- Растеряем друг друга, - сказал Андрей. - Идем все.
С опушки рощи они увидели белые хатки дальнего села. По дороге, лязгая гусеницами, к этому селу катилась немецкая самоходная пушка, рассыпанным строем бежали автоматчики. Бой шел где-то за селом. Оттуда выскочил мотоциклист и, подъехав к самоходке, что-то крикнул, указывая на рощу. Затем он повернул опять к селу, торопя автоматчиков. Самоходка же медленно двинулась к роще.
- Держись, братва, - тихо сказал Копылов, вытаскивая из кармана гранату.
Ольга молча расправила на плече Андрея лохмотья гимнастерки, прикрывая ими бинт.
Самоходка остановилась, надломив широкой гусеницей деревце. Высунулась голова офицера.
- Null-sechs... Feuer! [Ноль-шесть.. Огонь! (нем.)] - услыхал Андрей его команду.
От грохота выстрела над рощицей стайкой вспорхнули птицы. Снаряд разорвался у опушки леса. И там замельками фигуры людей.
- Наши... Раз они туда бьют, - шепнул матрос. - А если гранатой самоходку? Ползу, лейтенант.
И, не дожидаясь ответа Андрея, он пополз вперед.
У села, захлебываясь, били немецкие пулеметы.
Частые выстрелы самоходки наполняли рощу тугим звоном. А матрос уже находился возле деревца, подмятого гусеницей. Стоило теперь офицеру повернуть голову, и он сразу бы заметил его. Лютиков поднял автомат.
- Если обернется, - выдохнул Андрей, - не жди...
стреляй.
Копылов привстал и швырнул гранату через борт.
Самоходка дернулась, над ней взлетело облачко дыма, какое-то тряпье и офицерская фуражка.
- Сдохла! - крикнул, вскакивая на ноги, Лютиков.
А далекий лес будто шевельнулся, растекаясь по жнивью, оттуда неслись конники. Часть их завернула к селу, где трещали пулеметы, другие скакали прямо на рощу. Андрей понял, что это с боем прорывается какая-то часть. Взмыленные лошади быстро приближались, и сидевшие на них бойцы размахивали кто винтовкой, кто немецким автоматом, кто шашкой.
Майор без фуражки, с головой, обмотанной грязным бинтом, держа в руке наган, подъехал к Андрею.
- Вы эту стерву прикончили? - кивнув на самоходку, закричал он. - Ну, спасибо! А то у нас лишь два снаряда осталось. Хотели было израсходовать. Кто такие?
- Выходим из окружения, - сказал Андрей.
- Кричи громче. Я не слышу.
- Из окружения, - громко повторила Ольга. - Лейтенант ранен.
- А-а, - протянул майор, улыбаясь ей запекшимися губами. - А командовать, лейтенант, можешь? Роту дам тебе. У меня конников-то чуть осталось. А это пехота. В седле, как торбы с половой...
Обогнав запряженную четверкой лошадей сорокапятимиллиметровую пушку, к ним подскакал седоусый казак.
- Что? - спросил майор. - Громче!
- Комдив приказал держаться здесь. Танки опять идут. Восемь штук.
- Шакалы, - буркнул майор. - На хвосте второй день тащатся. - И закричал срывающимся голосом: - Коней увести в рощу!
Неожиданно и оглушающе выстрелила пушка самоходки. Диким клекотом буравя воздух, унесся снаряд.
Шарахнулись испуганные лошади. Столб разрыва поднялся около хаток, где уже двигалась пехота. Лютиков и матрос одновременно вспрыгнули на гусеницу самоходки.
- Спекся, - глядя через борт, крикнул матрос.
- Раньше бы глядеть надо, - сказал майор. - Эх, вояки!
- Ведь гранатой порванный, - удивленно произнес Лютиков. - А стрелял...
Седоусый казак, успокоив лошадь, проговорил:
- Что, по-твоему, немец? И у них разные люди:
который себя бережет, а который голову за ихнее дело кладет. Что бойцовая пчела: жало выпустил - и помер.
- Здесь еще снарядов двадцать! - крикнул матрос. - Только пали.
- Дельная мысль! - обрадовался майор. - Я тебе сейчас артиллеристов дам. А ты, лейтенант, командуй! - Он махнул рукой на восток, откуда явственно уже доносилась перестрелка. - Слышишь? Коридор нам пробивают.
Через минуту спешенные бойцы заняли оборону вдоль рощи. Те, у кого имелись лопатки, окапывались.
По дороге шла пехота, катились повозки, набитые ранеными. В небе тройка "юнкерсов" разворачивалась для бомбежки. Старшина-артиллерист подвел человека с бледным, испуганным лицом, в командирской форме.
- Куда его теперь? - спросил он у майора.
- Отдай коноводам, - приказал майор. - Если что...
списать по-быстрому.
Ольга расширенными, удивленными глазами смотрела на этого человека. Он вымученно скривил рот и отвернулся. Старшина подтолкнул его:
- Шагай!
- Экспонат, - добавил майор. - Немцам сдался.
И его к нам послали, чтоб агитировал. Хочу довести живым.
- Я его знаю, - тихо сказала Андрею Ольга. - В штабе был. Если бы не встретила раньше тебя... он мне даже нравился.
- Обыкновенный предатель, - сказал Андрей.
- Как понять это? Как?
- Да... - ответил Андрей. - Жаль, на лбу ни у кого не написано...
- Что? - спросил майор. - Давай командуй, лейтенант!
Двое бойцов-артиллеристов и Копылов с Лютиковым уже выбрасывали трупы немцев из самоходки.
Вой пикировщиков, разрывы бомб на дороге перемежались треском автоматной стрельбы. Когда самолеты отбомбились и пыль еще тучей застилала дорогу, с окраины села медленно выполз танк. Гулко ударила пушка самоходки, а за ней как бы тявкнула из-под куста сорокапятимиллиметровка. Земля вздыбилась далеко от катившегося танка, но и у самых гусениц сверкнул огонь. Тут же второй маленький снаряд рассыпал искры по его броне. И танк замер. А от села к нему двигался еще один.
- В укрытия! - кричал майор. - Кончай беготню!
Хлопцы, у кого гранаты? Пять человек сюда!
Присев у дерева, он сказал Андрею:
- Будешь тут, лейтенант. А я на фланге. Их тактика знакома. Обходить станут. Как тебя? Фамилия какая? Громче!
- Жарковой, - ответил Андрей.
- Ну а я Борисов, начштаба полка. Теперь и командир и начштаба.
Махнув рукой, он побежал в рощу.
- Болит? - спросила Ольга, глазами указывая на плечо Андрея.
- Ничего, - ответил Андрей. - Теперь не до этого.
Бухала пушка самоходки. Разрывы плескались около танков. И вдруг обе машины поползли назад.
- Во, черти, - громко сказал какой-то боец - Под огнем на буксир взяли.
Десяток снарядов, коротко взвизгнув, обрушились на рощу. Андрей понял, что немцы установили в селе артиллерию. И не видимые за хатами орудия били прямой наводкой. В дыму кружились сорванные листья.
Андрей обхватил здоровой рукой плечи Ольги. Снаряд ударил в дерево, позади них. Ее тело дернулось, и он решил, что она хотела придвинуться ближе.
- Ничего, - сказал он. - Ты не бойся.
И вдруг левее тоже ударили пушки. В грохоте боя он различил и шум танковых моторов.
"Обошли, - думал он. - Теперь раздавят".
Возле него звякнули шпоры. Седоусый казак упал, тяжело переводя дыхание.
- Танки прорвались, лейтенант! - крикнул он в ухо Андрею. - Четыре наших танка здесь. Отходить велено.
- Наши? - переспросил Андрей. - Где майор?
- Убит майор. Я до вас. Отходите!
Над селом поднимались клубы дыма Огонь лизал там соломенные крыши. Дымилась и самоходка Потом он увидел, как из нее выскочил Лютиков, а следом и матрос.
- Ольга! Это наши танки.
Она даже не шевельнулась.
- Что с тобой, Ольга? - крикнул он.
- Переверни меня на спину.
Лицо ее было спокойным, а в уголках губ чуть пузырилась кровь.
- Ты ранена?
- Вот, - сказала она. - Я вижу тебя и небо. Это хорошо... Андрей... наверное, меня убили.
- Да нет... Нет! - И какой-то жесткий холод будто остановил его дыхание.
Андрей поднял ее. Кто-то из бойцов хотел помочь.
- Нет, - сказал он. - Я сам.
Боль, от которой темнело в глазах, резала плечо.
Он понес ее, обходя упавшие и расщепленные деревца, ничего не видя дальше перед собой, как будто на дорогу опустился густой, красноватый туман.
VII
Киев, точно больной после шока, оживал медленно и непривычно. Дымили еще развалины зданий, а из уцелевших кафе неслись бравурные марши. По Крещатику ходили немецкие офицеры, солдаты-регулировщики в касках стояли на перекрестках, суетились какие-то дельцы у магазинов.
Казалось, немцы уже забыли о Волкове, пристроив к адвокату, работавшему в городской управе. Садовский достал ему аусвайс [Аусвайс - документ, заменявший паспорт (нем.).], намекнул, что пора заняться делом. И Волков с утра бродил по городу, разглядывая объявления, приказы.
К Владимирской горке никого не пускали. Рядом с бронзовой фигурой князя, окрестившего десять веков назад в этом месте языческую Русь, торчали стволы немецких зениток. Старушки брели к лавре, где заунывно трезвонили колокола. Волков направился туда же.
Около храма был черный рынок: из-под полы здесь торговали немецкими сигаретами, водкой, а открыто - просвирками, свечами, маленькими иконами. У ворот лавры толкались мужчины, которые совсем не походили на богомольцев.
Возле дороги лежал когда-то могучий клен. Видно, повалила его не буря, а крохотные червячки, изъевшие сердцевину. Клен уже высох, и сами червячки, наверное, превратились в труху. А от корней буйно выбились молодые ростки. Волков невольно засмотрелся на упавшее дерево. Было что-то в зеленых ростках, окружающих погибшего исполина, символичное, как бы утверждающее непоколебимую, вечно обновляющую силу жизни.
В толпе шла бойкая торговля.
- Просвирочки освященные!
- За Михаила-угодника тридцать рублей? Да креста на тебе нет! Вон божью матерь и то за двадцатку отдают.
- Есть зажигалочки...
Два монаха-чернорясника с церковными кружками в руках собирали подаяния на ремонт храма. Около развесистой липы здоровенный малый выкрикивал пропитым басом:
- Убогому, пострадавшему невинно... истерзанному тюрьмами!
Жалостлив русский человек. В шапку ему бросали двугривенные, иногда смятые рубли Какая-то старушка вытащила было из узелка просвирку, но он, скорчив рожу, хохотнул:
- Это, мать, не едим.
Заглядевшись, Волков едва не наткнулся на толстого полицая, должно быть следившего за ним.
- Ты шо! Куда идешь?
- А никуда, - проговорил Волков.
- Як так? Шо за чоловик? - маленькие бычьи глазки полицая уткнулись в лицо Волкову. - Сдается, личность нездешняя. Куда идешь?
Волков достал аусвайс, заверенный немецкой печатью.
- Звиняйте, - сказал тот - Люди ж всякие ходят.
Диверсанта утром тут спиймалы. Хай им черт! Бачили, шо робят? Комендатуру з усими нимцямы взирвалы..
Полицай отошел и сел на упавший клен, внимательно разглядывая дорогу.
"Что ему надо? - подумал Волков с откипевшей злостью. - Гад.. Еще день-два, и уйду в лес. Только бы достать оружие"
Колокола лавры теперь звонили слитно и угрожающе. Старушки часто испуганно крестились.
- Шнапса не угодно? Высший сорт, - проговорил кто-то на ухо Волкову. Он резко обернулся и узнал коммерсанта, находившегося с ним в пакгаузе.
- О!.. Мы ведь знакомы, - вытаращил тот глаза - Рад... Очень рад. Честь имею!..
За эти дни коммерсант будто помолодел: аккуратно уложенные редкие волосы его блестели, из кармашка нового пиджака торчала гвоздика. Он был чуть ниже Волкова, задирал голову, и выступающий кадык яблоком перекатывался в отскобленных до лощеной синевы морщинах.
- Как говорится, с освобождением вас! И меня отпустили... учитывая обстоятельства. Хе-хе... Аполлон Витальевич Ковальский. Не забыли? Делом изволите заниматься?
- Гуляю.
- Хлеб-соль, однако, в трудах и поте лица нам достаются, - усмехнулся Ковальский, беря его за локоть. - Изволите служить?
- Вам-то что?
- Любопытствую. И разговор есть.
- Я коммерцией не занимаюсь, - буркнул Волков - О чем говорить?
- Коммерция - понятие широкое. Одни торгуют семечками, другие, можно выразиться, плодом ума своего, разными идеями. Людям все нужно. Если берут, отчего не торговать?.. Ах, звонарь-дьявол, то набатом гудит, то плясовую откаблучивает. Уметь же надо. Любой товар всучить надо уметь...
Говоря это, Ковальский уводил Волкова дальше по аллейке, засаженной столетними липами. Кое-где стволы были исцарапаны осколками, в кронах проглядывала желтизна, напоминая о скорой осени.
- И опять набат, - хохотнул коммерсант. - Испокон веков таким звоном Русь на бой подымали. Ох, намылит звонарю холку благочинный. Есть это в русской душе. Святая отверженность, что ли? Я так полагаю: всяк себе хозяин. Кому нравится поп, а кому его дочка. - Он понизил голос: Некоторые и теперь в леса идут.
"Провокатор, - решил Волков, - но дурак".
Ход мыслей человека, противоречивых и разнообразных, всегда бывает загадкой для другого, - известен лишь результат, выраженный словами и понятый соответственно тому, что ждешь от него.
- Какого черта вам надо? - громко спросил Волков, отдергивая локоть.
- Есть разговор... без дураков. Очень интересный разговор. А выдержки мало у вас, лейтенант.
- Что?
- Но в главном Сорокин, кажется, не ошибся, - пальцы торговца, будто железные клещи, стиснули его локоть. - И тихо... тихо...
- Какой Сорокин? - растерянно и осевшим сразу голосом проговорил Волков.
- Полковник. Ночью у вас был в камере разговор насчет суеты человеческой.
- Кто же?.. Кто вы такой? - спросил Волков.
- Надеюсь, поняли, что узнать это я мог лишь от Сорокина? - засмеялся Ковальский. - А кто мы такие и чего стоим - выяснят после нас. Да, лейтенант, задали вы мне хлопот, думал, потеряю из виду. Ну, теперь все хорошо. Вам, лейтенант, приказано находиться в моей группе.
Волков лихорадочно соображал: "Если он провокатор, то как узнал о Сорокине... и о моем разговоре? Если нет - зачем его арестовали? Для чего сидел в пакгаузе?"
- Кто вы такой? - сказал он. - И кто такой полковник Сорокин?
- Отлично, - улыбнулся Ковальский. - Я думал, быстрее рискнете вспомнить. Полковник Сорокин формировал и мою группу. Вам он доверил самое трудное...
Улыбайтесь, лейтенант. Мы же старые знакомые. Так вот, начнем работать. И никакой самодеятельности.
Ясно?
- Неясно... Почему?
- Мало времени, лейтенант. И улыбайтесь! Еще не хотите поверить мне?
- Но почему? - Волкова охватила непонятная злость. - Почему раньше не сказали?
- Всякому овощу свой черед, - усмехнулся Ковальский, затем, глянув на него, серьезно добавил: - Не так все просто, лейтенант. И очень трудно вам было бы абсолютно естественно играть роль. Кстати, того бритоголового Рыбу встречали?
- Нет.
- С утра за вами бродил "хвост", а теперь, кажется, нет. Полагаю, начнут готовить к работе. Соглашайтесь, да не вдруг, не вдруг.
- К работе?.. На немцев!
- Именно, - взгляд Ковальского опять стал холодным. - Греки десять лет осаждали Трою и не могли взять. Но сдавшийся в плен греческий юноша Синоп рассказал троянцам о волшебном коне. Что было потом - знаете?.. Хороший разведчик может сделать немало... А у контрразведчика задача еще сложнее.
- Но как вы нашли меня? - спросил Волков.
- Помог случай... Хотели узнать, с кем встречается здесь адвокат Садовский. До войны еще к нему присматривались. Этот адвокат ловкая бестия. Жаден, беспринципен, а умен.
- Даже умен? - переспросил Волков.
- Всегда помните, что тот, кто рядом, кажется глупее нас. Однако это чаще лишь кажется. Вот еще запомните: дело идет быстрее, когда не пытаются много делать сразу... И в любой день утром вас будет ждать здесь человек, - он уже глядел мимо Волкова, на колокольню лавры. - Ну и звонарь, чертяка! Этого звонаря бы в оркестр. Люблю колокола. Думка заветная есть, чтоб в городах устроить оркестры из колоколов. Церквей-то на Руси еще много. И катился бы вечерний звон... Хорошо, а?
- Послушайте, - сказал Волков, - мне одно неясно... Тогда следователь уверял, что кто-то дал показания, будто я немцами завербован.
- Верно, - ответил Ковальский. - Но Сорокин и к тем хлопцам пригляделся...
Насвистывая что-то веселое, как человек, у которого жизнь совершенно беззаботная, он зашагал прочь, ни разу не оглянувшись. Полицейский все так же сидел и курил, осыпая пепел цигарки на толстый живот. Волкову он едва заметно улыбнулся и начал кашлять, словно поперхнулся дымом.
VIII
Вечером пошел дождь. Густая осенняя тьма легла на Киев. Садовский вернулся поздно и, как обычно, сразу заглянул к Волкову.
- Ну-с, - проговорил адвокат, растирая ладони, которые отчего-то всегда мерзли у него. - Какие новости?
- Никаких, - ответил Волков.
- А глаза сегодня повеселели. Да-с.
Он будто и не смотрел на Волкова, занятый растиранием ладоней. Керосиновая старинная лампа горела плохо. Уродливая горбатая тень фигуры адвоката качалась по стене. До этого Волков считал его трусливым обывателем, и это как бы подтверждалось расплывчатыми чертами лица, мягкими руками, угодливым тоном.
"Должно быть, - мысленно рассудил Волков, - часто в других замечаем не то, что есть, а лишь то, что сами придумываем".
- Надоело все, - сказал он.
- Это уже новость, - улыбнулся Садовский. - Всякий конец есть и начало. Газетку вот почитайте. Газета стала выходить. А я тем временем чай заварю.
Он достал из кармана пиджака газету и вышел.
Развернув газетный лист, Волков увидел отпечатанный жирной краской заголовок: "Сводка Германского верховного командования". Там сообщалось, что в битве у Киева захвачено 665 тысяч пленных, 3718 орудий, 884 танка... Ниже была статья: "Тайны Кремля".
- Читаете? - Садовский вошел, неся маленький самовар и какой-то сверток. - Любопытные заметки. Тут вся правда. И мне довелось, так сказать... Хе-хе... Лисички кушают зайцев, волки - лисичек, и нет в мире виноватых. Вот оно что...
Улыбка его в этот момент напоминала щель ножен, из которых вытащили клинок, а пухлые надбровья сдвинулись, окостенели.
- Так оно в жизни. А редактор газеты знаете кто?
И до войны был редактором. Говорят, крысы бегут с тонущего корабля. Но и разумные люди не остаются.
У Плутарха есть мысль: "Невозможно встретить жизнь безупречную, поэтому создался для нас некий закон избирать только хорошие черты для выражения истинного сходства с образцом человека". Вероятно, цитирую не совсем точно, а смысл таков...
Он развернул сверток, где был хлеб и нарезанная тонкими ломтиками ветчина. Одновременно взглянул на книгу "Житие", поинтересовался:
- Это читаете?
- Так, между прочим, - сказал Волков. - Хотел узнать, какого дьявола человек себя на цепь засадил?