Ганзен коротко, незвучно посмеялся и начал говорить о ходе операций тайного фронта. Его блеклые, холодные глаза оживились.
В тылы русских было заслано немало диверсантов.
Их вербовали среди пленных - бывших уголовников и местных националистов, семьи которых оставались заложниками. Ганзен не терял времени на подготовку этих людей - пусть их там вылавливают, расстреливают, пусть даже некоторые сами явятся с повинной - все это лишь усилит неразбериху. Если уцелеют из сотни единицы - это будут испытанные агенты.
Адмирал слушал доклад с возрастающим интересом, бросая короткие фразы. Ганзен рассказал историю лейтенанта Волкова, оказавшегося среди арестантов.
- Вот, Эрих, "Шутка" дает неожиданные плоды! - воскликнул адмирал. Это надо хорошо использовать.
Но учти, больше делают не там, куда силой подталкивают, а там, куда идут сами. Несправедливость мира хуже переносят именно цельные натуры. Я никогда не доверял тем, кто работает из корысти, хотя с ними все бывает проще.
Около моста Ганзену пришлось затормозить. Эсэсовцы вели толпу людей.
Адмирал нахмурился, строго поджал губы.
Объезжая выбоину, Ганзен как-то неуверенно сказал:
- Я распорядился заказать обед.
- Нет, Эрих, - ответил Канарис. - Мы сначала займемся делом... Почему они ведут их днем? Когда не хватает ума, то действуют грубой жестокостью. И тут есть опасность совершенно потерять рассудок.
Начинались окраины Киева. Мертво блестели окна домов, синеватые купола церквей. Адмирал видел уже немало только что захваченных армией городов: и расковырянную бомбами Варшаву, и сдавшийся Париж, и горящий Белград, и оцепенелые под мраморно-тихим небом Афины, видел заложников, проклинающих, истерически кричащих, - там царил ужас поражения.
И нигде не чувствовал он такой суровой отчужденности, как в молчании прошедших недавно людей, в этом бесстрастном покое древнего русского города.
- Все теперь решится под Москвой, - сказал он. - И все, что можно, бросим отсюда в "Центр". Я говорю о твоих агентах, Эрих. Все делают люди, хотя они же, чтобы лучше уживаться с собственной глупостью, выдумывают богов...
XX
Окруженные под Киевом армии были рассечены танковыми ударами. А дивизчи, потерявшие связь между собой и штабами армий, ломая заслоны, отходили к востоку. На дорогах стояли подбитые немецкие танки, раздавленные двуколки с армейским имуществом, бились в постромках раненые лошади, то и дело рвались шальные, неизвестно откуда выпущенные снаряды.
Эскадрильи "юнкерсов" бомбили мосты и леса. Повсюду громыхала артиллерия. Фронт, хотя и разрубленный на части, продолжал наносить удары. За эти дни Андрей видел и яростные атаки целых полков, и артиллеристов, кативших орудия в цепи пехоты, и захваченных уже тут, в окружении, пленных немцев. Курсантам тоже приходилось оставлять грузовики, ходить в атаки, чтобы расчистить путь.
На третий день вечером их остановили бойцы у села Городищи. Здесь недавно шел бой. Чадила немецкая самоходка, виднелись свежие пропалины от мин.
Из разбитой снарядом хатки, возле которой стоял штабной броневичок, вышел тонкогубый капитан в накинутой на плечи шинели.
- Курсанты? - недоверчиво переспросил он, разглядывая Солодяжникова, давно небритого, с забинтованной рукой, опухшим лицом, раненного еще в бою на аэродроме, и бойцов, сидевших в кузовах грузовиков.
- Управляющий банком из Киева и один летчик с нами, - проговорил Солодяжников.
- Езжайте направо, - сказал капитан. - В овраг.
Там разберемся, кто вы такие.
И он пошел впереди грузовиков, кутаясь в шинель, будто его трясла лихорадка.
Овраг был забит войсками. Командиры выкрикивали номера частей, строили бойцов повзводно. Тут стояли еще два броневика, упряжки артиллерийских лошадей, кухня.
Андрей увидел члена Военного совета фронта Рыкова, который говорил что-то молодому полковнику.
На плече у Рыкова висел автомат.
- Кто такие? Откуда? - спросил Рыков и, должно быть узнав Солодяжникова, а затем и Андрея, жестом остановил начавшего докладывать капитана.
- Старший лейтенант... Ну, здравствуй! - он протянул Солодяжникову короткопалую руку. - Молодцы, что вернулись. Рассказывать будете потом. Вернулись - и хорошо. Да, зажали нас в колечко. Зажали!
Хотя Рыков говорил бодро, мышцы лица оставались неподвижными, словно этот бодрый тон предназначался лишь для Солодяжникова и курсантов, а сам он не мог отбросить другие мысли, сковавшие его обычную живость.
- Где машины взяли?
- Это мои грузовики, Евгений Павлович, - опередив Солодяжникова, сказал управляющий.
- А-а! И ты здесь... Почему здесь?
- Аэродром, Евгений Павлович, был захвачен.
- Десант, - кивнул Рыков. - Знаю. - Он повернулся к стоявшему за его спиной полковнику: - Но как узнали, что мы к аэродрому двигались? Откуда узнали?
Проглядел ты, Сорокин, проглядел.
- Хотели отбить аэродром, - проговорил Солодяжников. - И не вышло.
- Да, да! - сказал Рыков. - Все знаю... Ну-ка, выгружайтесь. Машины для раненых нужны.
Солодяжников приказал Андрею выстроить курсантов. Это было сделано, и Рыков, оглядев строй, проговорил:
- Молодцы, молодцы!
- Там еще банковские документы. Куда их? - напомнил Андрей, потому что управляющий молчал.
- Все сжечь! Что? Какие еще документы? - Рыков недоуменно взглянул на управляющего. - Ну-ка, ну-ка! Давай сюда.
Шофер забрался в кузов и сбросил один мешок.
Щеки управляющего стали землисто-серыми, испуганно забегали выпуклые глаза, как будто он хотел спрятаться и не знал куда.
- Посмотри, Гымза, - сказал Рыков, - какие документы.
Капитан торопливо присел, оторвал пломбу и, запустив руку в мешок, достал тугую пачку сторублевок.
- Хороши документы! - не удивившись, а точно этого и ожидая, сказал капитан. - Новенькие! А?
- Это, - заговорил управляющий осевшим голосом, - это, Евгений Павлович, остатки.
- Та-ак! - протянул Рыков, но теперь выражение глаз его было иным, он как бы заново разглядывал управляющего. - Ты докладывал, будто все отправил в Москву. Ну, что тут поделаешь!.. Сколько украл?
Ярость уже клокотала в нем, видимо, она накапливалась давно, вместе с горечью за неудачи, за бессилие изменить что-либо, когда на глазах разваливался фронт, и всю эту ярость он вложил в быстрый, как Удар, взмах ладони, просекшей воздух:
- Арестовать!
- Евгений Павлович!.. Это...
- Арестовать! И под суд...
- Гымза, - сказал капитану полковник Сорокин.
Займитесь им...
- Есть! - быстро ответил капитан и крепко взял онемевшего управляющего за локоть.
- Деньги сжечь! - приказал Рыков. - Курсантов назначим командирами взводов. Полк тут формируем.
Идем, старший лейтенант, и ты, лейтенант. Доложите командующему.
В низкой хатке собрались генералы штаба фронта.
Худощавый, с гладко зачесанными каштановыми волосами и чуть одутловатым лицом начальник штаба Тупиков говорил:
- Мы оказались у слияния рек Многа и Удай.
Мосты контролирует противник. На восточном берегу моторизованные части Гудериана.
Кирпонос в белом кителе, испачканном глиной, заложив руки за спину, стоял у окна.
- Радиостанция у нас вышла из строя, - продолжал Тупиков. - Связи нет.
- У нас три тысячи штыков, - быстро сказал Рыков. - Надо прорываться! Иначе Гудериан уплотнит фронт.
- Я не пойму, отчего Ставка задержала разрешение на отход войск, проговорил Тупиков. - Было ясно...
- У Ставки не один фронт, - хмуро бросил Кирпонос. - Мы сковали две танковые армии противника, И еще: Верховный главнокомандующий сказал посланнику Рузвельта месяц назад, что фронт осенью будет западнее Киева.
- Есть объективные причины, - возразил Тупиков.
У Кирпоноса вдруг стало такое лицо, что Андрей за него испугался. Однако генерал-полковник лишь криво усмехнулся.
- Это и есть объективная причина, - тихо сказал он. - Мы не удержались. Головы надо снять! Если бы организовали войска, ударные группы, круговую оборону... А мы управление потеряли. Не готовились целым фронтом в окружении драться. Не было такого еще...
Когда Солодяжников и Андрей вернулись к оврагу, там горел костер. Но тугие пачки денег лишь обугливались.
- Бензинчиком надо кропить их, - советовал шофер в кожаной фуражке. Зараз и мильены погорят, как цигарка.
- Давай, - согласился Лютиков. - Вот хапнул...
То-то и сидел на мешках. Ну, фармазон! А теперь жги.
Слезы аж капают.
И у него действительно слезились глаза. Едкий дым курился от пачек.
- Значит, окружили целый фронт, - переговаривались курсанты, толкая штыками в огонь связки денег. - Вот как...
- Да пробьемся, - сказал Иванов. - Не такое было...
А если взводными назначат, должны и звание присвоить. Долго ли командующему написать приказ?
- Будет он тебе писать в окружении!
- Как же взводному без этого? Пошлют меня бойцы к едреной фене. А кубики давно приготовлены. Только нацепить...
- Как же взводному без этого? Пошлют меня бойцы к едреной фене. А кубики давно приготовлены. Только нацепить...
И никто, кроме Лютикова, не жалел сгоравшие миллионы, никто просто сейчас не думал о них.
Солодяжников построил курсантов и увел их к хатке, где был штаб фронта.
XXI
К востоку по гребням холмов окапывались немцы.
Было видно, как суетились они там. А в овраге скопище людей уже расползалось. Курсанты, назначенные командирами взводов, строили бойцов. Доносились сорванные, хриплые голоса:
- Ра-авняйсь!.. По порядку номеров...
- Живот убери. Как стоишь?..
- Смирно!..
У догоравшей кучи денег сидели теперь лишь Андрей с Лютиковым и раненый пилот в прожженном комбинезоне.
- Наверное, скоро двинемся, - заметил пилот.
- Еще не сгорели, - кивнул на деньги Лютиков. - Узнать бы, сколько тут мильенов...
Опираясь на карабин, подковылял боец, волоча разутую ногу. И гимнастерка и брюки у него где-то вымокли.
- Можно, сынки, табачок подсушить?.. Эге! - добавил он. разглядев откатившиеся пачки денег, и, подняв одну, взвесил на широкой, костлявой ладони. - Тяжелая. Много в ей работы-то. Гнуть да гнуть хребет.
- Сунь в карман, - посоветовал ему Лютиков
И вся работа.
- А не жалко? - солдат заколебался, потом качнул головой, растягивая губы и открыв вспухшие кровоточащие десны. - Хай горит. Дармовые гроши что божья благодать: ни вкуса, ни запаха. И куцы они тут?
Он швырнул деньги в костер, рассыпал горсть махорки по прикладу и начал сушить ее. От сырой гимнастерки его тоже шел пар.
- Дождя не было, а взмок, - сказал Лютиков.
И штаны у тебя мокрые...
- В камышах, за хутором, что утки, сидели, - пояснил боец. - Траву жевали. Ну а затем услыхали стрельбу и поднялись. От взвода мало кто остался.
Ногу-то до крови стер.. Теперь, сказывают, дале пробиваться начнем. Сказывают, на выручку цельная армия идет.
На склоне оврага, у ветвистого дерева, где был и Солодяжников, о чем-то спорили генералы. На патронном ящике сидел Кирпонос и, держа обеими руками солдатский котелок, отхлебывал чай. Волосы генералполковника слиплись на лбу, а большое тело с обвисшими плечами чем-то напоминало связанного орла.
В сотне метров, около мелкой воронки, капитан Гымза допрашивал управляющего банком. Там же стояли полковник Сорокин и еще двое командиров.
Гымза что-то записывал в блокноте, часто поправляя спадавшую шинель.
- Энта, вроде бы шпиона судят, - продолжал боец. - Чего судить? Пускай в расход сразу. Что день - тыщи людей гибнут без всякого. А на того еще бумагу изводят.
- Фемида есть, дядя, - сказал важно Лютиков. - Не знаешь про нее?
- Баба, что ли?
- Ага... Слепая она, ни черта не видит. Оттого путает, кому раньше мандат на тот свет нужен.
- Сказки, - отмахнулся боец.
"Если здесь штаб фронта, - подумал вдруг Андрей, - то и Ольга... Интересно бы увидеть ее. Что говорили они с Ниной Владимировной обо мне?"
По небу медленно растекалась фиолетовая тень. Все притихло, как бы ожидая ночи. И на гребне холма мелькающие фигурки немцев делались размытыми, сливаясь с землей и сумрачными лохмотьями облака. У воронки стояли только полковник Сорокин и Гымза, управляющего банком куда-то увели два автоматчика охраны штаба. Неожиданно с дерева, громко каркая, вспорхнули усевшиеся на ночлег вороны.
Несколько генералов у землянки обернулись, и Кирпонос тоже поднял голову. Рыков что-то сказал, взмахнув ладонью. И, прихлебывая чай, командующий опять начал слушать то, что говорили ему.
- Делов-то. Вишь, - произнес боец, вороша махорку, чтобы она не загорелась. - А цельный час рядились... Откель плодятся эти шпионы? Из-за них все...
Третьего дня мы остановились и глядь - ракета. Бегем в кусты, а к нам старший лейтенант идет. Отыскивайте, приказывает, лучше. Посля смекнули, что он и давал знак. Только его уж следа нет. И ведь рассейская баба титькой кормила...
- Да нет, - щурясь, ответил ему Лютиков. - Этих гансы по науке выводят. Стеклянная посуда есть, мензуркой называется. Болтнут - и готово.
- Э-э, - рассердился обманутый его доверительным тоном и внимательно слушавший боец. - Языком твоим в ней болтают. Балаболка ты, парень.
- Вы, дядя, откуда родом? - невозмутимо поинтересовался Лютиков.
- Да не земляк. У нас в Тамбовщине балаболок не рожают.
Лютиков почесал щеку:
- Был у нас один тамбовский. Сейчас вот нету.
- А нету, что поминать! Може, часом всех не будет.
Он свернул толстую цигарку, мусоля ее языком, прикурил от пачки денег и улегся, вытянув больную ногу, глядя на темневшее небо. В жадных затяжках его и в позе отразилось довольство тем, что он еще живет, выбрался оттуда, где лежат убитыми товарищи, которым никогда не придется курить табак, и что поживет еще какое-то время, а потому это время особенно дорого, и разумному, степенному человеку нельзя терять его на пустую болтовню.
- Прибился я к вам, - обращаясь к летчику, добавил он. - Так уж и пойду с вами. Если что, Митрохиным зовусь.
- Только бы выйти, - ответил ему летчик. - Получу новый истребитель... У нас бой так бой, а на земле и черт не разберет.
"Что медлят? - думал Андрей, поглядывая на маленькие фигурки суетившихся по гребням высоток немцев. - Установят они там артиллерию и расстреляют всех здесь. Надо скорее отбить холмы..."
Наконец в овраге все зашевелилось, часть бойцов развертывалась цепью у восточного склона.
- Сейчас пойдем, - заволновался Митрохин и начал торопливо обматывать портянкой больную ногу. Возвратился Солодяжников, поворошил носком сапога кучу затухавшего костра.
- Догорает?
- Почти все, - ответил Андрей. - Наконец-то... Сейчас двинемся.
- Ну-ка отойдем, лейтенант, - хмуро проговорил Солодяжников. - Нам велено быть здесь.
- Здесь? - не понял его Андрей.
- Приказано дожечь все и оставаться со штабом.
Атакует один батальон. Рыков требовал идти сразу. Но командующий запретил: не хочет оставлять раненых, госпитали еще подтягиваются. И связи нет. Машины с радиостанциями ведь авиация уничтожила.
- А радисты где? - спросил Андрей. - Живы?
- Кто их знает... И что радисты? Без рации какой в них толк! Да-а... Не одна же армия, не две...
- Армии еще дерутся, - неуверенно сказал Андрей.
- Тут простая арифметика, - Солодяжников зубами поправил бинт на руке. - Если бы могли собрать в кулак и ударить. А сейчас... Выходить надо группами. С обозами, как черепаха, поползем.
Андрей молчал, зная, что Солодяжников и не ждет его ответа.
К холмам, занятым противником, уже двинулась цепь бойцов. Немцы еще не стреляли, ожидая, видимо, когда русские подойдут ближе, чтобы уложить их, экономя патроны.
Около землянки Кирпонос и другие генералы теперь наблюдали через бинокли за ходом атаки. Было странно Андрею видеть, как в тишине движутся цепи пехоты. Его подмывало броситься туда, казалось, без него что-то идет не так. Из каких-то ям, овражков выскакивали бойцы, присоединялись к атакующим.
Но вот с холмов ударили пулеметы, а через секунду все там опоясалось бледными вспышками. Солодяжников мучительно кривил губы, словно ожидая, что эти наспех слепленные роты, где бойцы не знали еще имен командиров и командиры не знали бойцов, которые час назад представляли разрозненную толпу, сейчас залягут под огнем или откатятся. А цепи в каком-то страшном, упрямом и молчаливом натиске, заметно редея, без крика "ура" двигались вперед. Потом таким же молчаливым броском докатились к вершине холма... Они смешались там в дыму разрывов гранат с фигурками немцев, затем перевалили гребень... Назад, к оврагу, санитары уже тащили раненых, иные шли сами, поддерживая друг друга. Вокруг опять все зашевелились, точно сбрасывая предыдущее нервное оцепенение. Слышались веселые голоса:
- Дали жару...
- А наших легло немного. И половины не легло.
- Куда половина... Не более трех десятков. Немец что? Он храбр, когда его не бьют.
- Когда не бьют, все храбрые.
- Чего сидите, там варево дают с мясом. Артиллеристы лошадь зарезали.
- Эх, мать честная. Котелок-то, ребята, где?
Солодяжников пальцами здоровой руки дергал свой нос, точно хотел оторвать его. Митрохин штыком ворошил кучу жаркого пепла.
- Ну, чего ж? - говорил он. - Чего ж команды нет?
Пробились ведь. Опять время теряем.
- А ты про теорию относительную знаешь? - спросил у него Лютиков.
- Для чё это? - подозрительно отозвался Митрохин.
- Вот когда ты с девками на гумно ходил...
Помнишь?
- Так что? - все еще сомневаясь, нет ли подвоха, спросил Митрохин.
- Забыл, наверно?
- Кто это забудет?..
- А если не забыл, так вот... Когда сидел ты рядышком с ней и щупал разные места...
- Ну? - Митрохин даже прикрыл веки. - Ну, было... Чего было, то было...
Лютиков от удовольствия икнул.
- И ночь казалась тебе одной минутой. Так?
- Та-ак, - мечтательно вздохнул солдат,
- А если посадить тебя голым задом в костер, и одна минутка длинней ночи будет. Так?