Мимо тащили раненых. Лютиков помогал идти минометчику. Сжимая ладонями залитую кровью голову, тот бормотал что-то нечленораздельное.
- Да взяли твой миномет! - говорил ему Лютиков. - Взяли... А ты другой миномет налаживай. Домой теперь поедешь.
- Чтобы никто здесь не остался! - крикнул Солодяжников.
Вынырнул из темноты сапер.
- Готово! - доложил он. - Ух, рванет... На полкилометра все разлетится к едреной бабушке. Разрешите запаливать?
- Так! - Солодяжников повернулся к Андрею: - Уходим, лейтенант?
- Я прикрою, - сказал Андрей. - Вот с Ивановым прикроем.
- Не задерживайтесь! Через пять минут все... м-м...
к едреной бабушке! Пять минут шнур будет гореть.
Отходите следом за нами.
Ротный тут же повернулся и ушел.
- Быстрее, быстрее! - донесся из темноты его голос. - Не задерживаться!
- А младший лейтенант... Звягин? - вспомнил Иванов.
- Быстрее! - крикнул ему Андрей.
Неожиданно появился запыхавшийся Лютиков.
- Регресс... Хреновые тут гансы. Европа вроде, а жратву обыщись... Флягу нашел. Приванивает, как из аптеки.
- Все ушли? - спросил Андрей.
- Все будто. Ротный там пересчитывал.
- Где Осинский?
- Унесли, - ответил Иванов. - И Звягина тоже...
Никого нет.
- Тогда уходим, - сказал Андрей. - Бегом!
Грохот настиг, когда они были уже в овраге за станцией. Этот грохот точно повис в воздухе и упругой тяжестью давил на головы, пригибая к земле, и, вторя ему, громыхали последующие взрывы. Ослепительные вспышки метались по небу, гася ночные звезды.
VIII
Далекий грохот вкатился через окна пакгауза.
Волков прислушался. За стенкой пакгауза клацали буфера вагонов, тоскливо мычали коровы. Там грузили скот. А далекий гул усиливался и затихал, подобно раскатам июльской грозы. Желтый серп месяца вздрагивал над решеткой окна.
Целый день заключенные ремонтировали взорванные пути. Немецкий инженер, постоянно улыбавшийся и мурлыкавший арии, объявил, что все будут отпущены, как только восстановят дорогу. А к ночи снова их загнали в пакгауз. Исчез лишь бритоголовый уголовник. Об этом теперь и шел разговор:
- Да, ловко смылся этот Рыба.
- Хват парень, - отозвался шепотом самогонщик - Даже не видели, как убег. Теперь на свободе.
- Что такое свобода? - возразил коммерсант. - Э-э... осознанная необходимость, как учит литература А я вот конфиденциально беседовал нынче с господином инженером. Фамилия Цанген, и папа его имел заводик в Москве. Цанген мне объяснил: еще вчера мы были спекулянты, жулики, а теперь инициативные люди, не понятые большинством. Господин Цанген - мыслитель. Когда зажимают инициативу, остаются уголовные лазейки. Это я понимаю. Диалектика! А побег... э-э, так сказать, безумный крик души. У меня иные планы. Открою ресторанчик. Все будет а ля натурель. Прямо на глазах жарятся тушки овечек. Вам окорочек? Сию минуту. Угодно ребрышко? Будьте любезны, И свет костров, точно в пещере, и стук бубнов.
А главное, пляски юных дикарочек с узенькими шнурками на бедрах. Идете консультантом, профессор?
- Кха... Гм, - сердито произнес тот.
Голодные арестанты ворочались на цементном полу.
- Нет, вы подумайте, - сказал коммерсант. - Я давно заметил, как всем надоела цивилизация и тянет к дикости. Поэтому никаких вилок, лишь каменные ножи. Люди не терпят мелкого жульничества, но всегда готовы простить большой обман. И вот берешь горячего цыпленка...
- Да заткнись, ты, жаба, - донесся хриплый бас. - И без тебя муторно. Чтоб тя разорвало!
- Пижоны, - фыркнул коммерсант, однако умолк.
На рассвете их опять вывели из пакгауза. Инженер Цанген в своей форме лимонного цвета, так же улыбаясь и насвистывая мелодию арии герцога из оперы "Риголетто", помахал рукой коммерсанту.
- Этому фраеру скажи, - крикнул долговязый парень из уголовников, этому инженеру... Мы не верблюды. Жратву требуем.
- Передам ваше ценное заявление, граф. Не берусь сохранить всю изысканность речи, а мысль уловил, - хмыкнув, сказал коммерсант и направился к Цангену.
Тот выслушал, затем, погасив улыбку на длинном лице, многозначительно поднял одну бровь:
- Кто есть недоволен? Фамилия?
Повернувшись, коммерсант искал глазами долговязого, но тот сам ответил:
- Кормить обязаны. Закон!
- Он есть недоволен? - вежливо спросил Цанген. - Gut! Мы будем немного учить всех.
Инженер что-то приказал солдатам. Они вытолкнули долговязого из рядов арестантов, повалили на землю.
Долговязый брыкался, но солдат уселся ему на ноги, а второй коленом придавил голову. Пожилой щекастый ефрейтор ловко сдернул его штаны, оголив худые ягодицы, и неторопливо, деловито расстегнул пряжку своего ремня с выдавленными на желтом металле словами "Gott mit uns" ["С нами бог" (нем.).].
- To есть лентяй, - указав пальцем на долговязого, сказал инженер. Хочет много кушать, мало работать. Мы должны не позволять... Вы читаль библия?
Там написано: "Не работал, нет кушать".
- Заповедь апостола, - подтвердил коммерсант.
- Это справедливо, - инженер вскинул правую руку. - А фашизм есть по-русски справедливость. .
Крепкий солдатский ремень просек воздух. Долговязый истошно заорал, вихляя бедрами. Но солдаты крепко держали его. Ефрейтор, видно, имел опыт и хлестал с оттяжкой. Крики Лаптя срывались до тонкого визга, затем при новом ударе обретали басовитость.
- Acht, neun, zehn, - как бы напевая, считал инженер.
Арестанты молчали. Волков увидел, как профессор шагнул было, расталкивая стоящих перед ним арестантов, но его удержали.
- Ты куда, дед? - шепотом произнес самогонщик. - Хочешь сам испробовать? Старый, а ума нет.
Иль у тебя зад луженый?
- Gut, - махнул рукой инженер.
Ефрейтор вытер ладонью потную шею. Солдаты отпустили долговязого. По щекам его катились слезы, подбородок и губы были в грязи. Всхлипывая, он дрожащими пальцами-застегивал штаны.
- За что... меня? Эх, суки...
- Ничего, - вежливо улыбаясь, проговорил инженер. - Надо хорошо работать. Завтра это будет иметь другой, кто плохо работаль сегодня... Повторение - мама учения! - Цанген указал рукой на коммерсанта: - То есть ваш... староста. Будет смотреть за работой.
Однако работать им уже не пришлось. Подъехал мотоциклист-эсэсовец, что-то сказал инженеру. Лицо того удивленно вытянулось.
Арестантов бегом погнали к эшелону.
- Schnellstens!. Schneller! [Очень быстро!.. Быстрее! (нем.)] - кричал инженер.
Охранники начали загонять их в товарные, провонявшие навозом вагоны. Едва лишь закрыли двери, как эшелон тронулся.
Коммерсант беспокойно вертел головой. Слезливо и однотонно завывал долговязый:
- Су-у-ки... О-о... Кишки бы выпустить...
Спустя два часа эшелон остановился Вся станция была оцеплена эсэсовцами. Лежали исковерканные тэнки, обломки вагонов, закопченные, сморщенные цистерны Чудовищной силы взрыв превратил депо в груды битого кирпича, над которыми торчали изогнутые металлические фермы.
Солдаты искали что-то под обломками вагонов.
У разрушенной водокачки толпились офицеры. Длинный ряд мертвецов уже накрыли брезентом, и виднелись только подошвы сапог. Низкорослый худощавый генерал без фуражки, с бледным лицом кричал на молодого оберста, грудь которого была увешана орденами, а правый глаз закрывала черная повязка. Два офицера подошли к обёрсту, сорвали его погоны.
"Это не бомбежка, - думал Волков. - Нигде нет бомбовых следов. Значит, диверсия".
IX
На поляне около дуба лежали трофейные автоматы и винтовки. Под кустами отдыхали бойцы. Андрей увидел Игната с обмотанной бинтами головой и кровавым пятном на месте левого уха. Тут же, на маленьком чемоданчике, сидел худощавый горбоносый человек в нижней рубашке, парусиновых измятых брюках и домашних шлепанцах.
- Я не хирург! - выкрикивал он, поправляя очки и глядя снизу на младшего лейтенанта Крошку. - И не могу оперировать. Не могу!
Откозыряв Солодяжникову, Крошка доложил, что гарнизон в поселке уничтожен, потерь нет, ранен только Игнат.
- А это доктор, - говорил Крошка. - Мы его сонного из постели вытащили... Но теперь буза. Вроде и раны лечить не может.
- Как это не может? - Солодяжников, до смерти уставший, заросший щетиной, грозно взглянул на доктора.
- Да поймите же! Не могу я вынуть пулю из легких! - вскочил тот. - Я врач-терапевт. Хирургию знаю лишь теоретически.
- Терапевт? - приподнимаясь на носках и щуря глаза, удивился Солодяжников. - Вы, извольте знать...
сопля на палочках!
Доктор от возмущения ничего не мог сказать, щеки его покрылись бурыми пятнами.
- Я, мой милый, - ласково теперь проговорил Солодяжников, - когда-то назывался доцентом. И что такое война, знал лишь теоретически... У нас раненые!
Хоть на что-то вы способны?
- Ну хорошо! - угрожающе вымолвил доктор. - Ответственность ляжет на вас. А доценту нужно пользоваться иными словами.
Как бы давая понять, что с таким грубияном не желает более разговаривать, он, подхватив чемоданчик, зашагал к деревьям, где лежали раненые, а возле них были Дарья и ее сестра.
Как бы давая понять, что с таким грубияном не желает более разговаривать, он, подхватив чемоданчик, зашагал к деревьям, где лежали раненые, а возле них были Дарья и ее сестра.
- Я его полчаса уговаривал. За наган даже хватался, - сказал Крошка. И никак.
- Гм! - усмехнулся Солодяжников. - Русскому интеллигенту требуется еще психологический стимул.
- И вам так же? - спросил Андрей.
- Организуйте, лейтенант, все необходимое доктору, - мрачно глянув на него, приказал Солодяжников. - Могли бы сами догадаться!
На кустах развесили плащ-палатки. И в этой импровизированной операционной доктор стал чистить раны, менять присохшие бинты. Дарья и ее сестра помогали ему. Глухие стоны, вскрики, а то и крепкая ругань слышались оттуда. Проснулись дети и бегали между курсантами, радуясь возможности потрогать настоящее, с запахом пороха оружие. И девочка, тоже обрадованная, что мальчишки не заставляют ее играть в войну, устроилаСьна коленях Игната.
Курсанты грызли сухари, рассказывая друг другу о событиях ночи.
- Часовой-то здоровенный дядя. Когда повалили, ухо вон ему откусил.
- Может, выпил до этого и закуски не было?
- Да не откусил, болталось еще, - сказал Игнат, подкидывая на колене девочку. - А младший лейтенант, чтоб не болталось, ножом срезал.
- Они прыгают нагишом, - говорил в то же время другой курсант, - а мы их гранатами. И дом горит...
- А у нас, - перебивал третий, - минометчику пуля в одну щеку вошла, через другую вылетела. Он только зубы выплевывал...
Солодяжников, усевшись на пень, что-то записывал в блокноте.
- Ну-с, - проговорил он, когда Андрей опустился рядом на траву. Лютует доктор?
- Звягину сейчас делает перевязку.
- Тэ-эк-с, - кивнул Солодяжников. - Я вот рассчитываю... Если эшелоны были загружены полностью, а нет основания думать иначе, то выходит семь тысяч пятьсот тонн боеприпасов. По статистике первой мировой войны, чтобы убить одного солдата, расходовалось пять тонн. Значит, полторы тысячи бойцов где-то уцелеют и решат, что им повезло, просто такова судьба. И я еще не учитываю взорванных танков. Что вы молчите, лейтенант?
- Это же условно.
- Все на свете условно и относительно, - он глядел теперь на бегавших ребят. - Дети воспринимают мир, как свою игрушку, а взрослые готовы соглашаться с тем, что обстоятельства играют ими. Кстати, один ноль в вашу пользу. Интеллигент - нечто самостоятельно мыслящее, и значение его в том, чтобы поступки соответствовали мыслям.
Опираясь на костыль из толстого сука дуба, припрыгал Звягин.
- Ну как? - спросил Андрей.
- Ух... коновал... говорю ему, что больно, а он долдонит: "По этому вопросу к старшему лейтенацту обращайтесь. Жаль, вашего старшего лейтенанта не ранило, узнал бы как чистят рану без анестезии". Теперь Ламочкина связывают. Пуля в легком...
Неторопливо подошел и сел рядом младший лейтенант Крошка.
- Давайте-ка обсудим, что предпринять, - заговорил Солодяжников. - Мы выполнили задачу. Раненых за собой через фронт не увезешь.
- Да, - согласился Андрей, - надежды мало.
- И логичнее оставить госпиталь здесь.
- То есть как? - изумился Звягин. - Хотите бросить?
- Что значит - бросить! - перебил Солодяжников. - Разве мы на Луне?
- Это я понимаю. А другие?
- Так вот, младший лейтенант, если понимаете, - резко проговорил Солодяжников, - назначаю вас командиром госпитального отряда. Это приказ!
- Меня? Я... - растерянно начал Звягин.
Из операционной вырвался дикий, нечеловеческий стон. Мальчишки застыли, а перепуганная девочка сползла с колен Игната.
- Что делает, а? - Звягин схватил костыль. - Что делает!
Солодяжников привстал. Но доктор, откинув край плащ-палатки, вышел сам. Лицо и рубашка у него были забрызганы кровью. Как-то торжествующе глянув на Солодяжникова из-под хмуро сдвинутых рыжих бровей, он вытер кулаком подбородок.
- Надеюсь, будет жить, - сухо проговорил он. - А это вручите, когда очнется.
Доктор раскрыл ладонь, в которой сжимал винтовочную пулю.
Следом за ним вышла и сестра Дарьи. Худое лицо ее, вдруг похорошевшее, светилось тихой радостью, будто в спасении жизни другим она нашла свое затерянное счастье.
"Разве можете вы это понять? - как бы спрашивали ее глаза, окидывая доктора, Солодяжникова и толпившихся вокруг курсантов. - Никогда вы этого не сможете понять!"
- Ну-с, доктор, - проговорил Солодяжников. - Теперь война. Считайте себя мобилизованным. И назначаетесь главным-хирургом.
Доктор оторопело, словно проглотив неожиданно что-то малосъедобное, вытаращил глаза.
- Это приказ! - добавил Солодяжников и, не ожидая его возражений, повернулся, нарочито медленно зашагал к группе бойцов.
- Вот и расстаемся, - тихо сказал Андрею Звягин. - У меня к вам просьба... Если будете по ту сторону фронта, напишите письмо.
- Кому?
- Вот адрес... Она почему-то решила, что я ее вовсе не люблю. А я поэтому решил, что она меня не любит, - краснея и волнуясь, объяснил Звягин. - А если вы напишете... Конечно, вам это смешно.
- Нет, - покачал головой Андрей. - Только что писать?
- Напишите, что я... Ну, отношусь хорошо и о том, как воюем... Кстати, меня зовут Николаем.
- Напишу, - пообещал Андрей.
"Все думаем только о будущем и о жизни, - промелькнула у него мысль. Хотя знаем, что вероятность уцелеть совсем небольшая... Жизнь - время надежд".
X
...Еще древние мудрецы говорили: человек меняется с обстоятельствами жизни. Но вся ли тут истина? Отчего при одних и тех же обстоятельствах люди меняются по-разному. Может быть, правильнее сказать - обстоятельства лишь выявляют скрытое до этого в человеке, неизвестное всем. Оттого и самому кажется, что остался прежним, но тебя видят уже иным, относятся по-другому.
За несколько дней лица курсантов исхудали, как-то внезапно утратив мальчишескую округлость, поросли редкой щетинкой. Иные, сначала робкие, в деле оказались надежней, и взгляд у них стал жестким, уверенным, словно чувства, данные от рождения, заменялись подходящими времени. И были такие, раньше державшиеся на виду, а сейчас потускневшие, как-то утратившие и свою былую значительность среди остальных.
От пленных знали, что фронт сдвинулся к Днепру, бои уже идут под Киевом...
Утром на лесной тропинке встретился босой парень в домотканой рубахе и кепке. Он шел, высвистывая мелодию немецкой песенки. А когда из-за деревьев выбежали курсанты, парень, как бы ожидая их, сдернул кепочку и закивал головой:
- Наше вам с кисточкой... Гутен морген!
- Откуда идешь, артист? - спросил Крошка.
- Здешний, - широкое лицо парня расплылось в улыбке, а глаза хитровато косили по сторонам. - Митька я... конюх... Шатун - прозвище.
- А зыркаешь чего? Не убежишь, - предупредил его Лютиков.
- Не-е Чего мне убегать? - согласился парень. - Вы кто ж будете?
- Ходим и свистунов постреливаем заместо фазанов, - Лютиков шутливо ткнул ему в живот дулом автомата.
- У-у!- протянул конюх, но видно было, что не испугался. - Давно, мабуть, ходите, и оголодали... А до нас полверсты.
- Фрицы там есть?
- Были в той недели. Кур настреляли и поехали А нам пана директора оставили.
- Своего, что ли? Из Германии? - спросил его Крошка.
- Да не, тутошний. Он и ране в начальстве ходил, и сей момент не потерялся.
- А ты кому служишь?
- Я ж конюх, - глядя мимо и как бы прикидывая, сколько здесь людей, ответил парень. - Лошадям, значит, и служу.
- А хорошие у вас кони? - спросил Солодяжников.
- Выбраковки. На них далеко не уедешь. Были б хорошие, немец рази оставит? А я тоже слаб здоровьем.
В грудях ноет и колени трясутся... если девки рядом.
- Ну-ка, дружок, веди нас, - заговорил Солодяжников. - Это хозяйство покажешь.
- При полном нашем удовольствии. Село тихое, на отшибе. Хлеба пан директор зараз выдаст. А село прозывается Дубравки. Будто еще гетман здесь дубы садил, - разъяснил Митька.
Солодяжников послал вперед Лютикова и двух курсантов, а за ними двинулся весь отряд.
- Так вы чьи... с окружения? - интересовался Митька. - Цельный полк, что ли, вас?
- Шагай, шагай, - сказал Крошка. - Показывай, где этот ваш директор.
Село примыкало к лесу.
- Гля, бабоньки, войско идет! - крикнула, навалившись на плетень, рябая простоволосая молодка с черными глазами.
- Жарь цыплаков, Ульяна, - отозвался Митька. - Жениха найдешь. Тут все хлопцы герои жуткие.
Курсанты подтянулись, шли ровным строем.
- Вон под железной крышей... Там и есть управа, - говорил Митька. - Пан директор токо бы не убег. Напугается еще. А ключики от амбара у него.
Должно быть, услыхав шум, на крыльцо выбежал невысокий человек без сапог, в помятом чесучовом костюме, с расплывшимся, болезненным лицом. Он сразу попятился, как-то затравленно вытянув голову.
- Стой! - приказал Крошка.
- Чего? Чего надо?..
- До вас, пан директор, - Митька опять сдернул свою кепочку. - Насчет сала и хлеба люди интересуются.
- Нэма сала и хлеба! Откуда возьму? - кадык его дергался, словно "пан директор" никак не мог что-то проглотить.