Однажды, собираясь на работу и бросив в зеркало быстрый деловой взгляд, Дина Сергеевна вдруг заметила, что похорошела. Ее преступная связь с Лешкой начала проступать на лице: в глазах появился особый блеск, по самому же лицу разлилось неповторимое удовлетворенное выражение. Никакой усталости, или скуки, или обиды на жизнь. Но своему новому лицу Дина Сергеевна не обрадовалась. Вот он – конец той веревочки, которой, как ни виться… Рано или поздно на ее новый взгляд обратят внимание дети. Они и так очень удивились, когда увидели ее с новой прической и ярким колером волос. Что же они скажут, когда заметят этот бесстыдный взгляд? Да и вообще, каким станет конец ее отношений с Лешкой? Они почти ни о чем не говорили. О любви, разумеется, тоже. Да и была ли она, любовь-то? Дина Сергеевна с пристрастием пытала себя: влюбилась она в соседа или нет? По всему выходило, что не влюбилась. Она испытывала всего лишь небывалый чувственный восторг и наслаждение. И она хотела его испытывать снова и снова. Она, у которой не было мужчины приличное количество лет, имела на это право. Или не имела? Дина Сергеевна всегда осуждала откровенное женское кокетство. Ее бесило, когда на корпоративных вечеринках отдельские бабенции обнимались по углам с кем попало, не гнушаясь и Евгением Петровичем Рукавишниковым. Как же она теперь понимала этих замордованных бытом женщин! В ресторанном полумраке да под винными обманными парами они обнимали вовсе не толстого лысого Рукавишникова, а прекрасного принца Зигфрида, который лишь на короткий миг ворвался в их скучную жизнь, а потому надо торопиться и выложиться сразу до самого донца. Пожалуй, Дина Сергеевна теперь вполне подружилась бы даже с той самой Ингой Гараевой. Им было бы что обсудить…
Дина Сергеевна часто спрашивала себя, смогла бы она расстаться с Лешкой. Когда она об этом только думала, у нее непроизвольно сжимались кулаки. Но ведь настанет время, и его придется отдать. Кому-то… Он ведь еще очень молод. Соберется наконец жениться… Поскольку у него здесь большая квартира, вряд ли он переберется на жительство в другое место. А ей что останется? Смотреть на его жену и представлять, как он с ней… Она этого не вынесет…
Дина Сергеевна морщилась и злилась на себя. Ишь какая нежная – не вынесет! Куда денется? Вынесет… Но неужели станет выбирать моменты, когда жены не будет дома, и ломиться к Лешке? Да он вытолкает ее взашей, когда найдет себе молодую и красивую жену. Кстати, почему он до сих пор не женат? Это по сравнению с ней, с Диной Сергеевной, он молод, а так… В его возрасте уже давно пора иметь семью. Может, спросить? Нет! Нельзя! Он подумает, что она набивается в жены! А она разве хочет быть его женой? Нет! Не хочет! Не хо-чет! Ей хорошо так, как есть! А значит, надо и принимать все так, как есть, не копаться в себе и не мучить себя понапрасну.
И Дина Сергеевна дня два принимала все, как есть, и радовалась жизни, а потом опять начинала мучиться и терзаться.
– Мам, а ведь ты была права, – начала однажды за ужином Туся. – Он ничего…
– Кто? – спросила еще ничего не подозревающая Дина Сергеевна.
– Да Лешка, сосед. И не так уж бросается в глаза разница в возрасте!
У Дины Сергеевны в момент повлажнели руки, из них выскользнула чашка и, разумеется, разбилась.
– О! К счастью! – весело продолжила дочь. – Понимаешь, мы с ним сегодня вместе были в книжном магазине. Оказалось, одну и ту же книжку искали. Ну ту… Бестселлер Роберта Флавински «По ту сторону света»… Ее в продаже не оказалось, так мы оба по книжке себе заказали. Он помог мне на компе заказ набрать… А потом Лешка подвез меня до дому. И мы, представь, всю дорогу проболтали. И я, как ты и советовала, смотрела на него о-о-о-очень нежно. Странно так… – Туся никак не могла остановиться. – Мы сто лет знакомы, живем дверь в дверь, в одной школе учились, а будто впервые встретились. В общем, мама, он мне понравился. Да! И не из-за квартиры! Не думай! Хотя и она, конечно, для нас лишней не будет… Просто понравился. У нас с ним все-все совпадает! Он обещал мне дать почитать еще две книжки Флавински. У него, оказывается, они есть, а я весь город обегала в поисках. А еще в его библиотеке Павел Погодин – ПП… Помнишь, мы с тобой обсуждали его триллер «Дом у дороги»? Ты тогда еще сказала…
Туся наконец подняла взгляд на мать и осеклась.
– Ма… Ты что? Тебе плохо? – Она перестала есть, подошла к ней и обняла за плечи. – Че случилось-то? Я все трещу, трещу… Может, врача, мам?
– Не надо… – с трудом выговорила Дина Сергеевна. – Это все этот… как его… климакс… вот…
– Климакс?! – Туся так удивилась, будто мать призналась, что у нее СПИД или гепатит С.
– Ничего удивительного… Мне скоро пятьдесят…
– Но как-то странно. Прямо так – раз – и климакс…
– Все, Наташенька, когда-нибудь – раз – и начинается…
– Ну если я – Наташенька, то представляю, как тебе плохо! Может, приляжешь? Я Дениске, как придет, не дам комп включать! И сама не буду телевизор смотреть. Ты отдохни!
– Да… пожалуй, это лучшее, что можно сделать… – отозвалась Дина Сергеевна и пошла в комнату.
За ней рванулась Туся, быстро раздвинула диван, приготовила постель, чмокнула мать в щеку и ласково шепнула в ухо:
– Отдыхай, мамочка… мы тебя беспокоить не станем. Спи, в общем…
Когда за Тусей закрылась дверь, обессиленная Дина Сергеевна, не раздеваясь, кулем повалилась на постель. Ее разрывали с трудом сдерживаемые рыдания. Вот оно! Подкатилось, подъехало то, чего она так боялась. Лешка сменит ее на молодую и красивую. И не на ту, незнакомую, а потому чужую, у которой не грех было бы его иногда красть, а на собственную ее дочь – Наташу, Натусю, Тусю, любимую, дорогую, самую главную… ну… если не считать еще Дениса, конечно…
* * *– Ну и сколько можно ждать? – резко спросил Павловский одного из своих подчиненных. – Я обещал, что к Новому году у него непременно будет квартира в центре с видом на Николаевский парк!
– Да нашел я одну-у… – жалобно протянул сотрудник и зачастил. – Хорошую. В старом фонде. Три комнаты. Кухня пятнадцать метров. Эркер[3] есть, представляете! И как раз окнами в парк!
– Кто хозяин?
– Мужик молодой. Тридцать лет.
– С кем живет? Семья есть? Что из тебя все вытягивать надо! – рассердился Павловский.
Молодой человек, лет двадцати пяти, по имени Сергей, вытянулся перед ним во фрунт и наконец четко отрапортовал:
– Значит, так! Молодой мужик, Задворьев Алексей Васильевич, живет один, потому что родители его давно умерли, а сестра проживает в другом городе и никакой доли в этой жилплощади не имеет… Баб, конечно, Задворьев водит. Но все время одних и тех же: соседок по лестничной площадке.
– И много их у него?
– Соседок-то? Соседок полно: на их лестничную площадку выходит целых четыре квартиры. Но этот Леха крутит романы только с двумя, зато одновременно! – Сергей прыснул в кулак.
– Че ржешь? – спросил Павловский.
– Да так… Этот Задворьев, похоже, спит и с мамашей, и с дочкой ее. И я, честно говоря, его понимаю.
– Да ну?! Давай-ка с этого места поподробнее!
– Да пожалуйста! Дочке… не знаю, сколько лет, но не пацанка. Думаю, меня постарше будет. Очень миловидная… А мамаша… В самом соку тетка… Про таких говорят «ягодка опять». Думаю, ей лет сорок с гаком.
– Думаешь, Эльза этому… как ты сказал… Задворьеву… не понравится?
– Трудно представить такого урода, которому не понравится Эльза!
– И в чем же дело? – Павловский оскалил свои ровные зубы в пренебрежительной улыбке.
– Так ваших указаний ждем!
– А без указаний прямо и не знаете, что делать? – съязвил Александр Григорьевич.
– Знаем, конечно… – замялся Сергей.
– Чего ж ломаешься тут передо мной, как копеечный пряник?
– У Эльзы машина в автосервисе…
– Опять!!! – взревел Павловский. – А ну пригласи ко мне эту диву!
Сергей моментально испарился. Через несколько минут в кабинет вошла Эльза.
Александра Григорьевича и самого пробирала дрожь, когда он встречался глазами с этой девицей. Собственно, красавицей в классическом стиле она не была. Немодельного роста, не больше метра шестидесяти, она притягивала взгляды царственной, горделивой осанкой. Блестящие темные волосы Эльза как-то необыкновенно стригла в шарик. Сплошная густая челка закрывала брови. Из-под массы волос смотрели удивительной синевы глаза. Когда девушка опускала веки, на щеки ложились пушистые полукружья ресниц. Губы она красила исключительно по-вампирски – красной помадой, что здорово шло ей. Несколько портил ее лицо носик, больше, чем нужно, задранный верх. Одевалась она во все черное, всегда как-то небрежно расстегнутое, расшнурованное или спущенное с плеч. Казалось, потяни за какую-нибудь деталь ее одежды, и девушка в мгновение ока окажется обнаженной.
Надо сказать, что Павловский проверял. Потянул как-то за длинный рукав свитерка, который эффектно обнажал плечо Эльзы, и вслед за плечом мгновенно обнажилась молодая крепкая грудь. Девушка при этом ничуть не смутилась. Далее Александр Григорьевич потянул за кончик странно и небрежно замотанного на талии пояска, и блестящая черная юбочка как-то сама собой съехала к ногам Эльзы. Трусики на ней были до того крошечные, что их можно вообще не считать за одежду как таковую, а потому девушка сама неуловимым движением дернула за очередную веревочку, и трусики исчезли.
Александра Григорьевича и самого пробирала дрожь, когда он встречался глазами с этой девицей. Собственно, красавицей в классическом стиле она не была. Немодельного роста, не больше метра шестидесяти, она притягивала взгляды царственной, горделивой осанкой. Блестящие темные волосы Эльза как-то необыкновенно стригла в шарик. Сплошная густая челка закрывала брови. Из-под массы волос смотрели удивительной синевы глаза. Когда девушка опускала веки, на щеки ложились пушистые полукружья ресниц. Губы она красила исключительно по-вампирски – красной помадой, что здорово шло ей. Несколько портил ее лицо носик, больше, чем нужно, задранный верх. Одевалась она во все черное, всегда как-то небрежно расстегнутое, расшнурованное или спущенное с плеч. Казалось, потяни за какую-нибудь деталь ее одежды, и девушка в мгновение ока окажется обнаженной.
Надо сказать, что Павловский проверял. Потянул как-то за длинный рукав свитерка, который эффектно обнажал плечо Эльзы, и вслед за плечом мгновенно обнажилась молодая крепкая грудь. Девушка при этом ничуть не смутилась. Далее Александр Григорьевич потянул за кончик странно и небрежно замотанного на талии пояска, и блестящая черная юбочка как-то сама собой съехала к ногам Эльзы. Трусики на ней были до того крошечные, что их можно вообще не считать за одежду как таковую, а потому девушка сама неуловимым движением дернула за очередную веревочку, и трусики исчезли.
С тех пор Павловский иногда вызывал к себе Эльзу, чтобы дернуть за какой-нибудь хитрый шнурок ее одеяния и расслабиться прямо посреди трудового дня. Особенно приятно было то, что девушка никогда не просила ни продолжения, ни любви, ни прибавки к жалованью. Видимо, она считала секс с боссом неотъемлемой частью своих должностных обязанностей. Павловского это устраивало.
На этот раз на теле Эльзы оказалось наверчено нечто до того невообразимое, что Александр Григорьевич не утерпел, чтобы не попытаться размотать то ли длинный широкий шарф, то ли просто кусок черной с блестящими искрами ткани. Эльза с готовностью крутанулась и вышла из своего кокона практически обнаженной, если не считать прозрачных, чуть дымчатых колготок.
Павловский тут же сбросил пиджак и распустил галстук, хотя собирался лишь поговорить о деле.
После утоления сексуального голода, не давая Эльзе замотать себя в шарф обратно и поглаживая ее шелковистое тело, размягченный Павловский уже вовсе не возмущенно, а по-отечески спросил Эльзу:
– И что ж у тебя, Матрена Иванна, опять с машиной-то?
– Откуда я знаю… – лениво проговорила девушка. – Не заводится что-то…
– Ах не заводится!
– Угу…
Александр Григорьевич хотел сказать, что если ее «опелек» еще раз в течение месяца не заведется, то он отберет его у нее навсегда, к чертям собачьим, но не сказал. Заленился, тем более что обсудить надо было более важный вопрос.
– Насколько я знаю, клиент тебе уже известен, – проговорил он, не выпуская девушку из объятий.
Эльза, несмотря на раскованность собственной позы, деловито кивнула.
– Так вот! К середине декабря он должен тебе эту квартиру подарить, или проиграть, или… В общем, ты и сама все знаешь.
Павловский еще раз погладил девушку в тех местах, куда сами собой так и тянулись руки, потом велел одеваться и «дуть на задание», получив все нужные инструкции у Сергея, а также (последний раз!) служебную машину.
Когда Эльза ушла, Александр Григорьевич привел в порядок одежду и решил поехать к Витьке Задорожному, чтобы поговорить о Маше. Маша была ему нужна, как воздух. Он любил ее, дочку своего школьного друга. Все эти Эльзы… это так… для здоровья… Он еще очень крепкий мужик, и секса ему надо много. А Машеньку ведь не заставишь вести себя так же расхристанно, как Эльза. Эльза – это девочка для интим-услуг. А Маша… На Маше, пожалуй, нужно жениться. Да, иначе Витька не простит… Хотя… при чем тут Витька? Когда он, прожженный циник и записной бабник Александр Павловский, думает о Маше, у него начинает першить в горле. Так бывало только в юности, когда он женился в первый раз. Впрочем, не стоит терять время на воспоминания. К Витьке надо ехать, к Витьке!
Виктор Юрьевич Задорожный перегородил своей мощной фигурой вход в квартиру, явно не намериваясь впускать в нее школьного друга.
– Че надо?! – грубо спросил он и даже скрестил на груди руки, как бы отгораживаясь от Павловского.
– Поговорить, – спокойно отозвался тот.
– Я же тебя предупреждал, Сашка, что, если ты Машу… если моя Маша… если с нее… хоть волос… хоть слезинка… я тебя… – Руки Задорожного, похоже, помимо его воли сами собой стали сжиматься в кулаки.
– Погоди, Вить! Ну не на лестнице же ты меня бить будешь? Дай войти-то! Есть смысл сначала поговорить!
Задорожный закусил губу, но все же отступил в глубь квартиры, освобождая проход для нежданного гостя. В коридоре опять встал в стойку, скрестив руки на груди, и спросил все то же:
– Че надо?
– Я люблю твою Машу, Витька! – хрипло отозвался Павловский. – Вот не сойти мне с этого места! Клянусь чем хочешь! Своим здоровьем… зубами… Пусть все вывалятся разом! Бизнесом клянусь! Пусть у меня там все хряпнется! Люблю я ее!
– Чего ж она тогда от тебя ушла?
– Да сам не пойму… На звонки не отвечает, встреч избегает, говорить не хочет. Вот я и пришел узнать у тебя: что, в конце концов, случилось? Один грех за собой знаю: попросил ее переодеться в вечернее платье в подсобке у одного мужика. Так торопились мы на прием! Да если бы этот мужик на переодевающуюся Машу хоть один взгляд бросил, я бы его… В общем, ты сам понимаешь… А она убежала! Обиделась! Глупо так! Ну не подумал я! Мы-то мужики тертые, а она еще молода… Готов повиниться во всем, но мне для этого надо с ней встретиться, понимаешь?
– Хочешь сказать, что больше ничего плохого между вам не произошло?
– Вот еще раз готов чем хочешь поклясться!
– Нужны мне твои клятвы, как прошлогодний снег… – буркнул Задорожный уже более миролюбиво и даже вытянул руку в сторону кухни.
Когда бывшие школьные друзья уселись за столом друг против друга, Павловский спросил:
– Так что она говорит-то?
Виктор пожал плечами и ответил:
– Представь, ничего.
– То есть вообще ничего?
– Вообще.
– А ты спрашивал?
– Естественно.
– Так она должна же была как-то ответить на твой вопрос… если ты его задавал… А ты ведь не мог его не задать!
– Разумеется, задал, на что мне Маша ответила: «Папа, я не буду на эту тему разговаривать».
– И все?
– Нет. Еще добавила, что никогда к тебе не вернется.
Павловский рванул узел галстука, который очень красиво завязал после интима с Эльзой, потом шлепнул рукой по колену и уже заискивающе спросил:
– Слушай, Вить, ну ты, как отец, может, сам догадываешься, в чем дело?
– Нет, – отозвался Задорожный и так неприязненно посмотрел на Павловского, что тот крикнул на всю кухню:
– Какого черта ты на меня так смотришь?! Я не сделал твоей дочери ничего плохого!
– А ты припомни, Сашка, хоть одну женщину, которой ты сделал что-нибудь хорошее. Ты же по каждой танком проехал! И я говорил об этом Машке!
– О чем? – Лицо Павловского посерело, и теперь уже у него сжались кулаки.
– Маша – моя единственная дочь, и я не мог не предостеречь ее! Я сказал ей, что у тебя полно женщин и наверняка куча детей по всему свету раскидано. Что? Разве не так?
– Да что ты знаешь про меня, Витька?! – взревел Павловский. – Ты просто с десятого класса простить не можешь, что Дина выбрала меня.
– Ей не пришлось выбирать! Ты налетел на нее, как тайфун, и смял… Не было у нее выбора!
– Так тебе-то это только на пользу пошло, не так ли! Встретил свою Елену, прожили… сколько получилось… душа в душу, Машку родили! Разве ты до сих пор жалеешь о том, что мне Дина досталась?
– Но ведь ты же бросил ее, бросил!!!
– Здрасте!!! Ты забыл, что она сама от меня в одночасье съехала? Да и вообще, никто никого не бросал. Мы просто культурно разошлись… Ранние браки, они очень часто распадаются… И статистика это утверждает…
– А Наташа? Туся? Ты хоть когда-нибудь подумал, как она живет? Вдруг нуждается в чем?
– Ты прекрасно знаешь, что Дина запретила мне с ней видеться. Я навязываться не собираюсь!
– Но деньги-то мог посылать?
– Куда? На деревню дедушке? Неизвестно мне, понимаешь, где нынче Динка. Но, зная ее решительность, уверен, что она без меня не пропала. Наверняка давным-давно и прочно счастлива в другом браке… С тем хмырем, к которому сбежала. И с Наташкой, конечно же, все в норме. – Павловский, окончательно ослабив петлю, снял галстук, сунул его в карман и спросил: – Выпить у тебя нет?
– Водки хочешь?
– Не-е-е… Как после водки с Машей разговаривать?
– А ты надеешься ее дождаться?
– Ну… если не выставишь…
– Хочешь, сиди, – ответил Виктор и поднялся с табуретки. – У меня там… на компьютере работа… срочная. Я пошел, в общем… А ты, если хочешь, воды вскипяти. Вон в том шкафчике банка кофе. На столе – хлебница. В холодильнике – ветчина, сыр и, кстати, бутылка какого-то вина. Осталась с юбилея. Так и не открыли. Можешь приложиться.