулив немного, втюхалась «в дачу». Сбережений у нее никаких не водилось, она вечно одалживала близким и дальним друзьям, и как-то так выходило, что отказать невозможно. Просили то на длительное лечение, то на срочную операцию. Почти никогда не возвращали, и Маня всегда «входила в положение». В общем, денег в последнее время было в обрез, но Алексу даже в голову не пришло купить ей билет!..
Так она и не прилетела. Разговоры со временем становились все короче, а паузы все длиннее, а потом он вдруг пропал дня на два. Выключил телефон и на электронные письма тоже не отвечал. Она тогда всерьез переполошилась, перепугалась, представляла себе всякие ужасы, а потом позвонила его матери, и оказалось, что он уехал в Довиль. Только и всего.
Он позвонил матери и предупредил, что собирается в выходные на море, и еще выключит телефон, чтобы побыть на свободе и в одиночестве.
А Маню не предупредил!.. То ли забыл, то ли… не забыл.
Когда он нашелся, она кричала, и плакала, и упрекала его, и он просто положил трубку.
От горя Маня завыла, перепугалась того, что завыла, и побежала на кухню капать в чашку валокордин.
Он перезвонил через некоторое время и прочел ей короткую и сухую лекцию. Лекция была о том, что контролировать его нельзя – как будто она собиралась его контролировать!..
Когда ему нужно побыть в одиночестве, он должен быть в одиночестве, вот в чем дело. Когда он должен уехать, он должен уехать, и все тут. Когда у него свои дела, значит, у него свои дела.
Маня пыталась возражать, протестовать и объясняться, но потом сникла. Нет ничего глупее выяснения отношений по телефону, особенно когда один в Москве, а другой в Париже и выяснять их решительно не желает, и даже до конца не понимает, что именно нужно выяснять!..
Потом они стали созваниваться раз в день. Дежурный вопрос – как твои дела? Дежурный ответ – все хорошо. И на том спасибо.
Вот после всего этого лететь к нему в Париж стало совершенно невозможно, – так же невозможно, как взять и отправиться на Луну. И еще выкраивать на это деньги. Да и не к чему. Что там делать, на Луне-то этой? Там пусто, холодно и воздуха нет, а есть только Море Дождей, или Ветров, что ли, а может, и то и другое вместе. А больше ничего и никого, и Мане стало казаться, что в Париже тоже никого нет.
Того Алекса, которого она любила и думала, что знает, точно нет!..
Он вернулся вчера, а теперь вот приехал и сказал, что рад ее видеть.
Маня Поливанова, писательница Покровская – нет, уже бывшая писательница, потому что у нее давно не получается писать, – открыла портфель и порылась в нем.
– Понимаешь, – сказала она озабоченно, не поднимая глаз, – куда-то засунула ключи, а мне ехать нужно!..
Выудила связку и помахала у него перед носом.
– Еле нашла.
Она промаршировала к водительскому месту – он посторонился, пропуская ее, – и плюхнулась на сиденье.
Уехать. Вот прямо сейчас, сию секунду. Просто чтоб не зареветь позорно и унизительно у него на глазах.
Все кончилось. Так бывает, очень даже бывает. Ничего особенного. Просто надо быстро уехать.
…Я рад тебя видеть!..
Он подошел, придержал дверь, чтобы Маня не захлопнула, и наклонился к ней.
– Маня, поговори со мной.
Она запустила двигатель, задрала подбородок и посмотрела вверх, на него.
– Алекс, если ты сейчас спросишь, как мои дела, я перееду тебя машиной.
– А как твои дела?..
– Дверь отпусти, пожалуйста.
– Поговори со мной.
Маня пожала плечами. Двигатель урчал.
Она знала, что он так может промолчать и час, и два, или до завтра, и в конце концов повторила с неприязнью, что ей нужно ехать.
– Я поеду с тобой.
– Тебе что, заняться в Москве нечем?..
Правду сказать, ему решительно нечем было заняться!..
Он представлял себе «освобождение» как-то не так. Более осмысленным, что ли. Сейчас он никак не мог вспомнить, зачем именно решил от нее «освобождаться», и чувствовал себя очень глупо.
И разговор был глуп, и его картинная поза, и темные очки на носу. Одна сплошная глупость и фальшь, а он всегда остро чувствовал фальшь!..
Все же он писатель, и говорят даже, неплохой!
– Маня, мы должны поговорить. И я не хочу откладывать это на завтра или на вечер!..
– Мало ли чего ты не хочешь!..
Круг замкнулся. Двигатель урчал.
Алекс понял, что нужно пускать в ход тяжелую артиллерию.
– Мне позвонила Анна Иосифовна и рассказала про происшествие в магазине «Москва».
– Матерь Божья.
– Она сказала, что на тебя напал сумасшедший, выволок на улицу, ты упала!..
– Святые угодники.
– Еще она сказала, что ты в плохом состоянии и почти при смерти. Я ей не поверил, конечно.
– Матерь Божья!
– Или заткнись, или смени пластинку.
Она вдруг ему улыбнулась почти той же улыбкой, какой улыбалась раньше, до того, как он решил стать свободным, как будто выглянула прежняя Маня Поливанова. Выглянула и пропала.
– Алекс, мне правда нужно ехать. Очень быстро и очень далеко.
Он с силой захлопнул ее дверь, обошел машину и сел с другой стороны. Она наблюдала за ним, пожалуй, с интересом.
– Я за город, – предупредила Маня. – И не знаю, когда вернусь.
Он засопел злобно.
– Тебе в случае чего придется оттуда самому выбираться, – добавила она.
Он сдернул очки, и Маня поняла, что дискутировать бессмысленно.
– Ну, как хочешь.
Разваливая лужи на две стороны, как пароход речную воду, машина двинулась к выезду со двора. Лужи плескались и выходили из берегов.
Алекс молчал, отвернувшись, а Маня вела себя так, словно его вовсе не было.
Нацепив телефонную гарнитуру, которая делала ее похожей на персонаж какой-то американской комедии, и поминутно тыкая пальцем мимо кнопок, она позвонила тетушке и очень бодрым голосом сообщила, что у нее все в порядке и она едет за город проветриться.
Тетушка, кажется, заохала и заахала и спросила, должно быть, про работу, потому что голос у Мани моментально стал раздраженным. Алекс хорошо знал это сдержанное раздражение в ее голосе!..
– С работой у меня все в порядке, – уверила Маня так, что было абсолютно понятно, что с работой у нее ничего не в порядке.
Потом тетушка, судя по всему, спросила про Алекса, потому что Маня сказала:
– Да, прилетел, спасибо, – и быстро распрощалась.
Должно быть, у нее то и дело спрашивают про него, и она отвечает, придумывает, врет, никто же не знает, что он решил «освободиться»! От этой мысли Алекс рассердился окончательно. Всем есть до него дело. До него и до Мани, а ему просто нужно время подумать.
…Ничего же не происходит, черт возьми! Все в полном порядке. Он должен определиться с самим собой, вернуться в себя и там, внутри, все расставить по своим местам. Если это возможно, конечно! Он слишком долго был не собой – собственно говоря, он и не знал толком, кем он был, пока Маня не появилась в его жизни.
Но он должен стать собой, а не Маниным творением – подумаешь, Пигмалион с Галатеей, только наоборот.
А она все продолжала вести себя так, как будто его не было в машине!..
Она позвонила в приемную Анны Иосифовны и попросила передать генеральной директрисе, что с ней все в порядке и она прекрасно себя чувствует. Секретарша предложила их «соединить», и Маня отказалась, очень вежливо, но решительно. Потом она еще кому-то звонила, а Алекс злился так, что чуть было не выскочил на каком-то светофоре. Он даже представил себе, как выскакивает, хлопает дверью, и Манину изумленную физиономию представил тоже, и все это было похоже на то, что он хочет ее наказать и уже наказывает!