Она включила свет в коридоре и в полном изумлении уставилась на своего мужа в компании с полуобнаженной женой друга. Леночка была очень интеллигентной женщиной, а потому не могла позволить себе развизжаться: «Он сам ко мне полез!» Она суетливо натянула трусишки, дрожащими ручонками поправила халат и бесплотной бессловесной тенью выскользнула за дверь, которая так еще и оставалась открытой. Павловский был уверен, что Леночка ничего не расскажет Витьке, чтобы не расстраивать любимого муженька, а потому вопрос приходилось решать только с Диной. Честно говоря, его вполне устроило бы, если бы жена врезала ему по морде, забрала ребенка и исчезла бы из его жизни навсегда. А всяких Леночек на его долю еще хватит.
Дело сладилось самым наилучшим образом. Дина даже не стала портить мужу лицо. Она молча прошла в комнату дочки, легла спать рядом с ней, а утром, как об этом и мечтал Павловский, действительно собрала пожитки, свои и Туськины, с кем-то договорилась о машине и, не задав мужу ни одного вопроса, уехала то ли к мамаше на дачу, то ли еще куда. Это оставленного мужа, моментально впавшего в эйфорию по поводу освобождения от семейного бремени, совершенно не интересовало. Спустя некоторое время Дина забрала кое-какие вещицы и паспорт Павловского, а потом каким-то хитрым образом оформила развод безо всякого его участия. Разумеется, Александр не возражал. Не возражал и против того, что Дина отказалась от алиментов. Не хочет денег – не надо, целее будут. Нет, он, конечно, был привязан к Туське, но не до такой степени, чтобы бегать за ее мамашей и совать ей в зубы алименты.
Понимая, что Леночка никаким образом его не выдаст, поскольку он запросто может перевести стрелки на нее и сказать, что она к нему заявилась лечить Туську вообще без трусов, Павловский без тени смущения пришел к Задорожным. Витьке он очень доходчиво объяснил, что Дина влюбилась в какого-то неизвестного хмыря и его, законного мужа, бросила, прихватив с собой любимую дочку Наташку. Леночка при этом не смогла сдержать жалкого аха, но Витька, разумеется, не догадался, к чему этот ее «ах» относится. Решил, что жена жалеет брошенного Сашку. И брошенный Сашка продолжал ходить в гости к Задорожным и чуть ли не столоваться у них. И каждый раз, когда Витька отворачивался, он, проверяя дуру Леночку «на вшивость», неизменно щипал ее за тощий задок. И Леночка так же неизменно помалкивала.
Потом Павловскому предложили поехать на Север на заработки, и он, свободный от семьи, недолго думая, согласился. Когда вернулся в родной город с приличной суммой денег, прямо с вокзала направился к Витьке – самому верному дружбану, чтобы, значит, отметить возвращение. У Задорожных он застал разоренный дом. Леночку недавно похоронили. Нельзя сказать, что Павловский очень расстроился. Раз Леночки нет, значит, она уже никогда не расскажет о позорном инциденте в его с Диной квартире. И не потому позорном, что Динка застукала, а потому что ничего с Леночкой не получилось. Павловский любил доводить такие дела до логического конца, а тут получился полный облом: ни Леночки, ни Динки на ночь.
Уже в тот свой приезд он заметил, как хороша двенадцатилетняя Витькина дочка, Машенька. Нет, никаких преступных мыслей в его голову тогда не закралось. Он просто сказал себе, что из Машульки вырастет прелестная женщина. Прелестных женщин и без Маши Задорожной ему всегда хватало. После разрыва с Диной он сразу понял, что вряд ли женится еще раз. Ну… разве что в глубокой старости, чтобы, как говорится, было кому стакан воды подать. По прелестям семейной жизни Павловский не скучал. Он вообще оказался не домашним человеком. Ему неинтересно было обустраивать квартиру, покупать дорогую бытовую технику. Он считал себя человеком-птицей, человеком-ветром. Его дом был там, где он в данный момент оказывался. Если в гостинице, то сладко спал даже под звериный храп соседа по номеру. Если у любовницы, то чувствовал там себя совершенно вольготно и свободно. Это, правда, сбивало любовниц с толку. Им казалось: раз Саша так комфортно расположился в «гнезде», значит, покидать не собирается и будет помогать вить его дальше. Саша гнезда не вил, но никогда не жалел денег на женщину, которая ему нравилась. Конечно, строго до тех пор, пока нравилась. У некоторых ненадоедливых бабешек Александр Григорьевич, случалось, живал и по году, и больше. Чтобы можно было с ними приходить иногда к Витьке Задорожному, который так и остался единственным его настоящим другом, Павловский называл этих баб женами. Те млели, искренне надеялись, что таковыми непременно станут в самом скором времени, и ублажали его еще усердней. Витька же оказывал им почет и уважение, как настоящим супругам друга. Иногда Задорожный, правда, задавал Саше банальные вопросы: не надоело ли ему жениться-разводиться, не пора ли остепениться. Павловский отшучивался избитой фразой: «Как только – так сразу…»
Уходил Александр Григорьевич от своих любовниц с удовольствием. После Дины он не мог допустить, чтобы еще какая-нибудь баба позволила себе оставить его. Бросать должен был исключительно он. Ему нравилось говорить влюбленной в него идиотке, что все, мол, дорогая, любви кранты. Нет на этой земле ничего вечного. На слезы, причитания и уверения в смертельной любви ему было наплевать. Он молча, как Дина когда-то, собирал свои вещички и исчезал.
Павловский очень старался, чтобы дети от него не заводились. Думы о том, что где-то на белом свете живет его дочка Наташа… Натуся… Туська… были ему неприятны. Он не мог определить, скучает по ней или злится, что недоглядел и она у него некстати родилась. Поэтому без резинового изделия, которые теперь можно было купить в любой аптеке или прямо на кассе супермаркета, он ни в чью в постель не ложился. Когда некоторые претендентки на почетное звание его супруги начинали уверять, будто беременны, поскольку презерватив, видимо, оказался некачественным, Павловский предлагал им предъявить претензии производителям и, возможно, даже пожаловаться в общество защиты прав потребителей. Сам он, разумеется, участвовать в этой затее никогда не желал и сваливал от излишне предприимчивых мадамочек скорей, чем планировал.
После пары-тройки подобных инцидентов Александр Григорьевич больше никогда сам презервативов не покупал. Пусть это делают мадамы и сами носятся со своими проблемами, если умудрились приобрести некондиционный товар.
Иногда Павловскому приходила в голову мысль о том, что где-то на белом свете, а скорее всего прямо по улицам родного города ходят-бродят его дочки-туськи-матуськи, а может, даже и пацанчики какие, на него похожие, но посмотреть им в глаза и сказать: «Здравствуйте, я ваш папа!» – его почему-то не тянуло. Да и какой из него папа?! Смешно даже! Он свободный человек! Ветер! Птица! Детям брать с него пример не нужно и даже опасно! Не каждый так везуч, как он, Александр Григорьевич Павловский!
После возвращения с Севера Павловский долгое время ничем всерьез не занимался, благо деньги на житье-бытье у него имелись. Сначала он осторожно приглядывался к начавшейся в стране перестройке, а потом с диким восторгом и азартом принялся кидаться от одного частного предприятия к другому. Это было ЕГО ВРЕМЯ. Время человека-ветра, когда сегодня здесь, а завтра, глядишь, и уже там! Он руководил своими ЧП в виде крошечных кафешек на два столика, чебуречных и отделов по производству сахарной ваты ровно до того момента, пока дело не начинало пахнуть керосином, и сваливал из своих заведений так же быстро, как от надоевших любовниц.
Забирая последнюю выручку, например, у продавщицы сахарной ваты, на которую под разными предлогами и оформил «ватное» ЧП, Павловский так лучезарно ей улыбался, что у женщины не возникало никакого сомнения на предмет того, что завтрашний день будет так же прекрасен, как и нынешний. Если помещение позволяло, Александр Григорьевич закреплял уверенность женщины в завтрашнем дне путем быстрого секса на рабочем месте, куда уже никогда не планировал возвращаться.
Несколько раз он от греха подальше уезжал из родного города, потом снова возвращался. По возвращении непременно заходил в гости к старому другу Витьке Задорожному. С порога громовым голосом кричал:
– Как там поживает наша Марья-царевна?
Выходящая навстречу дяде Саше Марья-царевна цвела, как маков цвет, уставив в пол прекрасные глаза и опустив на свежие щеки полукружья густых ресниц. У Павловского аж дыхание перехватывало от вида того, как хорошела взрослеющая Маша. Он даже стал бывать у Задорожных реже, потому что юная красавица начала смущать его уж слишком сильно. Впрочем, причины для отлучек как раз имелись, потому что именно в это время он начал вертеться в карусели нового, очень интересного бизнеса. Бизнес оказался для самого Александра Григорьевича не слишком обременительным, но приносящим приличный доход. Большого дела Павловский заводить и не желал, так как был человеком довольно поверхностным и углубляться никуда не любил.
Выходящая навстречу дяде Саше Марья-царевна цвела, как маков цвет, уставив в пол прекрасные глаза и опустив на свежие щеки полукружья густых ресниц. У Павловского аж дыхание перехватывало от вида того, как хорошела взрослеющая Маша. Он даже стал бывать у Задорожных реже, потому что юная красавица начала смущать его уж слишком сильно. Впрочем, причины для отлучек как раз имелись, потому что именно в это время он начал вертеться в карусели нового, очень интересного бизнеса. Бизнес оказался для самого Александра Григорьевича не слишком обременительным, но приносящим приличный доход. Большого дела Павловский заводить и не желал, так как был человеком довольно поверхностным и углубляться никуда не любил.
Короче говоря, в тот самый год, когда Маша уже всерьез поразила его сердце, Павловский стал владельцем некоторого количества игровых автоматов, называемых в простонародье «столбами», а в СМИ – «однорукими бандитами». Один приятель по имени Равиль, который решился открыть настоящее казино, предложил их Александру всего за пятнадцать тысяч родных рубликов штука, а ежедневный доход от них обещал стабильный – двести-триста долларов. Этот же приятель помог переоформить лицензию и решить все вопросы с налоговой службой. Самому Александру, кроме как снимать сливки, ничего и делать-то особо не приходилось, потому что на точках, где стояли «столбы», уже имелся свой обслуживающий персонал, которому всего лишь объявили о смене владельца автоматов, но жалованья, которое было довольно смехотворным, не прибавили.
Сначала Павловский не особенно верил в успех этого предприятия, посчитал очередной своей авантюрой. Решил, что, если не будет получать со «столбов» обещанной прибыли – продаст к чертям собачьим. Но оказалось, что автоматы привлекали огромное число народу. Свои денежки в его щели совали не только дети и молодые парни, но и почтенного вида матроны, и бравые пенсионеры, и даже старушки с жутко трясущимися руками. Понять их, конечно, можно. Этим самым трясущимся старушкам хотелось разбогатеть хоть в конце жизни до такой степени, чтобы купить себе не самый дешевый городской батон, а сдобную ватрушку. А автомат казался таким простым в обращении. Специальных знаний не требовалось, риск был небольшой, поскольку ставки – уж очень маленькие. Выигрыш, если случался, тоже оказывался некрупным, но приятным – как раз на ватрушку, а то и на две. А не повезло, кончились деньжата, покупай батон и дуй домой. Конечно, часто случалось, что азартным старушкам после игры не хватало не только на батон, но и на четвертинку черного, но кого это интересовало. Не лезь играть, коль нефартовая.
Иногда Павловский приходил понаблюдать за игроками к своим автоматам. Он уютно устраивался в людном месте где-нибудь у разменников и будто смотрел бесконечный фильм под названием «Игроки». Настоящих игроков, которые получали кайф именно от самой игры как процесса, Александр Григорьевич вычислил очень скоро. Максимум, что можно выиграть у автомата, – всего две жалкие тысчонки. С них не разживешься, а удовольствия, оказывается, получишь на миллион. Павловский удивлялся выражению самого сумасшедшего счастья на лицах «взявших банк» и в чем-то даже этим чувакам завидовал. Сам Александр Григорьевич почему-то не умел быть особенно счастливым, ну разве что в женских постелях, да и то минуту-другую – не больше. А играть он боялся. Он многого боялся в жизни. Что, например, делать, ели вдруг втянешься да и проиграешь все? Нет… Он лучше уж так – вприглядку побалдеет! Настоящих же игроков проигрыш беспокоил только в том случае, если у них не оставалось больше денег, чтобы играть дальше.
Пораскинув мозгами, Павловский решил прикупить автоматов, благо лицензия позволяла ставить их в любом месте города. Надо сказать, что наиболее выгодные точки: на вокзалах, в фойе кинотеатров, у рынков и внутри продуктовых магазинов – к тому времени были заняты. Павловский догадался поставить «столбы» в подземных переходах, парикмахерских, в банях и даже, выдержав положенное количество метров, за углом одной из школ. Борьба против него директрисы оказалась безрезультатной, потому что Александр Григорьевич не нарушил и буквы закона: ни с порога школы, ни из ее окон его «столбы» видны не были.
Зная, что Витька Задорожный не одобрит этот вид его деятельности, Павловский уверял, будто служит в одной из фирм, занимающихся сбытом металла местного завода в другие города и веси, а потому ныряет из одной командировки в другую и оттого так редко заходит к ним в гости. А к Витьке его тянуло все больше и больше. И не только из-за Маши. Задорожный был, по сути, единственным близким Александру Григорьевичу человеком. Не считать же за близких всякое похотливое бабье. Любому человеку, даже такому независимому и непривязчивому, как Павловский, хотелось иногда домашнего тепла и дружеского участия. А уж Маша… На Машу Александр Григорьевич боялся лишний раз взглянуть. Ему вдруг стало казаться, что она тоже смотрит на него как-то по-особому тепло, но относил это на счет своей разгулявшейся фантазии.
Между тем время шло, а давно уже невестившаяся Маша не торопилась создавать семью. Однажды Павловский даже спросил у Витьки, отчего его красавица дочь все еще не замужем.
– А черт его знает! – резко ответил Виктор. – У нее полно поклонников, а она от каждого нос воротит. Я ей говорю: «Останешься, Машка, одна-одинешенька! Всех хороших парней расхватают!»
– А она? – с большим интересом спросил Павловский.
– А что она! Смеется! Говорит, что уж Лешка точно никуда не денется.
– Лешка – это кто?
– Одноклассник. Делал ей предложение уже раз пять.
– А она?
– А она, как видишь, все со мной да со мной! Дурища! При такой-то красоте и останется старой девой! Уж двадцать пять давно разменяла!
– А этот Лешка, он… – Павловский никак не мог сообразить, что спросить про этого парня, потому что горло уже перекрыла чудовищной силы ревность. Он не мог этого сказать Витьке, но уже точно знал, что Маши этому Лешке не видать как собственных ушей.
– Да хороший парень! Раньше часто приходил к нам в гости, а потом, видно, гордость в нем оскорбленная взыграла. Что-то давно не забегал. Может, уж не выдержал и женился, не знаю…
– А что Маша говорит? – допытывался Павловский, потому что по части Машиных амурных дел он должен был знать все.
– А ничего… Ей бы только смеяться. Говорит, раз не приходит, значит, разлюбил. А я ей: «Позвонила бы ему сама, узнала бы, как житье-бытье. Не чужой ведь человек: одноклассник, друг хороший…» А она: «Мол, сопливые мальчишки меня не интересуют». И еще, знаешь, что, дуреха, сказала?
– Что? – Александр Григорьевич весь превратился в слух.
– Сначала долго хохотала, а потом объявила, что, если было бы можно, она вышла бы замуж за меня.
– Да ну… – Павловский оторопел.
– Ну не за меня, конечно! Челюсть-то подними! – тоже рассмеялся Задорожный. – За такого, как я. Говорит, что ее привлекают уже состоявшиеся, зрелые мужчины. Я ее спрашиваю: «Заришься на то, что они уже успели в жизни достигнуть и поднакопить?» А она отвечает, что ей плевать на все материальное. Ровесники, по ее мнению, глупы, инфантильны, а потому невероятно скучны. Так-то вот!
Все, что сказал Витька, Александру Григорьевичу очень понравилось. Он догадался, что у него есть шанс на Машину благосклонность. И не маленький. Он стал бывать у Задорожных чаще и в конце концов понял, что сам интересует дочь друга ничуть не в меньшей степени, чем она его. Но как со всем этим быть, Павловский придумать не мог. Витька его размажет по стене, если вдруг заметит их с Машей переглядки, и будет трижды прав. К живущей где-то в неизвестности Туське Александр Григорьевич не испытывал почти никаких отцовских чувств, но удавил бы любого старого козла, который посмел бы приблизиться к дочери. Козлам – козлицы, молодицам из хороших семей – молодцы. Исходя из этого, молодица Маша никак не подходила для такого прожженного бабника и старого козла, каким был он, Павловский. Но именно эта кажущаяся невозможность связи с дочерью друга распаляла Александра Григорьевича все больше и больше. В своих козлиных снах он уже давно спал с Машей, а потому ему вовсе не хотелось за ней ухаживать. Она была нужна ему сразу обнаженной и распростертой на любой более или менее горизонтальной плоскости. Тех женщин, которых хотел, Павловский добивался обычно любой ценой. И наверняка получил бы Машу в собственное владение довольно скоро, если бы общественность страны не восстала вдруг против «одноруких бандитов» и не потребовала бы их ссылки в особые резервации.
Понятное дело, что убирать из городов все казино и игорные залы, из которых в городскую казну лились золотые реки, никто не собирался. Во всяком случае, в обозримом будущем. Но вот «столбы» предписали удалить с улиц, из магазинов и бань в строго определенные сроки. У Павловского от навалившихся проблем так пухла голова, что было не до Маши. От надолго «уехал» от Задорожных в «очередную длительную командировку». Равиль, который в свое время продал Александру Григорьевичу «столбы», предлагал ему долю в своем казино «Опал». Казино разрослось, расцвело и до того неприлично разбогатело, что Равилю срочно потребовался компаньон. Павловский от компаньонства отказался. Ему не улыбалось «сидеть» на таких деньжищах и дрожать, как бы их не умыкнули особо ловкие и бесстрашные люди. Он хотел спать спокойно и по-прежнему снимать с небольшого бизнеса лишь пенки и сливки, ни за что особенно не отвечая.