В выходной я обегала все общежитие, но без толку. Пришлось несолоно хлебавши возвращаться на работу.
Следователь волей-неволей готовил материалы в прокуратуру, которая должна была направить их с обвинительным заключением в суд.
— Но неужели ничего нельзя сделать?! — воскликнула я, узнав, что на следующий день назначено итоговое ознакомление с материалами дела.
— Увы, — вздохнула госпожа Громова. — В данных обстоятельствах я могу лишь добиться осуждения с испытанием.
Разумеется, это был наилучший выход с точки зрения закона — признать вину и «раскаяться», чтобы получить условный срок. Ну, то есть остаться на свободе с обязательством не совершать новых правонарушений во время испытательного срока.
Но это же несправедливо! К тому же от Стэна я также узнала то, о чем куратор умолчала. Оказывается, Илвэнель была беременна и напавшие на нее подонки прекрасно об этом знали! На прогулку она, конечно, ходила не в парадном свободном платье, а в тонком сарафане, который обрисовывал уже заметно округлившийся животик.
По-моему, сволочей, способных до полусмерти перепутать беспомощную беременную женщину, нужно давить, как клопов! Впрочем, мой решительный настрой ровно ничего не менял. Ни я, ни куратор, ни даже эльфы ничего не могли сделать с неумолимой машиной правосудия, и она потихоньку крутила свои жернова, перемалывая судьбы в костную муку…
Экзамены наступили со скоростью экспресса и с той же неотвратимостью.
Первым я сдавала гражданское право, в котором благодаря муштре госпожи Громовой разбиралась превосходно. Два теоретических вопроса я отбарабанила назубок, а практический у меня даже не проверяли — преподавателей впечатлила лестная рекомендация моего куратора. Экзаменатор даже соизволил меня похвалить за прилежание и поставить в пример остальным (что не улучшило моих отношений с одногруппниками, хотя и польстило моему самолюбию).
Пока почтенный профессор черкал в зачетке, я оглядела «родную» группу, напоролась на неприязненные взгляды в ответ — меня здесь считали выскочкой и «ботаником», к тому же клеймо попаданки, казалось, было поставлено на мне светящейся краской.
Я с тоской вспомнила своих подружек дома, как мы почти всей группой собирались в библиотеке и азартно рылись в пыльных томах, а потом гуляли в парке и кормили уток… На глаза навернулись слезы. Это несправедливо! Весь этот мир — несправедливый! Разве я виновата, что попала сюда? Разве я чем-то хуже этих маменькиных и папенькиных чад, хвастающих друг перед другом родительскими подарками и вместо учебы строчащих шпаргалки?!
Но что я могла сделать? Да ничего! И это самое обидное…
А преподаватель тем временем оглядел аудиторию поверх очков, рыкнул на парочку самых наглых (шпаргалки вспыхнули и осыпались пеплом, ух ты, а я и не знала, что он так умеет!), потом повернулся ко мне и сказал тихо:
— Не расстраивайтесь, молодая дама. Юность часто поспешна в выводах и жестока к инакомыслящим. Но я уверен, что у вас все получится. Как это говорится, делайте что должно, и будь что будет!
Отечески улыбнулся и протянул мне зачетку с четко выведенным «отлично».
Не помню, как я вышла на улицу. В ушах звенели давно известные слова, которые почему-то сильно меня задели. Раньше я понимала их смысл, но никогда толком не задумывалась. Пусть мир несправедлив, но я-то могу быть справедливой! И помогать этому миру стать хоть чуточку лучше!
Я немного посидела на качелях в парке, болтая ногами и наблюдая за резвящимися в небе драконами — алым и золотым, которые выделывали немыслимые пируэты в безмятежно-бирюзовой вышине. Потом встала и решительно направилась по знакомому адресу…
В РОВД меня помнили.
Последний раз я была тут, кажется, давая показания по делу инкуба. Кстати, интересно, какой срок ему дали? На суд меня не вызывали. Или еще вызовут?
— А, подружка Бамбура, — улыбнулся дежурный, отпирая дверь в отделение. — Проходи, он у себя.
Я покраснела до ушей, но постаралась сделать уверенный вид (копировала госпожу Громову, правда, судя по веселому взгляду милиционера, получилось не очень) и промаршировала в знакомый кабинет.
Я приоткрыла дверь и заглянула в приоткрывшуюся щель. В комнате обнаружился не только гном, но и госпожа Громова, корпящая над увесистым томом.
«Ознакомление с делом! — с упавшим сердцем поняла я. — Значит, следствие уже закончено!»
Хотя еще не все потеряно!
Я решительно распахнула дверь и вошла под удивленными взглядами следователя и защитника.
— Здравствуйте! — вежливо поздоровалась я.
Мне ответили вразнобой.
— Алевтина, что вы тут делаете? — строго вопросила куратор, но ее голос перекрыл басок Бамбура:
— Ты как тут оказалась?!
— Меня впустил дежурный, — объяснила очевидное я и выпалила: — Вы должны допросить меня в качестве свидетеля!
— По какому делу? — поинтересовался следователь, склонив голову набок и рассматривая меня, как некое редкое животное.
Госпожа Громова только неодобрительно поджала ярко-красные полные губы.
— По обвинению Илвэнель в совершении преступления, предусмотренного статьей сто двадцать второй Уголовного кодекса! — бодро отчеканила я, вытягивая руки «по швам».
— Значит, свидетель… — протянул Бамбур, почему-то весело.
— Да! — подтвердила я. — Так точно, господин следователь!
Я преданно ела его глазами, изображая тупого новобранца, а госпожа Громова тем временем обрела дар речи.
— Алевтина, что именно вы видели? — спросила она, беря лист бумаги и ручку.
«Молодец, быстро сориентировалась!» — похвалила про себя я и чуть не рассмеялась нелепости своей мысли. Уж конечно, она с лету ухватила мою задумку!
По-моему, для Бамбура это тоже не было секретом.
— Тем вечером я гуляла в городском парке, залюбовалась танцем саламандр в огненном фонтане и забыла о времени. Потом решила зайти в общежитие к подруге. Вдруг увидела, как впереди два орка пристают к эльфийке… В общем, это все происходило на моих глазах. Я видела, что у одного из них был нож, он направил его в сторону жертвы и требовал денег, а второй наотмашь ударил палкой животное и толкнул эльфийку…
— И ты готова подтвердить это под присягой? — поинтересовался гном безмятежно. Его глаза искрились весельем. — Ты ведь помнишь об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний?
Не дрогнув, я подтвердила:
— Готова!
Следователь вздохнул, видимо, вспомнив о неприятном:
— Только ты ведь у нас лицо заинтересованное…
— Вовсе нет, — вмешалась госпожа Громова. — Я ведь вам уже объясняла по другому делу. Алевтина не адвокат, в деле не участвовала, на следственных действиях не присутствовала. Просто студентка, на счастье моей подзащитной, оказавшаяся свидетелем преступления.
— На счастье… — протянул гном задумчиво. Подумал, постукивая ручкой по столу и глядя в окно на безмятежно плывущие в зарешеченном небе облака, и решился: — Госпожа Громова, я удовлетворяю ваше ходатайство. Вы можете быть свободны на сегодня, а я пока допрошу вашего свидетеля.
— Полагаю, теперь вы закроете дело за отсутствием состава преступления? — уточнила она, поднимаясь.
— Конечно, — хмыкнул гном. — А что мне еще остается? Потом к начальству, будем возбуждать дело о разбое.
— Превосходно, — резюмировала госпожа Громова. — Полагаю, лет пять-семь они получат…
— Где-то так, — согласился следователь. — Отягчающие же!
И мне, признаюсь, было их совсем не жаль.
Куратор напоследок одобрительно глянула на меня, незаметно подмигнула (я чуть не задохнулась!) и выплыла из кабинета.
А я принялась рассказывать все, что «помнила». Хорошо хоть воображение у меня богатое и на память тоже не жалуюсь…
Тщательно законспектировав мой рассказ, Бамбур велел мне расписаться.
— На вот, почитай! — Он протянул мне пухлый том уголовного дела. — Заодно и на физиономии их посмотришь, чтобы потом опознать могла… Свидетель!
Я подняла глаза на гнома. Он улыбался — печально и одобрительно…
ГЛАВА 10 О ТОЛСТЯКАХ, НЕКРОМАНТАХ И ЗАЩИТЕ СВИДЕТЕЛЕЙ
Лето текло спокойно. Экзамены давно прошли, а до следующих оставалась бездна времени. Можно было не зубрить очередные параграфы и не ковыряться в прецедентах.
Но от работы в конторе госпожи Громовой меня никто не освобождал, хотя это как раз к лучшему. Сидеть в четырех стенах и любоваться на аккуратно сложенные стопки учебников — это ужасно. Чем я могла заниматься в чужом городе?! А город, несмотря на прошедший год, родным мне не стал. Дом-работа-дом, учеба по вечерам и редкие прогулки в парке по выходным… А больше ни на что сил не оставалось. Даже друзьями я не обзавелась! Приятельницы в институте не в счет, наше общение ограничивалось вопросами типа: «В какой аудитории у нас сегодня семейное право?» или «А препод ничего, говорили, зверь, а он понимающий!».
Конечно, можно поболтать с госпожой Гадркой, она не прочь поделиться последними сплетнями и рассказать о перспективах урожая.
Так что по утрам я торопилась на работу, к Стэну, с которым можно было болтать обо всем на свете, пить чай и наслаждаться спокойствием и защищенностью. Сам немногословный, Стэн потрясающе умел слушать. Понятно, почему госпожа Громова так держалась за него — он олицетворял надежный тыл и верность…
Наверное, я влюбилась. Но что тут плохого? Он замечательный, и мне хорошо рядом с ним.
Только я никак не могла понять, как он ко мне относится. Вроде и улыбается, и руку подает, и общается с удовольствием. А дальше не заходит!
Может, просто надо подождать? И я каждый день неслась на работу как на крыльях, с трудом пережидая бесконечные выходные…
В тот понедельник я корпела над многотомным делом об авторстве технологии философского камня, на которое претендовали сразу три местных алхимика. Почтенные старцы (хотя это я так решила, вообще-то никаких сведений о них в бумагах не было) уже добрых лет пять никак не могли решить этот вопрос. Куратор представляла одного из них и, посмеиваясь, говорила, что на таких делах основывается благосостояние юристов. По-моему, ее совсем не волновало, кто из алхимиков прав, лишь бы деньги платили. Не понимаю, как так можно?!
Однако я не рискнула задать этот вопрос госпоже Громовой. Знаю ведь, как она отреагирует: посмотрит со снисходительным сочувствием, как на ребенка, и обронит, что восстановление справедливости не входит в ее должностные обязанности. Что-то в этом было, ведь адвокат обязан защищать клиента в любом случае, но все-таки казалось неправильным.
Так что даже на кухню я притащилась с записями, пытаясь разобраться в уточненных исковых требованиях и десятых по счету письменных возражениях.
От бумаг меня отвлек возглас Стэна.
Я обернулась и залюбовалась. Как же он красив! Пена кружев вокруг загорелой шеи и сильных рук, светлые волосы, чуть вьющиеся надо лбом, чеканные черты… Увлекшись созерцанием (так вот что такое медитация!), я пропустила мимо ушей его реплику.
— Ты изволила отвлечься? — с легким неудовольствием спросил Стэн.
Когда он бывал недоволен, это всегда выражалось в издевательски-вежливых формулировках.
— Нет, — промямлила я, чувствуя, как вспыхнули щеки (вот дура-то!). — То есть немножко. Повтори, пожалуйста, что ты сказал?
Секретарь бросил на меня какой-то странный взгляд (ох, какие голубые глаза) и уже мягче произнес:
— Только что объявили об исчезновении очередного толстяка.
Он небрежным жестом указал на хрустальный кристалл, стоящий на специальном столике. Здесь это нелепое устройство заменяло радио, правда, с некоторыми оговорками. Никаких развлекательных передач, только музыка и новости трижды в сутки. Зато местные журналисты умудрялись в краткие получасовые обзоры вместить массу сплетен и животрепещущих подробностей.
Стэн считал, что мы должны быть в курсе всех городских дел, поэтому всегда аккуратно прослушивал выпуски. Даже куратор с этим смирилась, хотя и хмурилась недовольно.
Вот и сейчас она выглянула из кабинета, увидела в руках секретаря амулет (что-то вроде дистанционного пульта) и вновь скрылась у себя, приглушенно хлопнув дверью. В другое время Стэн наверняка тут же бросился бы к ней — как верный пес, честное слово! — но теперь даже не заметил.
— Какого толстяка? — переспросила я. Захотелось подойти к нему, вдохнуть запах одеколона, коснуться светлых волос…
Я тряхнула головой, пытаясь вытрясти из нее нерабочие мысли.
— Неужели ты не слышала? — Он приподнял идеально изогнутые темные брови. И это при совершенно светлых волосах! Красит он их, что ли?
— Не слышала! — призналась я, изо всех сил изображая внимание.
В действительности мне было все равно, кто там пропал и вообще о чем мы говорим. Главное, что он смотрел на меня, говорил со мной, не отвлекаясь даже на появление госпожи Громовой!
— Уже несколько недель в городе пропадают толстяки, — сообщил Стэн. — Говорят о маньяке, который отлавливает тучных горожан. Они попросту исчезают — ни тел, ни следов. Сейчас из-за этого многие бросились худеть и вести здоровый образ жизни. Да ты сама наверняка видела!
— А разве нет магических способов похудения? — поневоле заинтересовалась я.
Кстати, кажется, в парке действительно бегали какие-то толстячки, в спортивных костюмах очень похожие на гиппопотамов на выгуле.
— Какие способы? — снова приподнял брови Стэн и усмехнулся. — Волшебный насос, откачивающий лишний жир?
— Не знаю. — Я неопределенно пожала плечами. — Странно, если убивают толстяков, то почему нет тел?
— Наверно, разбирают на декокты, — предположил он, отхлебывая чай. — На черном рынке появились ингредиенты из человеческого жира.
— Бррр! — передернулась я. — Жуть какая!
— У тебя излишне живое воображение, — насмешливо заметил Стэн.
— Неужели их и правда разбирают на органы?! — выдавила я. — Я думала, это все страшилки!
— В нашем мире бывает всякое, — пожал плечами он. — Без свечей из человеческого жира запретные ритуалы не обходятся. И поговаривают, что косметика с такими компонентами пользуется огромным спросом. Хотя это уже откровенная глупость.
Стэн хмыкнул, а я смотрела на него широко раскрытыми глазами. Неужели он настолько жестокосердный, что его вообще не трогают чужая боль и смерть?!
— Тебя пугает, что мне наплевать на этих людей? — вдруг прямо спросил Стэн.
Он не смотрел на меня, взял амулет, подкинул его на ладони и крепко сжал в кулак.
— Им было наплевать на Беллу. Они радовались, что она умрет, зато не будет войны, — совершенно непонятно объяснил Стэн, слепо глядя на меня, и его глаза вдруг стали старыми и выцветшими. Даже синий шелк рубашки не способен был придать им прежний лазурный отблеск. — После этого мне плевать на них всех. Туда им и дорога!
В комнате словно бушевал ледяной ветер, беззвучно и потому еще более пугающе. Как на старинной карте, которую я видела в музее, — там с губ нарисованного на севере мужчины вырывалась метель.
Вдруг замерзнув, я обхватила себя за плечи и жалобно пробормотала:
— Не понимаю!
Еще мгновение он смотрел на меня, заставляя дрожать от какого-то иррационального страха, потом будто встряхнулся. Улыбнулся невесело, швырнул амулет на стол, нервно пригладил волосы.
— Не бери в голову. Тебя это не касается.
— Кажется, тебя искала госпожа Громова, — сказала я, отводя взгляд.
Хотелось остаться одной. Такое чувство, словно я плескалась в детском «лягушатнике», а потом вдруг сделала шаг — и резкий обрыв. Сколько метров глубины там, под ногами? Что кроется в темной массе воды?
— Благодарю за сообщение! — ответил Стэн, как будто отстраняясь. И вышел прочь.
Может, это и к лучшему, если я буду любить его издалека? И можно ли любить того, кого, оказывается, совсем не знаешь? Или все это — глупые выдумки? И нет никакой любви?
Я запуталась…
К счастью, госпожа Громова настолько загрузила меня работой, что не нашлось лишней минутки раздумывать о чем-то постороннем. Стэн держался со спокойным достоинством и безразличием, привычно занимаясь делами. Всего лишь маска? Но сейчас почти невозможно поверить, что он способен выйти из себя, цедить кислые от ненависти слова, что эта прозрачная синева глаз может вылинять до грязноватого блекло-голубого…
Даже вкусный чай казался безвкусным. Мысли постоянно скакали от загадочных слов Стэна к таинственным убийствам (в смерти толстяков никто не сомневался, хотя трупы не нашли), потом опять к Стэну и почему-то к моему бывшему, инкубу.
В общем, работа шла со скрипом, а куратор обнаружила в подготовленном мной тексте несколько глупых ошибок.
— Алевтина, вы сегодня чрезвычайно рассеянны, — заметила она, указывая наманикюренным ноготком на очередной ляп, — вы здоровы?
— Да, спасибо, госпожа Громова, — пробормотала я, снова краснея, теперь уже от стыда.
Да что такое?! Кто бы знал, как неприятно заливаться краской при любом случае! Все смотрят на тебя с любопытством, как на редкую зверушку. А я ничего не могу с собой поделать!
— Вам очень к лицу этот очаровательный румянец, — вдруг мягко сказала куратор, глядя на меня проницательно и немного печально. — Не сердитесь на себя, со временем это пройдет и вы станете бестрепетны в любой ситуации. Но пока смущение только добавляет вам прелести.
— Спасибо, — выдавила я, не поднимая взгляд.
Госпожа Громова говорила со мной так по-матерински, что на глаза навернулись слезы.
Я старалась не думать о родителях, позабыть обо всем, что осталось там, в моем мире. Постепенно боль притупилась, пообтрепалась от частого употребления.
Но сейчас горе разлуки накрыло волной и соленые капли потекли по щекам…