— Здравствуй, жопа, Новый год, — буркнул Гошка. — Чего надо?
— Спасибо тебе хотела сказать…
— На здоровье. За что спасибо-то?
— За все.
— За что за все? Не темни, договаривай давай.
— Ну, за дрова, за елку, шампанское…
— Ты дура или где? — прохрипела трубка после паузы. — Какие дрова? Мы к тебе вчера не ходили вовсе. Я, такой, с температурой валяюсь. Полный облом, ваще. Дерьмовый праздник. Весь вечер с предками торчал как идиот.
— А кто тогда?.. — растерялась Леля.
— Откуда я знаю? Или ты чиканутая, или нажралась и глюки мерещатся с перепою, — сказал Гошка с завистью.
Леля положила трубку.
Дрова были сухие, звонкие. С утра кто-то хорошо протопил, а сейчас, наверное, уже похолодало. Как хорошо, и колоть не надо, кто-то наколол уже… Кто?
Женька еще спала. Леля села на детский стульчик перед печкой щипать лучину.
Ясно море — не тетя Надя. Не Гошка. Не хозяйка — та из-за каждой сотни жабой давится. С маминой работы? Вряд ли. Когда болела, раз-два пришли и забыли. И на поминки не все явились, даже на могилу не поехали. Не то время, когда мама здорова была. Но кто же тогда это все привез?
Леля не заметила, что сказала последние слова вслух. И услышала пение проснувшейся Женьки. Сестренка смотрела веселыми глазами и пела: «Облака-а — белогривые лошадки, облака-а, вы такие ненаглядки…»
— Тапки, — строго сказала Леля. — Опять простудишься.
Женька села на кровати, поболтала ногами по полу, нащупывая тапочки.
— Лель, ты, что ли, не знаешь?
— Чего?
— Кто елку и подарок привез. Сама же говорила, что Сашка врет!
— Ну.
— Ты, что ли, глупая, Лель? Или ты, может, тоже думаешь, что чудесов не бывает?
— Почему? — тупо спросила Леля.
— Потому что потому, окончание на «у», — сказала Женька. И засмеялась.
Сука Ланя
Павел Петрович приоткрыл дверь, и тотчас неистовый игрушечный лай заполнил узкую прихожую «хрущобы». Две белые болонки Антон и Тихон, а попросту Тошка и Тишка кинулись завоевывать первенство, устроив ежевечернюю возню из-за домашних туфель хозяина. Павел Петрович терпеливо ждал окончания ритуала, пока изрядно потрепанная обувь не была наконец торжественно возложена победителем Тошкой к ногам кумира. Традиционная сценка забавляла тем, что, несмотря на воинственность, а порой порядочную потасовку, очередность неизменно соблюдалась.
Привычно дивясь собачьей галантности, Павел Петрович признательно подергал за ухо Тошку, провел ласковой ладонью по шерсти ревниво вертящейся Тишкиной спинки и занялся приготовлением ужина. Жена приходила из школы позже. Надо было успеть до ее прибытия заварить свежий чай и пожарить котлеты, покормить и прогулять «ребятишек», как ласково называла песиков Ася.
Легонько отпинывая назойливые комочки в ногах, он быстро справился с привычными делами и умудрился без особых затруднений надеть сапоги, предусмотрительно поставленные на полку повыше, вне досягаемости рьяных помощников. Тошка и Тишка поворчали, как всегда, пока Павел Петрович застегивал у них на брюшках бархатные зимние курточки. С достоинством крохотных герцогов прошествовали они в сопровождении своего великоватого пажа мимо старушек, впаянных вместе с шалями в скамейку у подъезда. Но как только завернули за угол, чинный кортеж тут же превратился в маленький смерч и в веселом неистовстве принялся выпускать пух из новеньких сугробов. В эпицентре суетливо крутился хозяин, путаясь в поводках и кличках, увлекаемый неуправляемой стихией к пересечению двух аллей — излюбленному месту собачьих свиданий.
Как всегда, покорно поддаваясь ежевечерне повторяющемуся взрывному движению, Павел Петрович с замиранием сердца ощущал за игровой раскованностью противоборство живых созданий с застывшей природой на коротком отрезке отпущенного им века.
— Ася, ты уже пришла? А мы тут… Загулялись чуток… Смотри, какая красавица!
Держа на поводке «ребятишек», Павел Петрович подтолкнул к жене узкомордую, палевого цвета собаку неопределенной породы.
— Ой, какая прелесть!
— Правда, Ася, она похожа на газель? Или на косулю.
— Скорее, на лань. Это чья же такая?
— Вот я и хотел сказать, Ася… Она как бы ничья. Мы ее как бы нашли…
— Так как бы или все-таки?
— Ну, вот…
Жена молча посторонилась и пропустила в прихожую жильцов во главе с непрошеной гостьей.
За ужином Павел Петрович искательно заглянул жене в глаза:
— Где две, там и три… Правда ведь прелесть, ты сама сказала…
— Господи, Паша, ты что, псарню решил в квартире устроить?
Павел Петрович расстроенно погладил собаку по гладкой спине:
— Позвоню Михайловым, может, они возьмут.
Выйдя из-под пены фитошампуня, подсушенная феном собачья Афродита стала еще красивее. Спокойно дала проделать над собой положенные экзекуции и грациозно прилегла на ковер в гостиной, положив узкую мордочку на длинные скрещенные лапы. Миндалевидные глаза ее поблескивали умно и хитро, а тонкий хвост тихонько постукивал в знак довольства и расположения. Вопрос был исчерпан.
Ланя оказалась собакой чистоплотной, ела, как и линяла, мало, ничего не грызла, вела себя ровно и ни к чему вроде бы не испытывала повышенного интереса. Но вскоре случилось то, чего следовало ожидать: Антон и Тихон начали проявлять признаки своего пола. Поначалу Ланя относилась к донжуанству кавалеров с легким пренебрежением, однако затем Павел Петрович с беспокойством стал замечать, что красавица вовсе не прочь пофлиртовать.
Дабы поголовье мохнатых жильцов ненароком не умножилось, жена сшила виновнице амурных волнений крепкие парусиновые трусы на молнии, которые снимали только перед выходом на улицу. Прогуливать собак пришлось отдельно.
Разочарованию «ребятишек» не было предела. Ланя, не привыкшая к несвободе, тоже начала показывать характер, стала разборчива в еде, а по вечерам тревожно носилась по квартире, обнюхивая ножки дивана и стульев и нервно прислушивалась к звукам извне. Однажды, когда Павел Петрович, вынося мусор на улицу, нечаянно оставил дверь приоткрытой, Ланя стремглав выбежала на улицу и была такова. Тщетно хозяева звали ее, искали по всем соседним дворам, чувствуя вину, — собака так и не вернулась.
Прошел месяц. Тошка и Тишка оправились от любовного недуга. Жизнь входила в прежнее русло, хотя в ней определенно чего-то не хватало.
В воскресенье жена стряпала пирожки. Павел Петрович вместе с собаками смотрел телевизор, предвкушая благословенное время обеда. Вдруг в кухне что-то грохнуло, затем строгая Ася впервые в жизни произнесла нечто ужасное, на редкость непотребно звучащее в ее преподавательских устах.
— У-у, сука!
— Ася, что случилось? Что с тобой, Ася?! — спеша на кухню, не поверил своим ушам Павел Петрович.
Упершись руками в бока, жена стояла у распахнутого окна, а там, за окном возле подъезда, в стае собак, повернув мордочку в сторону дома, радостно виляла хвостом Ланя.
— Сука, — повторила с чувством Ася. — Явилась! Без трусов!
С криком «Ланя, Ланя!» Павел Петрович выбежал на балкон. Ему вторили «ребятишки». Ланя дернулась было к подъезду, но собаки окружили ее разношерстной громогласной толпой, и она, кинув прощальный взгляд, повернулась и пошла-поплыла, покачивая прекрасным длинным телом на стройных косульих ногах.
— Королева, — фыркнула жена. — Блядь такая.
— Да-а, — глядя во двор, рассеянно отозвался Павел Петрович.
Больше они Ланю не видели.
Хроника пикирующих бабушек
— Иришк!
— А-а!
— Я тут прочитала в журнале — «немотивированный петтинг». Это как?
— М-м-м…
— Говори громче, не слышу!
Мне хочется душераздирающе повизжать минут десять и от всего сердца стукнуть Розу Федоровну по кумполу, чтобы снять застарелый стресс. Чтобы она больше не задавала дурацких вопросов, почерпнутых из «дамских» и «мужских» эротических журналов, которые я ненавижу всеми фибрами. Потом, всласть отдохнув, можно спокойно повеситься. Старуха, видимо, это чувствует и обиженно затыкается.
Розе Федоровне восемьдесят два года. Мне — тридцать семь. Я читаю с очками, Роза Федоровна — без. Я понятия не имею, что такое немотивированный петтинг, да и знать не хочу. Розу Федоровну подобные вещи, как всегда, живо интересуют. Она у нас любознательная.
Диву даюсь: кто и зачем их выпускает, эти все новые и новые журналы с единственной проблемой — как бы покруче нажраться и вычурнее заняться сексом. Прямо тоска берет по Советскому Союзу. Тогда, помню, выпускалось два женских журнала — «Работница» и «Крестьянка», и уже по названиям было видно, что женщины не петтингом занимались. А нынешние? На каждой странице пальцем тычут: ты — особь наказанного Господом пола, у тебя критические дни, у тебя опасность внепланового зачатия, а скоро климакс грянет. На обложках тем не менее или ненормально разинутые улыбки, или неестественно выгнутые задницы. Их (не задницы, а журналы) в большом количестве доставляет в дом мой сын Лерка.
Роза Федоровна челюсть бы проглотила от возмущения, если б выведала, где Лерка подбирает эту глянцевую макулатуру. Мне-то известно: в автовокзале, он находится рядом с нашим домом. Но Розу Федоровну практические мелочи жизни мало занимают, зато журналы она прочитывает от корки до корки. Кажется, считает научными — биологическими, ведь в них так много органики — организма, органов, оргазма… Старуха до сих пор относится к печатному слову, как к вырубленному топором, чем Лерка немало забавляется.
— Бабуль, зырь, какие телки клевые.
Роза Федоровна полистала и не поняла:
— Не вижу здесь КРС.
Теперь не понял Лерка.
Пришлось объяснять Розе Федоровне, что «телки» в переводе с молодежного сленга — девушки, а Лерке, что КРС — животноводческая аббревиатура, означающая крупный рогатый скот.
Про нашу семейную ситуацию можно сказать загадкой: два конца, два кольца, посередине гвоздик. Это я — гвоздик примерно посередине в ножницах между началом и завершением только что прошедшего века.
Сын и мне подсунул журнал. Я хотела бросить его в Леркину наглую морду, но он меня знает и честно предупредил:
— Смотри, мамуля, обратно прилетит.
Я его тоже знаю, поэтому не бросила. И невозмутимо сказала:
— Ах ты, сволочь.
Надо же как-то сохранять остатки родительского достоинства. Кстати, если не ошибаюсь, Энгельс говорил, что ребенок, который переносит меньше оскорблений, вырастает человеком, более сознающим свое достоинство. У нас наоборот. Я Лерку обзываю, а достоинство страдает совсем не его, что вынуждает меня закреплять позиции:
— Броненосец по телкам.
Сын засмеялся:
— Не парься, мамуля. Лучше почитай, где лист загнутый. Я такой, кумекаю: кем тебе бабуля приходится? И вообще, ху is ху в нашем семействе?
Я хмыкнула, но стало любопытно — что он имеет в виду? И прочла, как один мужчина женился на вдове. У той была дочь. Отец этого мужчины влюбился в его приемную дочь и женился на ней. Таким образом, отец превратился в зятя своего сына, а приемная дочь сына — в его же мачеху. Через некоторое время женщины родили детей — мальчика и девочку. Сын мужчины, женившегося на вдове, сделался братом деду и дядей собственному отцу. Дочь отца мужчины (мужа вдовы) стала одновременно его сестрой и внучкой. Следственно, вдова является бабушкой своему мужу, а он не только ее мужем и внуком, но внуком и дедушкой самому себе.
Ясно, идиотский родственный пасьянс раскладывается с целью высмеять тещ. (Теща — это я. Дочь Светка недавно вышла замуж). Наш народ возле тещиного дома без шуток не ходит. Свекровям меньше достается.
Моя свекровь с мужем (свекром) живет в большой квартире, но в другом городе. Роза Федоровна — мать матери моего мужа Вовы — живет с нами. Я ей — невестка. Деваться Розе Федоровне некуда по причине того, что к дочери (моей свекрови) она не хочет. Или, скорее, ее туда не хотят. Как называется бабушка мужа по отношению к невестке — жене внука, неизвестно. Свекровь в квадрате?
Энное время бабка-свекровь действительно проживала в квадрате — примерно столько места уделяли ей правнук Лерка и сиамский кот Михаил Самуэльевич Паниковский в их общей комнате. В зале ютились я с мужем Вовой и отгороженная стенкой дочь. Стенка была не кирпичная, мебельная, но считалось, что закуток за ней — полноправная Светкина комната, где она заводила музыку в любое время суток. Понятно, какой «содом и геморрой» (цитирую Лерку) творился в доме.
Светка скоропалительно выскочила замуж на первом курсе пединститута. «Ну, спасибо», — злилась я на дочь, а по пути на себя. Есть в кого. В мамочку пошла. То есть в меня. Потом подумала как следует и (нехорошо, конечно) вздохнула с облегчением. Во-первых, легкомысленная Светка оказалась по сравнению со мной очень даже разборчивой. Муж попался приличный, работает менеджером в процветающем предприятии и, как ни странно, влюблен в эту стрекозу по уши. Во-вторых, у него собственная квартира, причем в соседнем доме. Из чего вытекает «в-третьих» — в доме освободилось место. Подъезд очистился от Светкиных воздыхателей, мебель в зале встала вдоль стены, и Михаил Самуэльевич с постелькой и миской переехал к нам с Вовой.
Через определенное время Светка сообщила, что собирается стать мамой. Еще раз мерси, доча. Мне сорока нет, а уже отправляют в тираж. Примерила себя к новому статусу. Получалось не очень. В голову полез обидный анекдот: сначала она — девочка, потом — девушка, молодая женщина, молодая женщина… молодая женщина… старушка умерла.
Как всем беременным, дочери не хватало костного материала. Говорят, девочки «съедают» больше маминых зубов, чем мальчишки. Но Светке повезло с плановым зачатием во время изобилия витаминов в аптеках. В магазинах я в восторге замирала перед детскими туалетными наборами, платьишками, игрушками. Раньше, в диком безденежье девяностых, мы о таких мечтать не смели. В магазинах было пусто, как в стратосфере, только звездочки мерцали на коньяке «Наполеон». А между бутылками паленого коньяка — стопочки турецких презервативов с усами. Правда-правда, не вру. Усы были черные, свирепо встопорщенные, и весь комплект удивительно напоминал белого от ярости душмана-лилипута в полиэтиленовом дождевике. «Чтоб лучше щекотались», — объяснила продавщица, приметив, как я пялюсь на усатые презервативы. Позади нее на полках возвышались пирамиды из банок кукумарии. Ку-ку, Мария. Какой остолоп обозвал так бедное морское растение, не подумав, как по-русски звучит? Одиннадцать тысяч за банку теми деньгами, мамочки мои! А финансовая пирамида из трех букв, в которую мой Вован сдуру бросился, как в омут головой, а ваучеры рыжего пройдохи, а зарплата раз в год перед выборами?! Я из кожи вон лезла, чтобы дети голода не знали. Если на столе в праздник стояло блюдо с пельменями, значит, ночи не спала — тряпкой махала в борцовском зале по соседству. Зал великанский, почти стадион. Ни одна уборщица не держалась, понедельно нанимали. А еще надо было потакать гастрономическим претензиям Вовы, Михаила Самуэльевича и диетическим нуждам Розы Федоровны. Вы, может, думаете, что жалуюсь… Ну и думайте, но выговориться дайте!
Чес-слово, выгадывать приходилось на всем. «Все» была я сама. Мне всегда хотелось дорогие серьги и косметику. Мне хотелось норковую шубу, сделать операцию на бедрах — убрать целлюлитные «месторождения», съездить на море. Вместо этого я пахала на двух работах, как папа Карло. Заходила за хлебом в соседний комок и целую минуту разглядывала дорогущий абрикосовый компот в мучительных спазмах — купить не купить. Я тогда пылко любила этот компот. И так ни разу и не купила.
После роддома мы забрали дочь с ребенком к себе. Нет-нет, ничего такого, просто Светкин муж на полмесяца отбыл в важную командировку. Перед отъездом привез все необходимое — кроватку, ванночку, детское приданое. Сверх того — корзину цветов с доброй сотней пришпиленных скотчем записок-сердечек. Всю ночь, наверное, сочинял и клеил, вот не лень было. Светка читала, смеялась и немножко плакала. И я, глупая, вместе с ней.
Паниковский переехал к Лерке с бабкой, мы с Вовой — на матрац в кухне. А в зале, сразу ставшем центром мироздания, воцарилась новенькая внучкина жизнь, измеренная пока что несколькими днями и классическим (3.500) весом.
Коллеги приветствовали:
— Здорово, бабка!
Я оглядывалась: сзади никого. Ага, нормально. Это мне.
Вовка отнесся к дедовскому званию стоически. С изумлением я слышала, как над детской кроваткой раздаются его воркующие трели, а из уст (когда он опрометчиво полагал, что находится вне досягаемости чужого слуха) изливается смесь флоры, фауны, политики и бог знает чего еще: «Кукушечка, пташка, Бабрак Кармаль (этот-то с какого привета?), а-ля-улю, цветочек, белочка, солнышко…»
Роза Федоровна стала бабушкой с двойной приставкой. Порывшись в сундуке, с которым никогда не расставалась, вытащила заветную коробочку с известными сокровищами: два колечка, мелкие бусики из янтаря и серебряная брошка в виде оленихи с олененком. Животные такие изящные и миниатюрные, что непонятно, как художнику удалось вделать в махонькие мордочки совсем уж микроскопические, но живые и яркие бирюзовые глазки. Брошку старуха добавила к сдержанной телеграмме моей свекрови: «Поздравляем внучкой».
Имя дочке, племяннице, внучке и праправнучке придумывали всей толпой, перетряхнув святцы и гороскопы. Выбрали — звонкое, красивое, с сочетанием звуков из имен родителей. Но тут позвонила Светкина подружка — «Ой-ой, только так не называйте!» — зачитала из какой-то специальной книги перечень имен с характерами и даже заболеваниями. С сожалением отказались от избранного и начали снова. В результате внучка до приезда зятя жила без имени. Он и назвал. Мне не понравилось, но книга вещала неплохо, и у Пушкина встречаются посвященные строки.