За русскими окопами бухнула пушка. Вой снаряда повис над яблонями. Густав уткнулся лицом в землю.
Разрыв опахнул его тугим жаром, что-то скребнуло по каске.
"Засекли, - мелькнуло у него. - Эта дурацкая очередь пулемета..."
Вскинув на мгновение голову, он увидел опрокинутый пулемет и Брюнинга, спину которого наискось до шеи рассек осколок. Другой солдат лежал возле него.
Желтоватая муть дыма клубилась над убитыми. Страх, жесткий, мутный, как дым, проник в Густава с шуршанием нового снаряда. Гибнуть, когда война почти окончена и русские со дня на день капитулируют, - вот что ему казалось ужасным. Однако снаряд разорвался дальше. И сразу послышался треск пулеметов, знакомый посвист пуль. Русские начали контратаку.
Два маленьких броневика, тарахтя пулеметами, катились в цепи атакующих. А на левом крыле цепи среди зеленых гимнастерок выделялись полосатые тельняшки моряков. Моряки бежали кучно, опередив других и заходя во фланг.
Лемке, весь обсыпанный землей и листьями, пуча глаза, смотрел туда.
- Матросы, унтер-офицер!
- Быстро! - крикнул ему Густав. - Доложи командиру роты, что пулемет вышел из строя. Они хотят отрезать нас.
Лемке стал отползать, волоча свой ранец.
- Бегом! - крикнул Густав. Лемке вскочил и помчался на коротких ногах с такой быстротой, словно хотел опередить летящие пули. Беспорядочная стрельба из винтовок не могла задержать русских. Густав уже видел их яростные потные лица, поблескивающие штыки.
"Отходить, - решил Густав. - Через минуту будет поздно".
Но солдаты и без его команды уже начали отползать.
Пули, будто слепые осы, шлепались о деревья. Ктото пытался тащить раненого и сам упал. Бегущий около Густава ефрейтор изогнулся, выронил автомат...
Лишь несколько человек добежало к селу. Здесь, на окраине, торопливо устанавливали пулеметы. Но русские остановились в саду.
У крайней хатки Густав нашел Кенига и Лемке.
Щеки лейтенанта были такими, словно минуту назад он проглотил рвотное.
- Как это случилось, Зиг?..
- Атаковали броневики, - доложил Густав, - и матросы.
- Проклятье! Будто нарочно избрали момент, когда я ушел. Эти русские с отчаяния готовы на все. Но теперь мы их уничтожим!
Кениг взглянул на стоящих позади Густава шестгрых, побросавших свои ранцы, тяжело дышавших солдат.
Левее, где находился другой батальон, тоже вдруг началась стрельба.
В небе нарастал гул самолетов. "Юнкерсы" заходили к линии обороны русских. И словно грозовая туча всплыла над холмами, заслонив Киев. В частых громах утонула трескотня пехотного оружия. А на улицу села въезжали запыленные, лязгающие гусеницами танки.
Раскрашенные желтыми пятнами, они казались доисторическими мастодонтами среди уютных, беленьких хаток. За ними двигались грузовики с пехотой. Ломая плетни, танки расползались по огородам. День стал как бы жарче от накаленного металла, вони горючего.
- Приготовиться к атаке, - сказал Кениг. - Я думаю, русские там уже напустили в штаны.
Зеленая ракета повисла над селом. Взревели моторы танков.
- Вперед! - скомандовал Кениг.
"Рейнметалл" [Тяжелый немецкий танк], чудовищно широкий, с ребристыми бортами, за которым бежал Густав, ускорил ход, и солдаты начали отставать.
Русские не стреляли. Но, когда танки были уже около яблонь, послышались взрывы гранат. "Рейнметалл" крутнулся, окутываясь дымом, а из люка полезли танкисты. И тогда застучали выстрелы...
Бой длился несколько минут. В саду, как просеки, зияли следы танков, лежали расщепленные, сломанные деревья. Русских оказалось мало: трое убитых и два раненых моряка.
"Где же остальные? - думал Густав. - Значит, атаковали с фланга соседний батальон и ушли в лес. Русские нас одурачили".
Раненых подвели к Кенигу. Один был черноволосый, коренастый, а другой высокий, худенький, совсем юный. Лемке оглядывал их запачканные копотью лица, пятна крови на рваных тельняшках с любопытством и, как показалось Густаву, даже участливо. Он пытался заговорить, но черноволосый лишь, сложив грязные пальцы, сунул под нос ему кукиш.
- Это фанатики... - В глазах Кенига засветилось хищное удовольствие. Переведите, Лемке... Я могу расстрелять обоих. Но дарю одному из них жизнь. Тот из них, кто прикончит своего товарища, уцелеет.
Лемке удивленно приподнял брови, как-то страдальчески морщась.
- Господин лейтенант, я бы не делал этого, - тихо, чтобы не слышали остальные, произнес Густав.
- Вы что, унтер-офицер, стали бабой? - огрызнулся Кениг. - Переводите, Лемке!
Когда Лемке, с трудом подбирая и коверкая русские слова, объяснил морякам это, низенький криво усмехнулся, а высокий как бы заколебался и что-то спросил.
- Он думает, что мы обманем, - перевел Лемке.
- Это мое слово, - раздувая ноздри, ответил Кениг.
Высокий помолчал и кивнул.
- Дайте ему русскую винтовку, - сказал Кениг. - Пусть заколет штыком. Вы увидите, какие это скоты.
Солдаты принесли винтовку. Моряк едва держался на ногах, и винтовка качалась в его руках. Он быстро заговорил.
- Прощаются, - объяснил Лемке.
И вдруг моряк, что-то крикнув, прыгнул к лейтенанту. Трехгранный штык с размаху вошел до упора в живот Кенига. И тут же автоматные очереди свалили обоих моряков.
Кениг закричал глухо, по-звериному, царапая пальцами ствол винтовки. Кто-то из солдат выдернул штык.
- Мой бог! - пролепетал тихо Лемке, глядя на дрыгающиеся в агонии ноги лейтенанта.
А по дороге, обтекая холм, с грохотом и лязгом гусениц катились танки, ехали грузовики. И начало этой колонны уже скрылось в дыму, заслонившем Киев.
XVIII
Заняв Киев, немцы стали подтягивать и тыловые части. Эшелон, где были вагоны с арестантами, прибыл к вечеру. Ночью их не тревожили, а утром открыли двери.
- Вольков! - крикнул охранник. - Los!
Волков протиснулся меж арестантов и спрыгнул на землю.
Охранник молча снова задвинул дверь. Вокзал был разрушен, но уцелела его центральная часть. Там развевался красный флаг с белым пятном и черной свастикой. На перроне грудами лежало брошенное имущество, ветер гонял мусор и листочки железнодорожных документов. Охранник повел Волкова к зданию вокзала. У двери с лопнувшей табличкой "Начальник перевозок" ходил часовой.
В кабинете за столом по-хозяйски расположился эсэсовец, у него были ясные, какие-то детские глаза, опущенные книзу губы, а на петлицах черного мундира блестели серебряные зигзаги. Тут же находились майор Ганзен и другой офицер, еще совсем юный, в чине лейтенанта, Ганзен оглядел Волкова и бросил на стол папку. Сияя довольной улыбкой, он проговорил:
- Не ожидали еще раз увидеть меня, Волков? Когда мне сообщили, что в деле русского заключенного упоминают мое имя, то я поспешил сюда. Не мог отказать себе в удовольствии...
Эсэсовец внимательно приглядывался к Волкову, точно искал ответную улыбку на его лице. А у Волкова была такая горечь на душе, что их веселость казалась дикой, неестественной.
- Судьба благоволит вам. А лейтенант Мюллер позаботится о дальнейшем, говорил майор, передавая папку лейтенанту.
Лейтенант вытянулся, щелкнул каблуками. Лицо его с брезгливо изломанными губами стало неподвижно-почтительным. Но и в этой почтительности сквозила самодовольная гордость юнца. Волкову неожиданно припомнился увиденный как-то через окно тюрьмы цыпленок: он ходил вразвалку, топорщил перышки, явно представляя себя большим и значительным, но потом проехал грузовик, и от цыпленка осталось на дороге лишь желтое пятнышко, а затем дождь смыл и его.
"Наверное, все мы в большей или меньшей мере бываем такими, когда сопутствует удача, - пронеслось в голове. - Любопытна, однако, жизнь, если глядеть на нее со стороны. Но почему со стороны? Что-то я еще должен сделать... Да, попытаться бежать".
- Хорошо, - сказал Ганзен, как бы подводя итог разговора, и лейтенант Мюллер открыл дверь.
За вокзалом стояли две легковые машины. Волков увидел, что на заднем сиденье одной из них пригнулся какой-то человек, пряча лицо.
- Нет, Волков, сюда, - быстро сказал лейтенант, указывая на другую машину. - Вы поедете со мной.
Город точно вымер. Редкие прохожие жались к стенам домов, на перекрестках стояли бронетранспортеры или танки с закрытыми люками. Где-то далеко слышалась перестрелка. Но чем ближе подъезжали к центру города, тем чаще встречались люди. Машина обогнала колонну пленных. Запыленные, усталые лица, грязные бинты. И в неторопливости, с которой шли пленные, была горькая обреченность. Их охраняли автоматчики с черно-рыжими собаками на длинных поводках.
Лейтенант, сидя около Волкова, молчал, изредка поглядывая на него.
"Для чего я им еще нужен? - думал Волков. - Не ради же любопытства этот Ганзен приехал..."
Машина заехала во двор особнячка. Ветки каштанов прикрывали окна, стянутые фигурной железной решеткой.
Натягивая пиджак, из особнячка вышел плотный мужчина с рыхлым, круглым лицом.
Машина заехала во двор особнячка. Ветки каштанов прикрывали окна, стянутые фигурной железной решеткой.
Натягивая пиджак, из особнячка вышел плотный мужчина с рыхлым, круглым лицом.
- Этот человек будет жить здесь, - не вылезая из машины, сказал ему Мюллер.
- А-а? - удивленно выдавил тот.
- Я приеду еще, Волков, - сказал Мюллер и захлопнул дверцу.
Волков молча разглядывал хозяина особнячка.
- Да-а... Вот как: ни здравствуйте, ни до свидания, - покачал головой тот, когда машина уехала. - Что ж? Моя фамилия Садовский. Заходите в дом, если угодно.
Он извинился за беспорядок, пояснив, что сам тут живет лишь второй день.
"А немцы заняли город вчера", - отметил Волков и спросил:
- Вы киевлянин?
- С двадцатых годов. Працував адвокатом, - вставляя украинское словечко и как бы намекая этим на свое происхождение, ответил Садовский.
В комнатах была резная, старинная мебель, темнели пятна от сорванных картин, валялись на полу стопками книги.
- Поначалу немцы устроились, - говорил адвокат, - но вдруг съехали. Я-то рядом жил. Осмелюсь интересоваться, давно знакомы с этим... лейтенантом?
- Недавно, - усмехнулся Волков.
- Резкий молодой человек. Изволил объявить в моем присутствии, что славянам нельзя доверять, когда я угощал их яблоками. Вот благодарность... Как заметил один умный англичанин, "благодарность человеческая исчезает раньше, чем сумеешь вкусить ее плоды".
Очень резкий... Правда, говорил это по-немецки, думая, что не пойму.
Взгляд глубоко посаженных глаз адвоката был какой-то цепкий и хищный, а речь лилась вкрадчиво, мягко. Должно быть, он еще не знал, как вести себя с этим навязанным ему квартирантом.
- Ну что ж, располагайтесь. Я один, и старый холостяк. Как-то все не удавалось обзавестись. Говорят, женщины бывают легкомысленные и с весомым умом:
легкомысленные принимают любовь за чистую монету, а с весомым умом чистую монету за любовь. Но и те и другие уверены, что всегда правы. Хе-хе...
Он сам засмеялся, потирая веснушчатые, какие-то очень мягкие, точно без костей, руки.
- Любопытная история этого особнячка. До революции в нем жила балерина, пассия губернатора. Потом гетман Скоропадский, так сказать, устраивался, затем...
- Меня это не интересует, - буркнул Волков.
- Да, да.. Но, заметьте, какой черед. Если добивается власти, то себя уж не обидит Вся суть борьбы тут... Жизнь - хитрая штука, и простакам не сладко в ней.
Волков подумал, что адвокат много копался в грязи человеческого бытия и с этой точки смотрит на всю жизнь.
- У каждого свое, - проговорил он.
- И каждому свое, - опять засмеялся Садовский. - Костюмчик у вас не по времени. Берите, что годится.
Он указал на шкаф с раскрытыми дверцами, где висела одежда, брошенная прежним хозяином.
- А здесь был Рубенс, - адвокат ладонью коснулся выцветших обоев, где темнело квадратное пятно. - Настоящий Рубенс. Подлинник. Целое состояние! И много лет висел. Хоть бы кто догадался! Немцы-то заметили сразу. Деловые люди.
Он подождал, не заговорит ли Волков, и добавил:
- Ну, отдыхайте, отдыхайте. Долго будете здесь?
- Не знаю, - ответил Волков.
Адвокат ушел, тихонько прикрыв за собой дверь. На узком диване лежала книга. Волков поднял ее. Это было "Житие протопопа Аввакума" в толстом кожаном переплете.
Он лег на узкий диван, сунув под голову книгу.
"Кто же я теперь? - думал он. - Пленный или выпущен на свободу? Если надеть костюм и бежать... Но куда? Где мне поверят?"
И снова злое чувство какой-то происшедшей помимо его воли новой несправедливости овладело им.
Оно было похоже на то, что способен испытывать человек, преодолевший много трудных препятствий и увидевший впереди еще скалу, которую обойти никак нельзя.
XIX
В тот же день Ганзен встретил прилетевшего из Берлина Канариса. Несмотря на теплую погоду, адмирал надел шинель.
- Ну, Эрих, - заговорил он, как бы сразу исключая официальный тон. Помнишь Киль и маленькую таверну?
Они были знакомы давно, еще с того времени, когда окончилась первая мировая война и Европу сотрясали революции. Восстал и гарнизон Киля молодой командир подводной лодки Канарис и молодой офицер Ганзен тогда оказались безработными, целыми днями сидели в портовой таверне, набитой проститутками, шулерами, анархистами. Ганзена тогда еще удивляла способность Канариса находить общий язык с разными людьми.
Канарис потом вдруг исчез, но Ганзена не забыл и отыскал через несколько лет...
- Да, Эрих, - говорил адмирал. - Жизнь - процесс необратимый. И в конце концов нам остаются только воспоминания. Рад, что догадался встретить меня без лишней свиты.
Идя к автомобилю, Ганзен поинтересовался дочерьми адмирала.
- Ты знаешь, - улыбнулся Канарис, - взрослые дети причиняют больше хлопот, чем маленькие. Обещал им русские сувениры... А шофер будет лишним, Эрих, я хотел бы уяснить обстановку.
Приказав шоферу ехать в машине с охраной, Ганзен уселся за руль. Канарис через лобовое стекло разглядывал поле аэродрома с неубранными обломками самолетов, голубоватой далью и точно уснувшим лесом.
- Какая все же огромная эта Россия, - проговорил он. - Чувствуешь себя затерянным... Гитлер отверг идею создания буферного государства здесь. Его пугает любая самостоятельность другой нации. Что ты думаешь, Эрих?
- Мы нашли потерянных офицеров, - сказал Ганзен. - Автомобиль оказался в болоте, у лесной пасеки.
И тело майора. Капитан, видимо, утонул глубже. А пасечник объяснил, что напали какие-то люди Это очень дряхлый старик...
Ганзен стал рассказывать об участившихся нападениях и о том, что в этой непонятной стране карательные меры плохо действуют.
- Эти русские точно не боятся смерти, - добавил он.
- Да, все сложнее, - уронил адмирал. - Пути, которые мы выбираем, диктуются нашими стремлениями, а результат определяет нечто иное. Жизнь это трагедия.
Они проехали мимо груды брошенных кем-то у дороги чемоданов, ящиков, разбитого фарфора. Очевидно, хорошие вещи солдаты давно забрали, а на кусте развесили шелковые женские трусики и чуть выше - бюстгальтер. Канарис улыбнулся, подумав о том, сколько грубоватых солдатских шуток возникло здесь и как мало надо для искреннего веселья тем, кто глядит в будущее с оптимизмом.
- Иногда, Эрих, я завидую солдатам. Большей трагедии, чем смерть на фронте, нет. А это мгновенно...
По напряженно вытянутым уголкам губ майора Канарис догадался, что разведчик мысленно ищет в его словах завуалированный смысл или тонкую ловушку, как всякий человек, привыкший считать язык удобным средством прикрытия истинных намерений. Он усмехнулся: "Эрих тугодумен и слишком осторожен для:
большой игры, его место в войсках. А когда-то издевался над речами Гитлера, пока не заполучил сам хороший кусок пирога. Да, все знаем, кто мы есть, но не знаем, кем будем..."
Он подыскивал сравнение такому уделу человеческих натур: это как играющая лазурью, грозная эмоциями волна расшибается о серенькие камни и оставляет лишь замусоренную пену... Но сравнение тут же показалось ему вычурным, негодным для жизни, где преобладает рационализм.
- Мы все думаем о спасении Германии, не так ли? - проговорил адмирал. Оттого, что в этом и наше спасение.
Навстречу проносились грузовики, набитые веселыми, запыленными, что-то кричавшими солдатами.
Мощные тягачи волокли зенитные орудия, а жерла их украшали венки цветов. Шагали автоматчики с засунутыми в голенища сапог обоймами, увешанные гранатами. Ползли тяжелые самоходки.
У обочины дороги лежал труп русского бойца, вздувшийся, зачернелый, обезображенный.. В машину пахнуло трупным смрадом.
- Если я верно понял, - сказал Ганзен, - то имеются основания к беспокойству.
- Напротив, - оживился адмирал. - Фюрер уверен, что с Россией кончено. В Швеции заказали гранит для обелиска победы в Москве. И производство тяжелого оружия частично свертываем. Эти ресурсы бросят на изготовление новых видов оружия.
- Ракеты?
- Не только! Будет чудовищное оружие, Эрих, для устрашения Америки. Конечно, промышленники ворчат: хорошо налаженное дело значительно прибыльнее.
Да ученые напомнили фюреру, как Бонапарт в разгар войны с Англией прогнал Фултона, изобретавшего пароход. Я считаю, эти расходы окупятся вдвойне.
Адмирал знал, что Ганзен был связан с оружейной фирмой и получает деньги не только от абвера. К нему вернулось чувство юмора, утраченное, когда летел над русскими бескрайними полями, видел много исковерканных немецких танков.
- А тебе, Эрих, придется заняться формированием отрядов сопротивления. Да, отрядов настоящих партизан. Лучше давать им русские винтовки, а во главе ставить опытных агентов - это единственный метод контролировать народную стихию. Победы достаются тем, кто наступает. Женщины всегда лишь обороняются и терпят поражение. Разумеется, это считаем только мы, у них бывает обратное мнение.