– Иногда, – продолжал он, глядя на Уильяма Арнольда и Рассела Невеля, Дональда Боуэра и Чарли Кэнкупа, – иногда я думаю, что дети – это чудовища, которых дьявол вышвыривает из преисподней, потому что не может совладать с ними. И я твердо верю, что все должно быть сделано для того, чтобы исправить их грубые примитивные мозги.
Большая часть его слов, влетавшая в мытые и перемытые уши Арнольда, Невеля, Боуэра и компании, оставалась непонятной. Но тон их был устрашающим. Все уставились на мистера Ховарда.
– Вы принадлежите к совершенно иной расе. Отсюда ваши интересы, ваши принципы, ваше непослушание, – продолжал свою вступительную беседу мистер Ховард. – Вы не люди, вы – дети. И пока вы не станете взрослыми, у вас не должно быть никаких прав и привилегий.
Он сделал паузу и изящно сел на мягкий стул, стоящий за вытертым до блеска учительским столом.
– Живете в мире фантазий, – сказал он, мрачно усмехнувшись. – Чтобы никаких фантазий у меня в классе! Вы у меня поймете, что когда получаешь линейкой по рукам, это не фантазия, не волшебная сказка и не рождественский подарок, – он фыркнул, довольный своей шуткой. – Ну, напугал я вас? То-то же! Вы этого заслуживаете. Я хочу, чтобы вы не забывали, где находитесь. И запомните – я вас не боюсь!
Довольный, он откинулся на спинку стула. Взгляды мальчиков были прикованы к нему.
– Эй! Вы о чем там шепчетесь? О черной магии?
Одна девочка подняла руку:
– А что такое черная магия?
– Мы это обсудим, когда два наших друга расскажут, о чем они беседовали. Ну, молодые люди, я жду!
Поднялся Дональд Боуэр:
– Вы нам не понравились – вот о чем мы говорили. – Он сел на место.
Мистер Ховард сдвинул брови.
– Я люблю откровенность, правду. Спасибо тебе за честность. Но я не терплю дерзостей, поэтому ты останешься сегодня после уроков и вымоешь все парты в классе.
Возвращаясь домой, мистер Ховард наткнулся на четырех учеников из своего класса. Чиркнув тростью по тротуару, он остановился возле них.
– Что вы здесь делаете?
Два мальчика и две девочки бросились врассыпную, как будто трость мистера Ховарда прошлась по их спинам.
– А, ну, – потребовал он. – Подойдите сюда и объясните, чем вы занимались, когда я подошел.
– Играли в "отраву", – сказал Уильям Арнольд.
– В "отраву"! Так-так, – мистер Ховард язвительно улыбнулся. – Ну и что же это за игра?
Уильям Арнольд прыгнул в сторону.
– А ну, вернись сейчас же! – заорал Ховард.
– Я же показываю вам, – сказал мальчик, перепрыгнув через цементную плиту тротуара, – как мы играем в "отраву". Если мы подходим к покойнику, мы через него перепрыгиваем.
– Что-что? – не понял мистер Ховард.
– Если вы наступите на могилу покойника, то вы отравляетесь, падаете и умираете, – вежливо пояснила Изабелла Скетлон.
– Покойники, могилы, отравляетесь, – передразнил ее мистер Ховард, – да откуда вы все это взяли?
– Видите? – Клара Пэррис указала портфелем на тротуар. – Вон на той плите указаны имена двух покойников.
– Да это просто смешно, – сказал мистер Ховард, посмотрев на плиту. – Это имена подрядчиков, которые делали плиты для этого тротуара.
Изабелла и Клара обменялись взглядами и возмущенно уставились на обоих мальчиков.
– Вы же говорили, что это могилы, – почти одновременно закричали они.
Уильям Арнольд смотрел на носки своих ботинок.
– Да, в общем-то… я хотел сказать… – он поднял голову. – Ой! Уже поздно, я пойду домой. Пока.
Клара Пэррис смотрела на два имени, вырезанных в плите шрифтом.
– Мистер Келли и мистер Торрилл, – прочитала она. – Так это не могилы? Они не похоронены здесь? Видишь, Изабелла, я же тебе говорила…
– Ничего ты не говорила, – надулась Изабелла.
– Чистейшая ложь, – стукнул тростью мистер Ховард. – Самая примитивная фальсификация. Чтобы этого больше не было. Арнольд и Боуэр, вам понятно?
– Да, сэр, – пробормотали мальчики неуверенно.
– Говорите громко и ясно! – приказал Ховард.
– Да, сэр, – дружно ответили они.
– То-то, же, – мистер Ховард двинулся вперед.
Уильям Арнольд подождал, пока он скрылся из виду, и сказал:
– Хотя бы какая-нибудь птичка накакала ему на нос.
– Давай, Клара, сыграем в отраву, – нерешительно предложила Изабелла.
– Он все испортил, – хмуро сказала Клара. – Я иду домой.
– Ой, я отравился, – закричал Дональд Боуэр, падая на тротуар. – Смотрите! Я отравился! Я умираю!
– Да ну тебя, – зло сказала Клара и побежала домой.
В субботу утром мистер Ховард выглянул в окно и выругался. Изабелла Скетлон что-то чертила на мостовой, прямо под его окном, и прыгала, монотонно напевая себе под нос. Негодование мистера Ховарда было так велико, что он тут же вылетел на улицу с криком "А ну, прекрати!", чуть не сбив девочку с ног. Он схватил ее за плечи и хорошенько потряс.
– Я только играла в классы, – заскулила Изабелла, размазывая слезы грязными кулачками.
– Кто тебе разрешил играть здесь? – он наклонился и носовым платком стер линии, которые она нарисовала мелом. – Маленькая ведьма. Тоже мне, придумала классы, песенки, заклинания. И все выглядит так невинно! У-у, злодейка! – он размахнулся, чтобы ударить ее, но передумал.
Изабелла, всхлипывая, отскочила в сторону.
– Проваливай отсюда. И скажи своей банде, что вы со мной не справитесь. Пусть только попробуют сунуть сюда свой нос!
Он вернулся в комнату, налил полстакана бренди и выпил залпом. Весь день он потом слышал, как дети играли в пятнашки, прятки, колдуны. И каждый крик этих монстров с болью отзывался в его сердце. "Еще неделя, и я сойду с ума, – подумал он. – Господи, почему ты не сделаешь так, чтобы все сразу рождались взрослыми."
Прошла неделя, между ним и детьми быстро росла взаимная ненависть. Ненависть и страх, нервозность, внезапные вспышки безудержной ярости и потом молчаливое выжидание, затишье перед бурей.
Меланхолический аромат осени окутал город. Дни стали короче, быстро темнело.
"Ну, положим, они меня не тронут, не посмеют тронуть", – думал мистер Ховард, потягивая одну рюмку бренди за другой. – "Глупости все это. Скоро я уеду отсюда и от них. Скоро я…"
Что-то стукнуло в окно. Он поднял голову и увидел белый череп…
Дело было в пятницу в восемь часов вечера. Позади была долгая, измотавшая его неделя в школе. А тут еще перед его домом вырыли котлован – надумали менять водопроводные трубы. И ему всю неделю пришлось гонять оттуда этих сорванцов – ведь они так любят торчать в таких местах, прятаться, лазить туда – сюда, играть в свои дурацкие игры. Но, слава Богу, трубы уже уложены. Завтра рабочие зароют котлован и сделают новую цементную мостовую. Плиты уже привезли. Тогда эти чудовища разбредутся сами по себе. Но вот сейчас… за окном торчал белый череп.
Не было сомнений, что чья-то мальчишеская рука двигала его и постукивала по стеклу. За окном слышалось приглушенное хихиканье.
Мистер Ховард выскочил на улицу и увидел трех убегающих мальчишек. Ругаясь на чем свет стоит, он бросился за ними в сторону котлована. Уже стемнело, но он очень четко различал их силуэты. Мистеру Ховарду показалось, что мальчишки остановились и перешагнули через что-то невидимое. Он ускорил темп, не успев подумать, что бы это могло быть. Тут нога его за что-то зацепилась, и он рухнул в котлован.
"Веревки…" – пронеслось у него в сознании, прежде чем он с жуткой силой ударился головой о трубу. Теряя сознание, он чувствовал, как лавина грязи обрушилась на его ботинки, брюки, пиджак, шею, голову, заполнила его рот, уши, глаза, ноздри…
Утром, как обычно, хозяйка постучала в дверь мистера Ховарда, держа в руках поднос с кофе и румяными булочками. Она постучала несколько раз и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.
– Странное дело, – сказала она, оглядевшись. – Куда мог подеваться мистер Ховард?
Этот вопрос она неоднократно задавала себе потом в течении долгих лет…
Взрослые люди не наблюдательны. Они не обращают внимание на детей, которые в погожие дни играют в "отраву" на Оук-Бей стрит. Иногда кто-нибудь из детей останавливается перед цементной плитой, на которой неровными буквами выдавлено: "М. Ховард".
– Билли, а кто это "М. Ховард"?
– Не знаю, наверное тот парень, который делал эту плиту.
– А почему так неровно написано?
– Откуда я знаю. Ты отравился! Ты наступил!
– А ну-ка, дети, дайте пройти! Вечно устроят игры на дороге…
Uncle Einar 1947( Дядюшка Эйнар)
Переводчик: Лев Жданов
– Да у тебя на это всего одна минута уйдет, – настаивала миловидная супруга дядюшки Эйнара.
– Я отказываюсь, – ответил он. – На отказ секунды достаточно.
– Я все утро трудилась, – сказала она, потирая свою стройную спину, – а ты даже помочь не хочешь. Вон какая гроза собирается.
– И пусть собирается! – сердито воскликнул он. – Хочешь, чтобы меня из-за твоих простыней молния стукнула!
– Я все утро трудилась, – сказала она, потирая свою стройную спину, – а ты даже помочь не хочешь. Вон какая гроза собирается.
– И пусть собирается! – сердито воскликнул он. – Хочешь, чтобы меня из-за твоих простыней молния стукнула!
– Да ты успеешь, тебе ничего не стоит.
– Сказал – не буду, и все. – Огромные непромокаемые крылья дядюшки Эйнара нервно жужжали за его негодующей спиной.
Она подала ему тонкую веревку, на которой было подвешено четыре дюжины мокрых простынь. Он с отвращением покрутил веревку кончиками пальцев.
– До чего я дошел, – буркнул он с горечью. – До чего дошел, до чего…
Он едва не плакал злыми, едкими слезами.
– Не плачь, только хуже их намочишь, – сказала она. – Ну, скорей, покружись с ними.
– Покружись, покружись… – Голос у него был глухой и очень обиженный. – Тебе все равно, хоть бы ливень, хоть бы гром.
– Посуди сам: зачем мне просить тебя, если бы день был погожий, солнечный, – рассудительно возразила она. – А если ты откажешься, вся моя стирка насмарку. Разве что в комнатах развесить…
Эти слова решили дело. Больше всего на свете он ненавидел, когда поперек комнат, будто гирлянды, будто флаги, болтались-развевались простыни, заставляя человека ползать на карачках. Он подпрыгнул. Огромные зеленые крылья гулко хлопнули.
– Только до выгона и обратно!
Сильный взмах, прыжок, и – он взлетел, взлетел, рубя крыльями прохладный воздух, гладя его. Быстрее, чем вы бы произнесли: "У дядюшки Эйнара зеленые крылья", он скользнул над своим огородом, и длинная трепещущая петля простыней забилась в гуле, в воздушной струе от его крыльев.
– Держи!
Круг закончен, и простыни, сухие, как воздушная кукуруза, плавно опустились на чистые одеяла, которые она заранее расстелила в ряд.
– Спасибо! – крикнула она.
Он буркнул в ответ что-то неразборчивое и улетел под яблоню думать свою думу.
Чудесные шелковистые крылья дядюшки Эйнара были словно паруса цвета морской волны, они громко шуршали и шелестели за его спиной, если он чихал или быстро оборачивался. Мало того, что он происходил из совершенно особой Семьи, его талант было видно простым глазом. Все его нечистое племя – братья, племянники и прочая родня, – укрывшись в глухих селениях за тридевять земель, творило там чары невидимые, всякую ворожбу, они порхали в небе блуждающими огоньками, рыскали по лесу лунно-белыми волками. Им, в общем-то, нечего было опасаться обычных людей. Не то что человеку, у которого большие зеленые крылья…
Но ненависти он к своим крыльям не испытывал. Напротив! В молодости дядюшка Эйнар по ночам всегда летал, ночь для крылатого самое дорогое время! День придет, опасность приведет – так уж заведено. Зато ночью! Ночью как он парил над островами облаков и морями летнего воздуха!.. В полной безопасности. Возвышенный, гордый полет, наслаждение, праздник души. Теперь он больше не мог летать по ночам.
Несколько лет назад, возвращаясь с пирушки (были только свои) в Меллинтауне, штат Иллинойс, к себе домой на перевал где-то в горах Европы, дядюшка Эйнар почувствовал, что, кажется, перепил этого густого красного вина… "А, ничего, все будет в порядке", – произнес он заплетающимся языком, летя в начале своего долгого пути под утренними звездами, над убаюканными луной холмами за Меллинтауном. Вдруг, как гром среди ясного неба… Высоковольтная передача.
Точно утка в силках! И скворчит огромная жаровня! И в зловещем сиянии голубой дуги – почерневшее лицо! Невероятный, оглушительный взмах крыльев, он метнулся назад, вырвался из проволочной хватки электричества и упал.
На лунную лужайку под опорой он упал с таким шумом, словно с неба обронили большую телефонную книгу.
Рано утром следующего дня дядюшка Эйнар поднялся на ноги, тяжелые от росы крылья лихорадочно дрожали. Было еще темно. Тонкий бинт рассвета опоясал восток. Скоро сквозь марлю проступит кровь, и уж тогда не полетишь.
Оставалось только укрыться в лесу и там, в чаще, переждать день, пока новая ночь не окрылит его для незримого полета в небесах.
Вот каким образом он встретил свою жену.
В тот день, необычно теплый для начала ноября в Иллинойсе, хорошенькая юная Брунилла Вексли, судя по всему, отправилась доить затерявшуюся корову. Во всяком случае, она держала в одной руке серебряный подойник и, пробираясь сквозь чащу, остроумно убеждала невидимую беглянку идти домой, пока вымя не лопнуло от молока. Тот факт, что корова, скорее всего, сама придет, как только ее соски соскучатся по пальцам доярки, Бруниллу Вексли нисколько не занимал. Ей, Брунилле, лишь бы по лесу бродить, пух с цветочков сдувать да травинки жевать; этим она и была занята, когда набрела на дядюшку Эйнара.
Он крепко спал возле куста и походил на самого обыкновенного человека под зеленым пологом.
– О! – взволнованно воскликнула Брунилла. – Мужчина. В плащ-палатке.
Дядюшка Эйнар проснулся. Палатка раскрылась за его спиной, точно большой зеленый веер.
– О! – воскликнула Брунилла, коровий следопыт. – Мужчина с крыльями!
Вот как она реагировала. Разумеется, она оторопела, но Брунилла еще ни от кого в жизни не видела обиды, а потому никого не боялась, и ведь так интересно было встретить крылатого мужчину, ей это даже польстило. Она заговорила. Через час они уже были старыми друзьями, через два часа она совершенно забыла про его крылья. И он незаметно для себя все выложил, как очутился в этом лесу.
– Я уж и то приметила, что у вас вид какой-то пришибленный, – сказала она. – Правое крыло совсем скверно выглядит. Давайте-ка лучше я вас отведу к себе домой и подлечу его. Все равно с таким крылом вам до Европы не долететь. Да и кому охота в такое время жить в Европе?
Он сказал: спасибо, но нельзя… неудобно как-то.
– Ничего, я живу одна, -- настаивала Брунилла. – Сами видите, какая я дурнушка.
Он пылко возразил.
– Вы добрый, – сказала она. – Но я дурнушка, зачем обманывать себя. Родные померли, оставили мне ферму, ферма большая, а я одна, и до Меллинтауна далеко, не с кем даже словечком перемолвиться.
Он спросил, неужели она его не боится.
– Скажите лучше: радуюсь, восхищаюсь… – ответила Брунилла. – Можно?
И она с легкой завистью погладила широкие зеленые перепонки, прикрывавшие его плечи. Он вздрогнул от прикосновения и прикусил язык.
– Словом, что тут говорить: пойдемте на ферму, там есть лекарства и притирания и… Ой! Какой ожог через все лицо, ниже глаз! Счастье, что вы не ослепли, – сказала она. – Как же это случилось?
– Понимаете… – начал он, и они очутились на ферме, не заметив даже, что целую милю прошли, не сводя глаз друг с друга.
Прошел день, за ним другой, и он простился с ней у порога, пора и честь знать, от души поблагодарил за примочки, заботу, кров. Смеркалось – шесть часов вечера, – а ему до пяти утра надо успеть пересечь целый океан и материк.
– Спасибо, всего хорошего, – сказал он, взмахнул крыльями в сумеречном воздухе и врезался в клен.
– О! – вскричала она и бросилась к бесчувственному телу.
Придя в себя час спустя, дядюшка Эйнар уже знал, что ему больше никогда не летать в темноте. Его тончайшая ночная восприимчивость исчезла; крылатая телепатия, которая предупреждала, когда на пути вырастала башня, гора, дерево, дом, безошибочное ясновидение и чувствительность, которые вели его сквозь лабиринт лесов, скал, облаков, – все бесповоротно выжег этот удар по лицу, голубое, жгучее электрическое шипение…
– Как?.. -- тихо простонал он. – Как я вернусь в Европу? Если полечу днем, меня заметят и – жалкий анекдот! – могут сбить! А то еще в зоопарк поместят, страшно подумать! Брунилла, скажи, как мне быть?
– О, – прошептала она, глядя на свои руки, – что-нибудь придумаем…
Они поженились.
На свадьбу явилось все его племя. Они летели с могучей, шуршащей и шелестящей осенней лавиной кленовых, дубовых, вязовых и платановых листьев, сыпались вниз с ливнем каштанов, словно зимние яблоки глухо гукали оземь, мчались с ветром, с проникающим всюду дыханием уходящего лета. Обряд? Он был краток, как жизнь черной свечи, что зажгли и задули, и только вьется в воздухе тонкий дымок. Но ни краткость обряда, ни странная его необычность, ни загадочный смысл не были замечены Бруниллой, она всем существом слушала тихий рокот крыльев дядюшки Эйнара, далекий прибой, который подвел итог таинству. Что же до дядюшки Эйнара, то рана, перечеркнувшая его лицо, почти зажила, и, стоя под руку с Бруниллой, он чувствовал, как Европа тает, исчезает и теряется вдали.
Ему не требовалось особенно хорошего зрения, чтобы взлететь прямо вверх и так же прямо опуститься. И не было ничего удивительного в том, что в свадебную ночь он поднял Бруниллу на руки и взлетел с ней в небеса.
Фермер, живущий от них в пяти милях, глянул в полночь на низко плывущую тучу и приметил слабые вспышки, треск.
– Зарница, – решил он и пошел спать.