Отец Вальтера Штрекера директор крупных заводов.
Сыну легко перебраться на теплое местечко в Берлине. А он предпочитает риск... Говорю это, чтобы знали, с кем имеете дело. Арестовать Шора просто, но тогда мы упустим большие возможности. Я думаю, вас, лейтенант, считают надежным, если отправили к Штрекеру. История с мостом, вероятно, была проверкой. Задумано ловко. Мы бы наверняка усилили охрану, и все тогда им стало бы ясно...
- Мне и в голову не пришло, - усмехнулся Волков.
- Теперь относительно ваших поездок... Немецкий генштаб очень интересуется нашими резервами, - сказал генерал, и усталое лицо его с плохо выбритыми щеками, аккуратной бородкой нахмурилось. - А сколько еще агентов здесь? Это меня интересует. И главное, радиопередатчики... Через несколько дней вы "завербуете" Комзева. Предположим, он дезертир. Как лучше сделать, еще обдумаем.
- Разрешите? - спросил Комзев. - Если мне выйти на Тюхина...
- Инициативу надо бы оставить Шору, - подумав немного, сказал генерал. Он как бы решал в уме сразу несколько задач и в то же время сгребал пальцами мокрый снег, лепил из него фигурки неуклюжих зверюшек.
Договорились, что Волков намекнет Шору о слухах, будто в лесу появились дезертиры. Теперь, казалось, все пойдет по строго намеченной логической нити. Но в этот же вечер случилось то, чего никто бы не мог предугадать и где самая неумолимая логика бессильна.
Волкова арестовали у дома Тюхина. Потом из дома вывели Шора. Их с наручниками отправили в камеру предварительного заключения.
- Взяли субчиков, - говорил усатый милиционер, хлопая окованной жестью дверью. - Эх, бандюги!
Стрелять бы вас на месте!
Стены и низкий потолок камеры были заплеваны, исписаны ругательствами.
- Кто бы мог думать, что он такой идиот! - угрюмо сказал Шор. Проломил Настасье голову и сам явился в милицию.
- Тюхин? - догадался Волков. - А почему забрали нас?
- Оружие успел выбросить? - спросил Шор.
С растерянностью на лице и думая о молчаливой Настасье, Волков только покачал головой.
- Ладно, - усмехнулся Шор. - Осудят Шорина и Никифорова за грабеж лет на десять. А из тюрьмы выходов много.
- Какой грабеж?
- На дорогах. Можешь накручивать уголовные легенды. Когда человек говорит о себе плохое, ему верят больше. Сейчас подробности обговорим...
XVI
Шора увели на допрос. Когда он вернулся, то успел шепнуть:
- Очная ставка...
- Выходи, Никифоров, - торопил усатый милиционер.
Кабинет следователя находился рядом. Тюхин, понурившийся и бледный, сидел на табуретке у зарешечённого окна. Худощавый молодой следователь что-то писал. Возле его руки лежали очки.
- Знаете этого человека? - спросил он, указывая карандашом на Волкова.
- Знаю- ответил Тюхин. - Про него и говорил.
- Минуточку, - следователь надел очки. - Будете отвечать только на мои вопросы. Итак, вы его встретили у железнодорожной будки?
- Федор это просил.
- Допустим. А отчего именно у будки?
- Раньше они так сговорились.
Тюхину разговор, видно, казался бессмысленным, ненужным, и мысли его были заняты другим, поэтому отвечал совершенно механически, одеревенелым голосом.
- Никифоров, где вы познакомились с Федором Шориным?
- В поезде, - сказал Волков.
- Раньше знали его?
- Нет.
- А вы, Тюхин, знали?
Из вопросов следователя и ответов Тюхина как бы постепенно развертывалась картина его жизни и трагедия Настасьи - заурядная, нехитрая в сравнении с теми огромными, происходящими на земле событиями, которые занимали Волкова.
...Когда-то в Москве убили ювелира. Тюхин сам не участвовал в этом, но прятал ценности. Он купил дом, женился на оставшейся без родных Настасье и много лет пребывал в страхе, что его арестуют или вернутся из тюрьмы налетчики. Постоянный страх расплаты делал его жестоким и мнительным. Он выходил из дому редко и Настасью держал в постоянном страхе. Он любил с тем мучительным, отупелым чувством, которое из боязни потерять любимую оборачивалось ненавистью. И, сознавая инстинктивно, что этим порождает у нее отвращение, все больше любил и больше ненавидел. Шорин появился как-то утром и сказал, что налетчики простят долг, если он возьмет квартирантов...
- А вы говорили, что с Шориным познакомились недавно? - обратился следователь к Волкову.
- Что Настасья-то? - вырвалось у Тюхина.
- Пока жива, - ответил следователь. И Тюхин вдруг беззвучно разрыдался.
- Для нее же все. Копил, берег! А сказала, что уйдет... что не люб.
- Нельзя любить ни того, кого боишься, ни того, кто тебя боится. Это говорил еще Марк Тулий Цицерон, - заметил следователь и повернулся к милиционеру - Уведите обвиняемого.
Милиционер тронул Семена Григорьевича за плечо:
- Ты бы раньше каялся. Все каются посля, ан дело уже сделано...
- Итак, Никифоров, - проводив Тюхина взглядом из-под очков, заговорил следователь. - Ясная картина?
Можно обмануть других, но нельзя обмануть себя Нечистая совесть будет всегда и неотступно ходить, как мрачный призрак.
"Так вот для чего понадобился и разговор с Тюхиным", - отметил Волков.
- Это уже из Достоевского, - усмехнулся он. - Кстати, Цицерон говорил: "Чем честнее человек, тем менее подозревает других в бесчестности..."
Следователь даже не мог скрыть оторопелости Должно быть, в институте профессора толковали ему, что преступления связаны с умственной отсталостью людей, а когда возрастает умственный потенциал, является стремление к полезному труду.
- Вы читали Цицерона?
- Афоризмы легко запоминаются, и поэтому кажется, что в них уйма мудрости, - сказал Волков.
- Н-да, - задумчиво протянул следователь - Где вы достали пистолет?
- Купил, - ответил Волков.
- Предположим. И участвовали в действиях так называемой "Черной кошки"?
- Об этом и не слыхал.
- Все ложь, Никифоров, ложь!
- Конечно, - подтвердил Волков.
- То есть вы лжете и еще сознаетесь? - тонкая, будто просвечивающаяся от частых недоеданий кожа его лица задергалась мышечными спазмами, а глаза стали круглыми и по-детски удивленными. Это был уже не многоопытный, с проницательным взглядом человек каким он держался раньше, а мальчишка, обманутый в лучших намерениях. Видно, ему очень хотелось сейчас поколотить подследственного. А Волков размышлял: не сказать ли, кто Шор, - уж очень интересно посмотреть, какое тогда будет лицо у этого юриста.
- Нелегкая это работа, - насмешливо проговорил он - задавать вопросы. И сколько бы вопросов мы ни задавали, опять возникнут другие, на которые еще труднее отвечать.
- Вы просто циник, Никифоров, - сразу как-то успокоился тот, довольный, очевидно, найденным ключом раскрытия характера и строя в уме новую логическую цепь допроса. - Будем иначе говорить...
Однако говорить ему не удалось. Зашел седой подполковник милиции, а с ним еще двое. Это были генерал и другой, незнакомый Волкову пожилой человек в одинаковых штатских пальто, надетых поверх военной формы. У подполковника милиции и у этого человека вид был такой, словно им дали хороший нагоняй.
- Из Московского управления, - объяснил коротко подполковник следователю. - А вас к телефону...
Когда следователь и подполковник милиции вышли, генерал расстегнул пальто.
- Наломали дров... Клопы едят?
- Да, - улыбнулся его шутке Волков.
- Что Шор?
- Спокоен как будто. Надеется устроить побег.
- Хм... Это мысль неплохая, - генерал потер ладонью щеку и засмеялся. Мы тоже об этом думали.
Бежать вам надо, когда Шор совсем успокоится.
- Обоим? - растерянно спросил Волков.
- Именно, - подтвердил генерал. - Вероятно, и фронт переходить с Шором будете.
- Но я... - проговорил Волков и запнулся.
- Что молчите?
- Я совсем забыл. Ковальский просил это .. Легенда о золотом руне...
- Легенда?..
Генерал, удивленно приподняв брови, слушал его рассказ.
- Да, - хмыкнул генерал. - Ковальский неисправимый лирик. Что же он там? Легендами еще увлекается? Придется выговор дать. А ты запиши, где брали это руно. Чем черт не шутит.
Генерал помолчал, хрустнув пальцами рук, и задумчиво прибавил:
- Все же странно... Почему вокруг Коломны набросали много агентов? Что вы думаете, лейтенант?
- Леса кругом. Удобно, - сказал Волков.
Никто еще не мог знать, что именно здесь, у Коломны, по разработанному плану немецкого генштаба должно было сомкнуться кольцо танковых армий вокруг Москвы. И на карте фельдмаршала фон Бока синие стрелы уперлись в этот городок на берегу Оки.
XVII
Шор и Волков бежали ночью. Когда их повели в тюрьму, Шор ударом кулака оглушил милиционера.
По темным улицам Коломны они вышли к железной дороге и прыгнули на товарный состав. Поезд, груженный углем, без остановок шел к Москве. Уже за Раменском они спрыгнули, перебежали в лес.
- Теперь пусть ищут, - усмехнулся Шор, пряча за голенище наган милиционера. - Следователь думал, что я раскололся. Для убедительности адресок настоящих грабителей ему выдал. Он меня чаем поил и жаловался, какой ты негодяй.
- Теперь пусть ищут, - усмехнулся Шор, пряча за голенище наган милиционера. - Следователь думал, что я раскололся. Для убедительности адресок настоящих грабителей ему выдал. Он меня чаем поил и жаловался, какой ты негодяй.
- Без документов никуда не уйдем, - хмуро сказал Волков.
- Документы будут, - Шор присел на лесную кочку. - Садись, отдохнем.
Далеко, в предрассветной мути неба, лопались красные блестки. Стук зениток наплывал эхом, а лучи прожекторов над Москвой раскачивались, будто их трепал порывистый ветер. Лес был мокрый, холодный.
- Неподалеку, в Малаховке, - говорил Шор, - живет человек...
- С меня хватит, - качнул головой Волков. - Откуда я знаю, что там нет ловушки?
- Это проверенный человек.
- И Тюхин был проверенный, а влипли... Почэму следователь кончил допросы?
- Потому, что я искренне каялся, выдал своих дружков-грабителей. Логика юриста.
- Только ли? - усомнился Волков.
- Что-нибудь заметил? - насторожился Шор.
- Если бы заметил, то не спрашивал...
- А я начинаю тебе верить, - сказал Шор.
- Поздновато.
- Нет, - засмеялся Шор. - Такова игра. Хочешь побывать в Москве?
- И еще у черта в зубах, - кривя рот, буркнул Волков.
- Спокойно, - процедил Шор. Он втянул шею и стал похожим на японского божка, оставленного кемто на лесной кочке Рот его темнел широким провалом. - Жаль, московские рестораны закрыты, а то бы съели в "Арагви" шашлычок. Не люблю пресной жизни... Гад же Тюхин, угрохал Настасью... Да. Каждому приходится выбирать из двух возможностей: быть лучше или жить лучше? Здесь и вся философия. - Шор коротко усмехнулся. - Большинство людей точно мокрицы у горячей кастрюли, суетятся, а забраться в нее не могут. Идет внутренняя борьба между "хочу" и "могу".
Только у сильного человека "хочу" означает и "моту".
Остальные признают его силу, так как это их собственный, недостижимый идеал. Понял?
- Нет, - сказал Волков.
- Кого называют великими? Чингисхан или Наполеон, допустим... Этих парней ничто не останавливало.
Устраивали мясорубку для целых народов, и аппетит их не портился. За что уважать людей, если они глупы?
"Что с ним? - подумал Волков. - Или в нем шевельнулась жалость к Настасье? Как его разгадать?"
Шор подтянул голенища сапог. Лишь теперь Волков заметил, что рука его все время была там, куда сунул наган.
- Идем, - сказал он.
Зеленую еще траву покрывали опавшие листья, напоминая крупную ржавую чешую. Всегда шумные, полные дачников, эти места будто вымерли. Попадались консервные банки, желтели обрывки газет.
У Москвы стреляли зенитки. Темное небо расцвечивали оранжевые вспышки.
- Железную дорогу бомбят, - сказал Волков.
Вдалеке наклонно пронесся к земле огромный факел.
- Сбили!
- Черт! - выругался Шор.
На опушке рощи стояли танки. Заметили это неожиданно и оба упали. Но когда пригляделись, то стало ясно: это лишь фанерные макеты, грубо окрашенные, замаскированные увядшими ветками. Корявые бревна изображали стволы орудий. А на земле валялись обрезки досок, стружка. Никто не охранял макеты, расставленные так, чтобы из окон проходивших поездов были видны их контуры среди деревьев. Шор насчитал девяносто фанерных танков.
- Дали работку плотникам, - без улыбки сказал он. - Чуть ли не танковый корпус.
Возле дачной станции Малаховка они увидели тот поезд, на котором ехали. Насыпь темнела воронками, хаотично грудились обломки платформ, блестел рассыпанный уголь. Женщины в спецовках очищали путь.
Шор и Волков подошли ближе.
- Чего гуляете? Помогли бы! - крикнула одна.
- Поможем, - отозвался Шор.
Он плечом налег на платформу и сдвинул ее.
- Вот бугай, - удивилась женщина.
- И кровь горячая, - подмигнул ей Шор.
- Ходят без дела, - отгребая лопатой уголь, сказала другая, в брезентовых штанах и синем платке, повязанном так, что скрывал ее щеки, лоб. - Твою бы силушку на фронт.
- А уже!.. - меняя игривость голоса на лихую беззаботность, выпалил Шор. - Последний нонешний денечек... Завтра любимым оставим наказ: "Жди меня, и я вернусь или похоронная".
Как-то вдруг это изменило ее настороженное отношение к ним.
- Так шли бы домой, - сказала она. - Чего надрываться? Управимся и без вас.
Затем, выпрямившись и откинув платок, тихо добавила:
- Если Антипова Юрия там встретите... на фронте.
Муж это. Давно писем нет. Если встретите...
- Антипов? Ладно! - толкая платформу, отозвался Шор.
И Волков шепотом сказал этой женщине:
- Позвоните в Москву быстрее. Очень важно... Никому не говорите здесь.
Он дважды повторил номер телефона, который при первой встрече дал ему Комзев, и громко добавил:
- Фронт большой. Мало надежды кого-нибудь увидеть.
- А верно, - отряхивая телогрейку, повернулся Шор. - Домой надо идти.
- Да идите, идите, - скрывая волнение, отозвалась женщина в платке.
- И так помогли! - заговорили другие. - Вон как углем испачкались!
- Отмоемся, - балагурил Шор. - Главное, чтоб совесть иметь чистой. А трудовая грязь почетная.
Когда отошли немного, Шор вдруг спросил:
- Что ты говорил ей?
- А-а... Сказал, что вряд ли увидим ее мужа. Зачем обманывать напрасно?
Из-за поворота дачной улицы вышел патруль: трое бойцов и командир. У пожилого младшего лейтенанта ремни висели, как ослабленные подпруги, а выражение лица было точно у старой, заскучавшей от надоедливой работы лошади.
Посмотрев на них, младший лейтенант остановился, видно раздумывая, спросить ли документы. Но Шор сам направился к нему.
- Ребята, закурить есть? Без курева с утра пухнем.
Долбанули нас фрицы.
- А-а, - участливо кивнул младший лейтенант.
Испачканные угольной пылью рабочие не вызывали подозрений.
Низкорослый боец вытащил кисет и отсыпал в ладонь Шора щепоть махорки.
- Эшелон там сильно разбили? - спросил он, поправляя ремень автомата.
- Да нет... Задние платформы только. А видали, как самолет факелом пошел над лесом?
- "Юнкере" это, - объяснил боец. - И летчика уже поймали. Шесть крестов на груди. Асом такой называется.
- Вот гад! - удивился Шор. - Спасибо за махру, браток А важный кисетик у тебя. Зазноба вышивала?
- Кури на здоровье! - сказал боец, довольный тем, что обратили внимание на кисет.
XVIII
В низкой мансарде, под крышей, пахло лекарствами и застарелой плесенью. Если даже никто не ходил по комнате, все равно тихонько, будто жалуясь, поскрипывали стены. О том, что в маленькой, старой дачке живет аптекарь Чардынцев, извещала медяшка, прибитая на калитке. Еще утром Шор куда-то послал хозяина Теперь он сидел возле открытого занавешенного окна Волков слушал последние известия. Репродуктор хрипел, и диктор точно заикался: "...После упорных боев наши войска оставили города Юхнов, Мосальск Атаки противника в районе города Малоярославец отбиты с большими для него потерями в живой силе и технике Зэ истекшие сутки уничтожено более восьмидесяти немецких танков, сбито двадцать четыре самолета..."
Шор приподнялся, чуть отодвинул занавеску И Волков тоже глянул в окно. У дачки между соснами вилась тропинка. Четверо мальчишек окружили поставленное кверху дном ведро. Из ведра торчала палка, очевидно изображавшая пушку, а на ржавой жести мелом были нарисованы кресты. Мальчишки что-то укладывали под это ведро, затем потянули от него бечевку.
Спрятавшись за деревом, они подожгли бечеву. Огонек медленно пополз к ведру.
- Чертенята, - усмехнулся Шор. - Придумали же игру!
На тропинке появились две женщины: одна толстая, в не сходившейся у живота кацавейке и сапогах, другая повыше, худая, в брезентовом плаще. Обе несли бидоны, полные молока, видно, из соседней деревни.
Увидев их, мальчишки забеспокоились.
- Тетеньки, ложитесь! - крикнул один, высовываясь из-за дерева.
- Ну-ка, я вас! - отозвалась толстуха. - Сейчас прут разыщу.
- Ишь безотцовщина! - добавила худая.
- Взорвется! - отчаянным голосом уже крикнул мальчишка.
Что-то грохнуло, подкинув дырявое ведро. И толстуха, уронив бидон, застыла с открытым ртом, а худая испуганно присела. Все произошло за долю секунды. Ведро упало и катилось на женщин. Должно быть, ведро испугало толстуху больше, чем взрыв. Нервы ее сдали. Она плюхнулась в лужу молока.
- У-убили!
Мальчишки по-своему расценили громкость ее вопля и бросились к забору. Трое перескочили, а четвертый, самый маленький, повис на руках, дрыгая ногами.
Шор давился от смеха, и всегда холодные глаза его как-то потеплели.
- Эти глупые бабы, - сказал он.
Подбежали запыхавшиеся бойцы с младшим лейтенантом.
- Окаянные! - крикнула уже яростным голосом толстуха - Молоко-то...
- Ироды! - фальцетом вторила ей худая.
Младший лейтенант сапогом ткнул пустое ведро, а боец, угощавший махоркой Шора, снял карабкавшегося на забор мальчишку.
- Других-то, других убивцев ловите! - требовали женщины.
Шор занавесил окно и подошел к столу, где лежали малосольные огурцы, хлеб, а в бутылке оставался неразбавленный аптечный спирт.