Выручим... Чего тут окопались? Давай заводи корму.
И полный вперед!
- Не шуми, - отвечали ему. - Вон генералов побило.
- Да ну? - проговорил боец с немецким гранатометом в руках. - Ну, дела...
Многие из этих бойцов где-то уже были ранены, кое-как перевязаны бинтами, и все отощавшие, до черноты прокаленные солнцем, только посверкивали зубы.
Среди бойцов шел полковник-артиллерист. Андрей узнал того самого полковника, который несколько дней назад близ Киева объяснил Солодяжникову, как лучше искать штаб фронта. Полковник ничуть не изменился, будто и не ходил в атаки. Затянутый ремнями, с чисто выбритым узким лицом, он подошел к Рыкову. Андрей заметил, что одно стеклышко его пенсне теперь аккуратно было перевязано ниткой, поэтому глаз казался раздвоенным.
Ольга еще бинтовала Рыкова, а полковник, козырнув и точно не заметив, что дивизионный комиссар лежит раненый, стал докладывать, как с пушками и сотней бойцов шел от Киева: лошади пали, не выдержав этого марша, и бойцы сами тащили пушки и снаряды.
Рыков открыл тусклые от боли глаза.
- Это вы, полковник Хованский? Помню... Да... Потомок удельного князя Хованского?
- Так точно! - коснувшись пальцами фуражки, ответил Хованский.
- Был приказ. Отзывали в Москву... Не дошел, что ли, приказ?
- Виноват! Приказ дошел... Но мой заместитель погиб. Я не счел удобным бросить полк в окружении. За шесть дней боев уничтожено сорок четыре танка. Наши потери: девять орудий. Батарея сейчас заняла позиции на холме.
Рыков прикрыл глаза:
- Спасибо, Хованский. До ночи бы удержаться.
А ночью идите в прорыв...
XXV
Андрей осматривал пулемет, возле которого лежали тела Митрохина и Сорокина. Это был старый, много поработавший на своем веку "максим".
Хованский приказал Андрею с пулеметом выйти к дороге и прикрывать фланг, а сам что-то еще обсуждал со штабными командирами около Рыкова.
Ольга, присев у автобуса, бинтовала раненому немцу черное, безглазое лицо.
- Чует женскую руку и не гундит, - усмехнулся матрос.
- Дострелить его, - сказал, щелкая затвором, Лютиков.
- Погоди... Сестренки - жалостливый пол, не то что мы. Вот уйдем, а его подберут, отправят к муттер.
Будет любоваться красавцем да соображать, на кой хрен родила.
Хлопнув крышкой патронника, Андрей сказал:
- Ну, пошли. Лютиков, бери коробки.
На склоне лощины бугрились трупы немцев: одни лежали скорчившись, другие, прижавшись лицом к земле, - как кого застигла смерть. У миномета, в пологой яме, на обожженной разрывом гранаты траве, застыли четыре солдата.
- Разом концы отдали, - кивнул матрос. - Ловко я сработал.
Лютиков молчал, все время оглядываясь.
Еще больше трупов было у дороги. Синие мухи, перелетевшие из кукурузы, жужжали над ними. Дорога была испятнана минами, поцарапана осколками. Метрах в тридцати стоял разбитый снарядом бронетранспортер. А в канаве лежали присыпанные бурой землей те бойцы, которых останавливал Солодяжников. Он тоже был здесь. Крупнокалиберная пуля размозжила ему челюсть, и желтыми ладонями он стиснул щеки.
Он, видимо, был жив, когда в упор еще раз прострочили его автоматной очередью.
Лишь теперь Андрею открылась вся картина боя.
Немцы прошли в лощину, но за их спиной оказался Солодяжников, и поэтому так упорно они его атаковали, пока сюда не выполз бронетранспортер. Андрей подумал еще, что, наверное, Солодяжников точно рассчитывал плотность огня, количество атакующих и на сколько метров подпускать их для лучшего поражения, - оттого убитые солдаты и лежали как бы сплошной полосой.
- Твой дружок, лейтенант? - спросил матрос.
- Ротный командир, - ответил ему Лютиков.
- Полсотни муттер не дождутся сыночков. А наших всего семь человек было. Хоть и не флотские ребята, но драться умели.
- Ставьте пулемет, - сказал Андрей. - Я документы возьму.
Когда он вытаскивал из кармана Солодяжникова документы, на землю упали испачканные кровью листки бумаги. Это было разорванное пулей письмо, где меж строк торопливо набросаны математические формулы и уравнения. Андрей стал читать его:
"...И много понял за это время. Раньше, в сущности, не задумывался, отчего одни люди хороши, а другие плохи. Теперь я обнаружил, что каждый это удивительный мир, как интереснейшее уравнение со многими неизвестными. Хотя бы младший лейтенант Вовочка Звягин - так я про себя его называю, это совсем юный человек, но уже с представлением о своей значимости. И в нем еще какая-то буря восторга. Даже мой геморрой вызывает у него радость. Очень трудно быть к нему строгим. Но надо. Или вот еще лейтенант, всегда задумчивый, с немного печальными глазами; этот прилагает много усилий, чтобы не высказать, как возмущает его моя рациональная сухость..."
"Видимо, тут обо мне", - подумал Андрей, и любопытство заставило его читать дальше. Неподалеку, в снарядной воронке, Лютиков и матрос устанавливали пулемет.
"...Да, все мы по-своему наивны, - читал Андрей. - И все зависим от обстоятельств. Человек рисует в своем воображении мир, как совокупность усвоенных знаний. И этот воображаемый мир никогда не бывает копией действительного уже потому, что в центре его человек располагает самого себя, а остальное как бы двигающимся вокруг. Наверное, это послужило когдато тому, что землю считали центром вселенной. Но точные науки заставили изменить ошибочное представление. А точных наук о человеческом разуме пока нет..."
Пуля разлохматила здесь бумагу. Андрей пропустил это место.
"...Я думаю над тем, как односторонне все же развивается наша цивилизация - сколько усилий отдано, чтобы познать внешний мир, а о самих себе мы знаем еще очень мало. И, как всегда, невежество это стараемся прикрыть фиговым листком самоуверенности.
Может быть, учение йогов - древний отголосок второго пути развития цивилизации, то есть познания самих себя, но превращенное служителями в догму и, как всякая законсервированная идея, ставшее мертвым..."
Целую страничку нельзя было прочитать.
"...Ты опять скажешь, что математика сделала меня неисправимым аналитиком. Кстати, работу по теоретической модели вселенной я так и не успел закончить.
Она в синей папке. И здесь об этом тоже думаю... Взаимосвязи гигантских объектов вселенной еще более сложны и многообразны, чем взаимосвязи людей, этих саморегулирующих во времени, крохотных сгустков материи на остывшей корке планеты. И способен ли наш мозг уяснить все? Необходимы общие законы. Ведь абстрактное мышление развивалось на фундаменте земных понятий, а бесконечность - совершенно иное.
Раньше, чем люди догадались о шарообразности земли, надо было понять, что такое шар. И все ли мы знаем о свойствах шара? Расчеты допускают, что ядро нашей планеты и других тел вселенной, имея более уплотненную массу, вращается не с той скоростью, как верхние слои. И здесь-то при огромном давлении на ядро возникает, по-видимому, энергия, рождающая поле тяготения, гравитацию..."
Тут было какое-то сложное уравнение. И дальше:
"...И лучистая энергия, то есть сила отталкивания, которая выполняет и роль смазки для вращения ядра.
Рбждаются два потока будто бы взаимоисключающих энергий. Две силы "работают". Отсюда постоянный обмен веществ. И на планете Земля, пока эти силы уравновешены, все живое наделено формой, чувством симметрии, а также свойствами возбуждения и торможения... Свойствами возбуждения и торможения обладают и частицы микромира, и гигантские объекты. Даже их состояние зависит от действия сил и "управляется" процессами, идущими в ядре... Вселенная, мне думается, не что иное, как сферы материи, ее сгустков различного состояния вокруг ядра - они движутся, взаимодействуя силовыми полями. А соотношение тяготения и отталкивания дает те явления, которые мы называем пространством и временем. И космический вакуум тогда - одно из состояний материи. Здесь, возможно, энергии отталкивания и тяготения замыкаются, рождая нейтральные частички, и отсутствуют причинность и конечность - то, что мы ищем в любых явлениях..."
Андрей перевернул несколько страничек, залитых кровью.
"...Уф, уф! Теперь бы сесть за вычисления. Разум вообще с точки зрения математики есть особое свойство процесса торможения и, следовательно, лучшего анализа. Мы же познание целого делим на части - физику, астрономию, биологию... Имей микроорганизмы разум, то горошина казалась бы им планетой, а время, пока ее донесут до кастрюли, - бесконечностью. Мы, конечно, не единственные во вселенной. Быть может, нам предстоит встретить существа других систем. Готовы ли мы к этому? Готовы ли найти с ними общий язык, если между собой земляне, по сути дела, общего языка не находят..."
Андрей услыхал шаги позади себя и обернулся. Запыхавшаяся от бега Ольга подходила к нему.
- Зачем вы сюда? - проговорил он. - Раненых тут нет... Или Хованский послал?
- Нет, я сама.
И то, что она пришла, и то, что глядела сейчас на него с беспокойством, немного испуганно, вызывало у Андрея прилив тихой радости, казалось бы нелепой, странной здесь.
- Тут лишь убитые, - сказал он, вставая так, чтобы заслонить канаву. Идемте...
"Когда же ротный писал? - думал Андрей. - Еще за Днепром, на той стороне? Вот и узнай человека. Я ведь был согласен со Звягиным, что он ходячая формула. А он совсем иной... Говорят еще: надо судить о человеке по его поступкам. Умеем ли мы судить? Как это всегда нелепо выходит. Его больше нет, и ничего ему не скажешь..."
- Рады гостям! - воскликнул матрос. - И трюм надраен. Хоть свадьбу играй.
Пулемет установили, скопав отвал широкой воронки. На дне, в грязной луже, плавал убитый немец.
- Между прочим, окрещен я Лешкой Копыловым, - выпрямляясь и двигая под тельняшкой бицепсами, говорил матрос - А некоторые зовут Лешенькой.
Имею медаль за спасение утопающих.
- Брось трепаться, Копылов, - сказал Андрей. - Не время.
Ольга присела на край воронки. Почему-то лишь теперь Андрей заметил, как переменилась она: морщинки вытянулись у рта, спала округлость щек, и глаза будто увеличились, постарели.
- А я, - наклоняясь к пулемету, сказал Андрей, - недавно капитана Самсонова встретил. Помните его?
Он ждал, что радистка спросит и про Нину Владимировну, но та лишь молча кивнула.
Артиллеристы на бугре окапывали пушки, мелькали комья земли. Роща внизу дымилась. Где-то приглушенно урчали моторы.
- А фокусы, извиняюсь, вам, сероглазка, нравятся? - спросил матрос.
- Тоже мне фокусник, - хмыкнул Лютиков.
- Я и в цирке работал. Кио знаете? Мой лучший дружок.
Широко расставленные глаза на его обветренном, загорелом лице хитро сощурились.
- Алле гоп! - он взмахнул руками над пулеметной коробкой и достал оттуда два невзрачных лесных цветка.
- Ну, ты! - подскочил вдруг Лютиков, а матрос, изображая галантного кавалера, передал цветы Ольге.
- Спасибо! - улыбнулась она.
- Цапает не свое, - Лютиков с пунцовыми ушами зло глядел на матроса. За такие фокусы морду бьют!
- Полундра! - смеялся матрос. - Глуши топку....
- Ну, что вы, ребята? - упрекнула Ольга - Спасибо... Это мои любимые цветы.
- Фокусник! - возмущался Лютиков. - Тоже мне, алле гоп...
Казалось, немцы совсем ушли. Легкие облака неслись по небу к югу, в их стремительном полете Андрей находил тревогу, которую испытывал сам, думая, отчего наступило затишье. И присутствие Ольги, сидевшей рядом, и недописанное письмо Солодяжникова, о котором тоже он все время помнил, не давали ему сосредоточиться.
- Флот не то, что пехота, - как бы подтрунивая над Лютиковым, разглагольствовал матрос. - Нас вот шестьдесят "хейнкелей" топили. И бомбочки полутонные. Это да!.. Швартуйся к флоту, сероглазка. Между прочим, я еще холостой.
Андрей понимал, что матрос искренне, как умел, пытался отвлечь ее, но раздражало то, как он подмигивает и смотрит на ее колени, а больше то, что Ольга слушает его и даже улыбается.
- Лучше бы выбросил убитого, - сказал Андрей.
- Пусть купается, мы всяким гостям рады, - засмеялся матрос.
Лютиков все больше мрачнел и, окончательно утратив насмешливость, зачем-то разматывал единственную пулеметную ленту. Ольга иногда поглядывала на Андрея, и глаза ее в этот момент делались серьезными, а брови как-то виновато вздрагивали.
- О!.. Чуешь, лейтенант? - сказал Копылов. - Ползут где-то.
И Андрей вдруг услышал гул, скорее, ощутил этот гул, как бы рождавшийся из-под земли.
- Ольга, вы успеете к роще добежать, - сказал он. - Танки идут...
- Нет, я с вами! - быстро проговорила она.
- Отсидимся! - поддержал ее матрос. - Что дрей фишь, лейтенант?
XXVI
Тугими ударами громыхнули за кукурузным полем орудия, и бугор накрылся шапкой дыма. Лужу на дне воронки зарябило, как от сильного ветра.
- Держись за флот, сероглазка! - весело крикнул матрос. - На...
Близкий разрыв толкнул Андрея, он почувствовал, как уперлось ему в бок колено Ольги. Земля вздыбилась, рухнула сверху. Он хотел шевельнуться и не мог, земля лезла в рот, уши. Мысль, что они погребены заживо, что тут их могила, вызвала короткую болезненную судорогу тела. В долю секунды он представил, как начнется удушье и земля наверху лишь чуть шевельнется, вторя конвульсиям. Такого отчаяния, заглушившего все иные чувства и мысли, он никогда не переживал. Страшным усилием, едва не ломая суставы рук, Андрей приподнялся, сбросил давящую тяжесть.
Матрос уже стоял на четвереньках, кашляя и выплевывая песок. Лютиков бешено мотал головой. Снаряд упал почти рядом, образовав новую воронку, и желтый дым еще клубился рваным туманом.
- Ка-ак испугалась, - проговорила Ольга, жадно хватая ртом воздух. На ее нижней мокрой и припухлой губе красными пятнышками выделялись следы зубов.
- Это что, - сказал матрос. - Полутонная бы всех схоронила. А это семечки.
- Тебе мало? - выкрикнул хрипло Лютиков, дергая головой. - Так на...
Матрос ловко увернулся от кулака Лютикова и тут же повалил его, насел сверху, заламывая руки.
- Ты... ты.. - хрипел с натугой Лютиков.
- Отставить! - крикнул Андрей. - Вы что?
Матрос выпустил Лютикова, отскочил в сторону.
- Ну, дурак! - бормотал он. - Контуженный, что ли? Мою красивую физиономию испортить хотел.
Лютиков тяжело, со свистом дышал, и под гимнастеркой на спине вздрагивали костлявые лопатки.
Опавшая земля присыпала лужу на дне воронки и убитого немца. Пулемет чуть накренился, матрос начал ровнее устанавливать его. К дороге от рощи бежал полковник Хованский. Заметив пулемет и голову Андрея, он свернул, подбежал к ним и присел.
- Устроились? - осторожно снимая пенсне, проговорил Хованский. - Ваше дело, лейтенант, задержать автоматчиков. Танки артиллеристам предоставьте.
Нацепив пенсне, Хованский заметил Ольгу.
- Гм!.. Вы-то, барышня, как тут? Уходите! Тут жарко будет! Ясно, лейтенант?
И, строго глянув на Андрея, он вскочил, побежал дальше.
- Куда уходить? - сказал матрос. - Там еще жарче. Ясно ведь...
С другой стороны урочища залпами били самоходки. Роща оплывала густым дымом. А бугор точно вымер. Лишь одинокая фигура полковника Хованского мелькала в завалах.
Гул надвигался. Танки шли через кукурузное поле, и различимо уже покачивались стволы их пушек.
- Два... Пять... Девять, - считал матрос. - И все размалеванные. Зришь, лейтенант?
На каждой башне танка виднелся четкий силуэт древней изогнутой ладьи. Эти ладьи точно плыли сами по себе, распустив белые паруса в жестких волнах кукурузы. Ольга, закусив губу, тоже смотрела на них.
Пушка катившегося впереди танка плеснула лоскутом огня. Снаряд разорвался на холме, и, будто по этому сигналу, в урочище застучали автоматы.
Взглянув на Ольгу, Андрей улыбнулся, стараясь подбодрить ее.
"А уходить теперь действительно некуда, - подумал он. - Куда здесь можно уйти? И письмо матери я не успел написать".
После того что видел он за этот день, возможная собственная гибель представлялась чем-то заурядным, и мысль о ней вызывала лишь удивительную ясность сознания. Как будто перешагнул рубеж страха, того естественного страха, который присущ всякому здоровому человеку и требует внутренних усилий для борьбы с ним.
- Дай-ка я, - сказал он матросу, берясь за теплые рукоятки пулемета.
В узкой прорези щитка голубел клочок неба, зеленел массив кукурузы с плывущими над ней ладьями викингов и жерлами орудий танков. И все это казалось нереальным, не имеющим отношения к его судьбе и судьбе Ольги. Андрей неожиданно вспомнил, какой была Ольга необычайно красивой той ночью, у заросшей кустами речушки - память неведомым способом выявила, донесла то, чего он словно и не видел тогда: и дрожание ее ресниц, и стиснутые на мгновение пальцы, и тихий вздох... Эти отысканные в глубине памяти штрихи, как последний мазок кисти художника, поразили его догадкой: "Я же люблю ее... Да... И она... Да что это я?..
Зачем это сейчас?. По логике войны надо убивать, пока не убьют нас, будто не он сам, иной человек размышлял тут. - А в чем логика жизни? Быть может, в красоте? Почему же разум людей, наделенный способностью понимать красоту, как мог понимать ее и художник, рисовавший на башнях около стволов пушек эти ладьи, устремленные в неведомое, обладает такой двойственностью?"
И каким-то вторым планом до предела напряженного сознания Андрей точно заново постигал давно знакомую, простую истину, что всякий страх затемняет разум. Но эта истина сейчас обрела другое, непомерно емкое значение: страх можно внушить и целому народу, а уж тогда найдутся оправдания любой жестокости.
"Толстые научные исследования, где анализируются экономика, политика, хотя и объясняют причины войн, но мало рассказывают о самих людях. Почему одни убивают других и гибнут сами, не находя иного выхода?
А потому, что унаследованное человеком от своих далеких предков и затаившееся где-то среди миллиардов клеток мозга нельзя исследовать, проанализировать, как экономику и речи политиков. Да и сами ученые имеют такие же клетки мозга, с такими же унаследованным~и от диких предков инстинктами..."