Часы в вестибюле на проходной показывали третий час ночи. Москва была залита огнями и пуста. До родной Кате Фрунзенской набережной домчали быстро.
– Жень, спасибо тебе огромное и…
– И… что?
– Ты мне очень помог, без тебя я бы пропала там одна… Ой, что это с тобой?
– Ничего, ерунда, пустяки. – Ермаков, вышедший из машины, внезапно пошатнулся, схватился за дверь. Лицо его исказила страдальчески-томная гримаса.
– Ты… ой, господи, что это? – Катя увидела на его белой (грязной, сильно пострадавшей в драке) рубашке (полы пиджака разошлись) какое-то темное пятно – на животе. Она пощупала – пятно было влажным, на ладони осталось что-то красное, липкое. Ноги Кати подкосились.
– Женя, ты ранен?!
Он тяжело оперся на ее плечо.
– Она меня ударила, когда мы боролись… чем-то острым, я в горячке внимания не обратил.
– Что же ты нашим не сказал, столько времени… у тебя кровотечение!
Катя потащила его в подъезд. В лифте он привалился к ней. Его губы были у самого ее лица.
– Женька, потерпи, ладно? Что же ты наделал, почему никому не сказал, что ранен… Я сейчас «Скорую» вызову. – Катя прислонила его к стене у двери своей квартиры, придерживала, а свободной рукой судорожно шарила в сумке в поисках ключей – где они, гады? Никогда не найдешь ведь, когда срочно надо. Нашла, открыла дверь. – Сейчас, сейчас, ты потерпи, мы уже пришли, все хорошо. Садись вот сюда, я тебя раздену… где телефон, «Скорую» же нужно!
– Не нужно, – все так же томно шепнул Ермаков. Нет, он не рухнул на ящик для обуви – обессиленный, раненый, окровавленный. Крепко обнял Катю.
– Это томатный сок.
– Что?
– Томатный сок, парни там в розыске меня угостили.
– Ты нарочно меня обману…
Поцелуй.
Еще можно было все-все вернуть к исходной точке – отпрянуть, оттолкнуть его, применить прием джиу-джитсу… Поцелуй… Он поднял ее на руки, зарываясь лицом в волосы, не отпуская. Поцелуй… Все попытки к сопротивлению быстро угасли. Слишком даже быстро.
Огни большого города…
Чарли Чаплин с тросточкой… прыг-скок со звезды на звезду…
Вздувшиеся от ночного ветра шторы открытого настежь балкона…
МОЖНО НЕ БОЯТЬСЯ – БАРМАГЛОТ НЕ ПРИЛЕТИТ. Я ПОД НАДЕЖНОЙ ЗАЩИТОЙ.
Странное чувство: темной осенней ночью заново родиться на белый свет – уже взрослой. И все вроде прежнее, привычное – стены, потолок, постель. И совершенно другое. И ты – другая, новая.
На его плече был шрам: три продольные глубокие зарубки.
– Откуда это?
– Оттуда.
– Я серьезно.
– И я серьезно. – Он поцеловал ее глаза. – Из армии, на память о десанте.
– Потому ты так дерешься… Ты ее спас, эту тетку.
– Наплевать на нее. А ты за меня испугалась там, у машины?
– Ты подлый обманщик, надо же, сок томатный приплел…
– Тебе со мной хорошо?
Трещинка в голосе. Настойчивый вопрос, хоть и мягкий. Катя обняла его за шею. Господи боже… вот и все… как же это просто. И сложно. А Деметриос говорил… Наплевать на Деметриоса и всю его психотерапию… Все ложь, ложь, не может такого быть…
– Тебе со мной хорошо?
– Да.
– Правда?
Вздувшиеся шторы, теплый ветер, почти летний, ночной, открытый балкон.
БАРМАГЛОТ ТУТ БЕССИЛЕН. Я ПОД НАДЕЖНОЙ ЗАЩИТОЙ.
Они совсем не спали в эту короткую ночь. А потом забрезжил рассвет. Катя открыла глаза – он сидел рядом на постели. Чашки в руках.
– Кофе?
– Чай, я заварил.
Но выпить чаю в постели они не успели – пролили. Начали целоваться.
Солнце за окном…
– Сколько времени?
Когда Катя потянулась к электронному будильнику, он просто сбросил его на пол. У него на шее был все тот же брелок на серебряной цепочке. И Кате казалось, что он ужасно мешает.
Солнце за окном…
Ночные огни большого города…
Давно погасли…
Глава 28 Послевкусие
А на работу все же явиться пришлось. Правда, с большим опозданием. Жизнь… Как говорил Остап Бендер: что вы знаете о жизни, господа присяжные заседатели? Катя, по крайней мере, хотя бы попыталась узнать что-то новое.
В розыске бурлил, клокотал, клубился Великий Аврал. Полковник Гущин был на совещании у начальника главка. От оперативников, занятых и ужасно деловых, Катя узнала, что ночью с задержанной Еленой Купцовой случился истерический припадок, и ей пришлось вызвать врачей.
– Тогда в подъезде в Текстильщиках – точно ее рук дело, – объявил Кате старший лейтенант Должиков, важный и одновременно взбудораженный. – Когда вчера Федор Матвеевич ей снимки из того подъезда предъявил, она аж затряслась вся, потом орать начала. А вот с красногорским эпизодом пока что-то глухо. Ее лечить нужно, а затем уже допрашивать – в таком она состоянии. Надо же, от ревности к мужу спятила. А была вроде тетка нормальная, деловая, стильная даже. Лайкина, потерпевшая, так ее характеризует.
– Вы Лайкину в больнице допрашивали?
– Да, сегодня с утра ездил. А потом в Склиф к этому нашему свидетелю с Новокузнецкой. Гущин распорядился у его палаты пост установить круглосуточный, ну в смысле охранять. Плохой он, может, и не выкарабкается. А эта Надежда Лайкина ничего. Отдышалась и сразу языком молоть. Не верит, представляете, Екатерина Сергеевна, что это жена Купцова ее чуть не угробила. «Как же так, – пищит. – Я же с ней всегда делилась по-женски, сочувствовала, всегда рассказывала о всех его девках». Муж-то, этот Гай, бабник тот еще. – Должиков нахмурился. – Его вызвали сегодня в связи с происшедшим.
– Он здесь?
– Угу. Мотоцикл его я сам осмотрел. Не знаю, черт… Вроде похож, вроде тот, только… А теперь – что ж? Это ведь она – жена его виновна… В общем, не знаю, не уверен, а врать не буду. Если честно, я там, на Новокузнецкой, растерялся. Только вы не говорите никому об этом, Екатерина Сергеевна, это я лишь вам – по секрету.
– А что еще потерпевшая сказала?
– Лайкина-то? Ну, что, мол, информировала она как бдительная секретарша Елену Купцову о шашнях мужа ее. Вахину Лолиту она с ним неоднократно видела, та его любовницей была. В тот день Гай с обеими общался – сначала с этой Лолкой, приехал с ней в свой клуб спортивный, а жена Елена Константиновна туда заявилась неожиданно. Он повез ее обедать, потом домой. А сам под каким-то предлогом слинял и снова встретился с Вахиной. Жена его показала, когда ей успокоительное тут у нас в кабинете врач впорол, что она ждала их у дома Вахиной в Текстильщиках. Кстати, адрес она от секретарши узнала. Ждала в подъезде, видела, как подъехали. Ну, остальное было, как мы и предполагали. Лифт ей пригодился в роли гильотины… Меня там тогда чуть не стошнило в подъезде. Вы только и об этом никому не говорите, ладно?
– А секретаршу за что же она?
– Так Лайкина тоже в этого Гая влюблена по уши. Сама призналась. А у Купцовой ревность, видно, уже зашкаливала. Она секретарше SMS прислала от имени мужа – якобы тот вечером свидание ей назначает на их даче. Лайкина туда кинулась как ошпаренная, вы за ней. И как это вы сообразили? Вот бы вас туда – на Новокузнецкую, а то я там один… эх, да что говорить! Купцова машину мужа взяла – джип. И, между прочим, Гай про это знал.
– Знал?
– Ну да, она ему сказала, что ей машина нужна в СПА ехать за город. Он отдал ей ключи от джипа. А сам был все это время в ГАИ. Мы его туда вызвали насчет мотоцикла, начали проверять под предлогом, что у нас угнанный похожий. И знаете, он там… – Должиков неожиданно умолк.
– Что он там?
– Да нет, это так… в общем, мне показалось.
Катя удивленно глянула на старшего лейтенанта. Что это с ним вдруг?
– А насчет «жучка» в квартире Лукьяновой что? – спросила Катя, когда ей стало ясно, что Должиков продолжать разговор не собирается.
– Ничего пока определенного. Продвинутая какая-то техника беспроводная, эксперт сказал, японская. Слушали нас там, в квартире, смотрели за нами. А кто, неизвестно. И зачем, с какой целью? Насчет моей встречи на Новокузнецкой с этим Геной через этот «жучок» наверняка информация утекла. Только вот к кому? Кто нас там встретил и для чего потребовалось устранять нашего свидетеля? Как-то это все не вяжется друг с другом. Не вяжется…
– Елену Купцову по убийству Лукьяновой допрашивали?
– Фото ей показали. Она Лукьянову вроде как не узнала.
– Вроде как?
– Пойди пойми психованную. Екатерина Сергеевна, а она точно свихнулась! Заговаривается, все про какой-то лес бормочет, который то ли «в саду», то ли «сразу за садом заброшенным». Говорила, говорила, потом вдруг как завопит: «Убью всех его сук, вешать буду – сосен не хватит». Каких сосен? Вот как в жизни бывает – приревновала мужа к бабам и долой с катушек. А она ведь дочка какого-то министра молдавского бывшего, Лайкина Надежда про нее рассказала. Чтобы Гай этот клуб спортивный мог организовать, она квартиру продала, чтоб у него деньги были, в общем, на все ради него шла. Ради любви.
– А Лайкиной фотографию Лукьяновой показывали?
– Я предъявлял на опознание, она ее точно не знает. Сказала, такой у Гая вроде не было. То есть она не видела его с ней – а там уж… У него сейчас какая-то новая любовница, он ее накануне в спортклуб привозил. Зовут… вот я записал – Оксана. Шляпка у нее красная. Лайкина Надежда, даром что у самой шея набок свернута, а про нее с такой злобой, с таким ядом: мол, шляпку красную напялила, дура, думает, за девчонку так сойдет, а самой сорок лет, как и мне. Ну, то есть ей. Она за Гаем, хозяином своим, и за женщинами его шпионила. Утверждает – тоже ради любви.
– А Лайкиной фотографию Лукьяновой показывали?
– Я предъявлял на опознание, она ее точно не знает. Сказала, такой у Гая вроде не было. То есть она не видела его с ней – а там уж… У него сейчас какая-то новая любовница, он ее накануне в спортклуб привозил. Зовут… вот я записал – Оксана. Шляпка у нее красная. Лайкина Надежда, даром что у самой шея набок свернута, а про нее с такой злобой, с таким ядом: мол, шляпку красную напялила, дура, думает, за девчонку так сойдет, а самой сорок лет, как и мне. Ну, то есть ей. Она за Гаем, хозяином своим, и за женщинами его шпионила. Утверждает – тоже ради любви.
РАДИ ЛЮБВИ…
Молодой старший лейтенант Должиков, кажется, и не понял, КАКУЮ ФРАЗУ он только что произнес так саркастически.
Зато Катя вспомнила – и сад, и подъезд. Залитую кровью лестницу, почтовые ящики, мешок в руках эксперта, заросшую крапивой канаву, нагнувшиеся до земли ветви яблонь, усеянные червивыми плодами, темную фигуру, всем своим весом налегающую на веревку, перекинутую через сук. ЕЕ лицо, изуродованное бешенством. Растрепанные светлые волосы, черную кожаную куртку, ботфорты.
ОНА оделась в ЕГО вещи, когда шла убивать – подумала Катя. Случайно ли это? И когда она – эта женщина, ЕГО жена, о которой они так мало знали, сошла с ума, спятила (если ЭТО действительно была потеря рассудка)? Когда убивала в заброшенном саду? Или в подъезде дома в Текстильщиках? Или, может быть, еще раньше? Гораздо раньше? Но если это так и она сумасшедшая, маньячка, убийца, так почему же на сеансы к знаменитому психологу-психотерапевту Деметриосу ходила не она, а ходил ее муж – Гай?
Ничего человеческого…
Ради любви…
Как понять, как совместить это?
Холодок страха, о котором Катя уже почти успела забыть, с которым, казалось, навек простилась сегодня ночью – такой счастливой, такой преступной, такой бурной, – этот легкий ползучий противный холодок страха воскрес из небытия.
Я ЗДЕСЬ, Я НИКУДА НЕ ДЕЛСЯ. Я С ТОБОЙ – ТВОЙ СТРАХ. Помнишь, деточка, Деметриос говорил: я такой, затаюсь, притихну, а потом в самый неподходящий момент…
– Он тут у нас, в сорок шестом кабинете, – сказал Должиков. – Гущин только что туда вошел, сам с ним хочет поговорить по поводу его жены.
Катя направилась по коридору к сорок шестому кабинету. И вот странность – пока шла мимо дежурки розыска, мимо коричневых дверей, мимо стенда завоеванных уголовным розыском спортивных наград, ей представлялось, что она… идет через лес. Вокруг не знакомые стены, а елки да сосны, кусты лещины, замшелый бурелом. А под ногами не рассох-шийся еще «щелоковский» паркет, а зыбкая тропа, которая то явится в чаще, то пропадет, то явится, то пропадет… А где-то далеко – на поляне, которую из-за деревьев не видно… господи, что же там на поляне… сосна? А под ней старый транзистор хрипит «милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка… сердцу хочется… и хорошей большой люб…»
Катя вспотевшей ладонью нажала на ручку двери под номером 46. Толкнула дверь и увидела ЕГО.
Гай сидел вполоборота. Полковник Гущин был за столом. Он, видимо, только что произнес какую-то фразу и теперь ждал ответа.
– Моя жена действительно ЭТО СДЕЛАЛА? – спросил Гай.
– Она задержана с поличным и обвиняется в убийстве и покушении…
– Она ЭТО СДЕЛАЛА? – повторил Гай.
И улыбнулся. Катя увидела его улыбку – удивленную, почти счастливую, радостную. Потом он начал смеяться – сначала тихо, затем все громче, громче, словно услышал что-то донельзя веселое.
Дверь заскрипела, Гущин, несколько ошарашенный реакцией свидетеля, подошел, распахнул, увидел Катю.
– Екатерина, ты ко мне?
Гай тоже увидел ее. Поднялся, все еще всхлипывая от смеха. Черный кожаный колет, широкие плечи, узкие бедра, серые глаза и эта легкая небритость…
Он улыбался, ноздри его трепетали, словно он чуял что-то чертовски приятное, новое, манящее. А потом его улыбка сломалась, превратившись в гримасу.
– Извините, Федор Матвеевич, я позже, – быстро сказала Катя и захлопнула дверь.
Резкий звук вернул ее к реальности. ЛЕС, ТРОПА, ОН – этот…
Что Деметриос о нем говорил? Какая у него паранойя?
– Видели его? – шепнул старший лейтенант Должиков. Оказывается, он все еще был здесь, рядом. – Там, когда мы с ним в ГАИ встретились, ну насчет проверки мотоцикла… Они в РУВД округа сидят – гаишники. Здание в конце двора, а во дворе, ну как у нас обычно – гараж и вольеры для служебных собак. Мы с ним шли через двор. И я… в общем, я заметил что-то не то… Вы, Екатерина Сергеевна, не говорите никому, не хочу опять дураком прослыть… Только НЕ ТО ТАМ ЧТО-ТО БЫЛО. Я это сразу почувствовал. Обычно чешешь мимо вольеров – собаки лают, из себя выходят. А тут затихли все. Мы идем, а они все у сетки – клыки оскалены, шерсть дыбом и молчат, не рычат, только смотрят остекленело… как будто мертвые они, как будто чучела набитые.
Глава 29 Ради любви
С допроса, а он продолжался долго, Гай сразу отправился к… Нет, все же какое-то время он сидел за рулем возвращенного ему джипа неподвижно, словно собираясь с мыслями, потом включил зажигание. Через двадцать минут он был уже у ворот той самой школы-гимназии.
Оксана Жуковская приехала туда за дочкой, которая после обычных уроков занималась еще и музыкой. Гай не стал подходить к ним, просто молча следил, как Оксана вывела девочку, как поймала частника.
После скандала в резиденции, после «неночевки» Владимира Жуковского дома, после визита в офис Деметриоса и разгоревшейся там перепалки Оксана жила словно в прострации и одновременно словно в горячке. Себя она очень жалела, свою погубленную, как ей казалось, молодость, свое беспросветное, как ей мнилось, «завтра». Семейная жизнь представлялась ей полным крахом, а муж… С некоторых пор, когда он находился в квартире, ей хотелось закрыться в спальне на сто замков, но в двери, увы, не было ни одного.
О крахе семейной жизни Гая она и не подозревала. Они вообще не встречались с того памятного дня. Правда, времени с тех пор прошло совсем немного.
И вот после допроса в милиции, продолжавшегося очень-очень долго, Гай приехал к ней. Он проследовал за Оксаной до самого дома, наблюдал, как она высаживала дочку, как забрала портфель, как набирала код в подъезде. Он дал ей еще четверть часа разобраться с домашними делами, а потом позвонил с мобильного. Тон Оксаны, когда она узнала, кто звонит, сказал ему многое, если не все.
– А я у твоего дома. Здравствуй.
– А я… я сейчас не могу, мы недавно приехали из школы, не сейчас… потом, позже… я не… Ну хорошо, я быстро… только переоденусь…
Сидя за рулем джипа, он заметил, что она вышла из подъезда с опаской, робко, но двор окинула взглядом с таким нетерпением, с такой надеждой: где же? Ну, где же?
Он вышел из машины, но подходить не стал, ждал, когда она подойдет сама. Это было что-то вроде дрессировки. В прошлый раз он показывал ей себя, а теперь… ну, теперь настал ее черед.
Оксана не узнавала сама себя: после звонка она металась по квартире как угорелая, красилась, кричала дочери: пообедаешь и садись за уроки! Кричала матери (теще Жуковского): мама, покорми ее, мне некогда, мне срочно надо уехать…
– А где же шляпка? Красная шляпка? – спросил Гай таким добрым, таким дурацким, таким товарищеским, таким сказочно-волчьим тоном, что она сразу же улыбнулась ему в ответ. Достала из сумки смятую красную шапочку и…
В салоне джипа он набросился на нее, как голодный зверь. Впился в губы, рванул кофточку на груди, задыхаясь от страсти, неся полную околесицу, жаркую, как лава, где «люблю», «не могу жить без тебя» чередовались с матом, с похабщиной, с полным бредом – лирическим в своем непотребстве.
Она только взвизгивала тихо, совсем по-собачьи, умоляюще: «Не здесь, только не здесь, Гай, я прошу… увези меня…»
Он не стал опускаться до банальной гостиницы и к себе – в пустую квартиру, хозяйка которой гостила в камере Матросской Тишины, – тоже не повез.
Он привез ее в Битцевский парк. Нет, конечно же, в лес. Съехал с аллеи, загнал джип в чащу у дохлой речушки, где когда-то в прошлом нашли самую первую жертву так называемого битцевского маньяка.
Был прозрачный сентябрьский вечер. Нити паутины сияли на солнце, дрожали, и желтизна была еще в новинку сочной зеленой листве. И здесь, в лесу, ему было уже не до смеха, как там, в кабинете розыска. Тут он мог сделать с ней что угодно, ПРИЧИНИТЬ ТОТ САМЫЙ ВРЕД, которого так страшился и о котором рассказывал психотерапевту. Он мог сделать все – и никто бы не догадался, никто бы не заподозрил. И концов бы даже не нашли много лет, как тогда, когда все искали тщетно, тупо искали битцевского маньяка.
Но ради любви он не мог причинить ей вреда.
Ради любви…
А может, все дело было в смешной красной шляпке из магазина «Zara»?..
Глава 30 Половина пути
Слухи распространяются с чудовищной силой, как вирус. Но на этот раз это был не слух, а точная информация. Игорь Деметриос узнал ее по телефону от следователя прокуратуры, который всего три дня назад беседовал с ним об ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ЭТОГО ЗАПУТАННОГО ДЕЛА. Но тогда ТЕ обстоятельства еще не были ЭТИМИ обстоятельствами, и та беседа была больше похожа на допрос, несмотря на то, что следователь прокуратуры давно был знаком с Деметриосом и даже несколько раз приглашал его «в процесс» в качестве консультанта-эксперта.