- Разговорчивый малый, - произнес Лютиков. - Кокнуть бы его для ясности.
Власюк поднялся, держа в руке автомат и как бы спрашивая взглядом Андрея: "Что ж терять время?"
Но и сейчас в лице Кюна не дрогнул ни один мускул, едва заметно лишь покривились губы.
"Нет, он не трус, - думал Андрей. - И убежден в своей правоте. Наверное, человек способен оправдать любую жестокость, когда убежден, что делается это во имя будущего. А нужна ли будущему жестокость? Не тут ли самое большое заблуждение?"
- Что же, лейтенант? - проговорил Власюк.
- Если попробовать идти через болото, - не сразу ответил Андрей. - Если попробовать?
- Факт, - обрадовался Лютиков. - И мешок тащить будет. В гости, что ли, явился?.. Кто не работает, тот не ест.
Андрей встал и так, чтобы не слышал Кюн, пояснил хмурившемуся Власюку:
- Он много знает. И карта... Без него трудно разобрать...
- Как тебя, - говорил уже пленному Лютиков, - Эрик?.. Юрка, значит. Давай собирайся, турист.
XX
Зыбко качался под ногами торф.
- Пройдем, - говорил Власюк. - Теперь пройдем.
След есть. Кабаны ходили... Лишь бы до ночи успеть.
Ночью шагнул мимо тропы - и каюк.
В легкой серой дымке таяло косматое солнце. Непуганые бородавчатые жабы сидели на кочках. Радистка опасливо глядела на них.
- Ка-а-кие страшные!
- Ага... Страшней танков, - засмеялся Лютиков. - Юрка, ты мне адресок дай. В Берлин заеду и навещу...
А что? Гутен морген, жарьте яичницу! Я человек скромный. Как по-вашему яичница?
Он только что выволок из трясины завалившегося туда Кюна, и в голосе у него были теперь покровительственные нотки.
- М-м... Damlack! - пробормотал Кюн сквозь зубы.
И Андрей не понял, кого называл глупцом: самого себя оттого, что был захвачен такими несерьезными мальчишками да еще собирался их образумить, или Лютикова, надоевшего ему бесконечными расспросами.
- Вон как? - удивился Лютиков. - Харч один, а прозвища разные. С того и кутерьма...
- Да умолкни ты! - сказал Власюк.
Самолет делал круг над болотом.
- Ложись! - приказал Андрей. И все повалились в густую, вязкую тину.
- Я оценил русское упрямство, лейтенант. - Кюн вскинул голову и злым движением руки потер испачканную тиной щеку. - Но что будет дальше? За болотом снова наши войска.
Мелькнув крестами, самолет развернулся и, быстро снижаясь к лесу, исчез.
- Курорт, - бормотал, оглядываясь, Лютиков. - Черти этот самолет носят. Весь деликатес размокнет.
Что, Юрка, не жарко?
Андрей перехватил взгляд радистки. Она исступленно смотрела на пылавший закат, будто, позабыв о жабах и о страшной трясине, видела что-то непостижимое другим.
- Лейтенант! - Власюк, не поднимаясь, указал рукой в сторону камышей, торчавших островками. За стеблями угадывались фигуры людей, похожие на розоватые тени. Первой мыслью Андрея было: это немцы, и сейчас защелкают выстрелы.
- Эй, там! Хватя купаться, - донеслось с островка. - А ну давай сюда. Быстро! - из камышей выступила фигура бойца с ручным пулеметом.
- Кто такие? - громко спросил Власюк.
- Шагай, шагай! Были б чужими, зараз перещелкали, в один момент...
Их было шестеро. Грязные, в рваном обмундировании, бородатые, они настороженно смотрели на десантников.
- Какой части? - проговорил низкорослый, крутогрудый старшина, разглядывая гауптмана. - Это кто?
- Это пленный, - сказал Андрей.
- Какого ж хрена его тащите? Ладно, разберемся!
Проходи сюда.
Маленький островок зарос камышом. Из камыша был сделан покатый навес, чтобы укрываться от воздушного разведчика.
- Закурить, братцы, нету? Уши пухнут, - без надежды в голосе спросил боец с забинтованной шеей и распухшим лицом.
- Почему нету? У нас-то все есть, - Лютиков достал из мешка коробку сигар. - Ассортимент. Как же!
- Да откуда вы, братцы? Мать честная! - уставился тот на сигары. А другой боец, с перебитым, как у боксера, носом, выгоревшими бровями, подозрительно щурил глаза.
- С неба, дядя, с неба, - засмеялся довольный Лютиков, ткнув грязным пальцем вверх. - Наслышались там про ваши страдания. Кругом война идет, а ребятки в болоте сидят без курева.
Старшина, держа еще пулемет наготове, молча переглянулся с высоким человеком в шинели и командирской фуражке.
- Мы ищем дивизию Голикова, - сказал Андрей. - Что-нибудь слышали?
- Почему ищете? Зачем? - быстро спросил высокий. - Документы есть?
Левую щеку его рассекал шрам, и, когда он говорил, вся эта половина лица оставалась неподвижной, словно принадлежала другому человеку.
- Документов нет, - сказал Андрей.
- Так... Предположим, что вы нашли эту дивизию.
- Я еще не знаю, с кем говорю, - сказал Андрей.
- И я вас не знаю.
- Мы из бригады Желудева.
- Вот как, - человек распахнул шинель, и Андрей увидел на петлицах кителя генеральские звезды. - Я Голиков.
- Вы? - растерявшись, пробормотал Андрей. - И дивизия здесь?
- И дивизия... - усмешка тронула лишь здоровую половину лица генерала, а левая часть как бы стала еще мрачнее.
- Сыны гибнут, когда отцы лгут, - проговорил Андрей. - Это комбриг велел сказать...
- Погодите, лейтенант, - остановил его комдив неожиданно мягким голосом. - Идите за мной.
Усадив Андрея на кучу сломанного камыша, он молча выслушал его и затем долго рассматривал карту, отобранную у пленного.
- Кюн этот не врал, - тихо сказал он. - Дивизию окружили, когда мы пошли в наступление. Боеприпасы кончились. Прорываться решили группами.
- Значит, напрасно летели сюда?
- Теперь самое неприятное, - продолжал Голиков, как бы не услыхав Андрея, - что рации нет...
В стороне Лютиков, точно священнодействуя, доставал из мешка консервы, хлеб, вино и угощал бойцов.
- Ох, братцы, - говорил кривоносый. - А мы чуть не шлепнули вас. Немец же с вами...
- Он теперь смирный, - отвечал Лютиков. - В гости меня звал на яичницу. Ешь, Юрка, и ты... ешь, не психуй. Наукой установлено: когда психуешь цвет лица портится.
Старшина жадно высасывал из узкой банки консервированных омаров.
- Труха, - заключил он, вытирая ладонью губы.
- Труха? - обиделся Лютиков. - Это знаешь чего?
Короли едят, и то не каждый день.
- Каждый день они сало лопают, - засмеялся другой боец. - А винцо что надо. В нашей деревне старухи травку настаивали, так это не хуже.
- Вы бы поели, товарищ генерал, - сказал Андрей.
- Да, - не отрывая взгляда от карты, проговорил Голиков. - Шестая армия. Ударная сила Гитлера..
Бельгия... Голландия... Франция... И здесь прорыв к Днепру. Сразу могут отсечь весь юг. Умело работают.
Спасет лишь контратака на фланге. Если не опоздать...
Через неделю будет поздно. Искусство войны и заключается в этом - не опоздать!
- Но как же? - спросил Андрей. - За такое время не дойти!
- Выход один, - снова как бы не расслышав его, проговорил комдив. Хотел здесь новую дивизию формировать. Теперь все меняется. Ночью мы разведали за болотом склад противника, грузовики там есть Атакуем сегодня.
- Чтобы взять машину?
- Другого выхода нет. Пока опомнятся, мы километров семьдесят проедем. Атакуем тремя группами.
Нас девять человек.
- Десять, - поправил Андрей.
- Радистке незачем туда лезть, - комдив наклонил голову. - Побережем ее.
- Конечно, - сказал Андрей.
- Ну вот, - добавил генерал совершенно иным, резким тоном. - Атакуем в полночь. Самое удобное время.
XXI
В лесу пел Шаляпин, могучий бас разносился вибрирующим эхом под черным небом: "Бло-ха, ха-хаха!.."
- Патефон где-то сперли - бормотал, связывая пленного, Лютиков. Веселятся...
Кюн бешено крутил глазами, сипел заткнутым лютиковской портянкой ртом.
- Носом дыши, Юрка, носом... И не балуй тут, - шепотом советовал ему Лютиков.
- Значит, вы останетесь с пленным, - сказал радистке Андрей. - Это приказ генерала. Мы вернемся за вами.
Он почувствовал, как тоненькие горячие пальцы сжали его руку, и в этом было еще что-то кроме молчаливого согласия и тревоги.
- Хорошо, - едва слышно выдохнула Ольга.
- Что, пора? - спросил Власюк.
- Еще минута, - сказал Андрей. Произнося шепотом эти слова, он уже забыл про радистку и ворочавшегося Кюна, мысленно переносясь в черноту леса, где хохотал Шаляпин и слышались голоса немцев. - Все... Идем!
- Тепленькими возьмем, - скользя бесшумно по росистой траве, проговорил Власюк.
- Halt! - лениво окликнули из темноты.
Андрей, вздрогнув, крикнул по-немецки, что идет гауптман Кюн.
- Wer ist da? [Кто это? (нем.)] - удивленно переспросил часовой, выступая из-за дерева. И тут же затрещали выстрелы.
Шипя, осыпая яркие искры, взвилась ракета. Андрей стрелял по метавшимся белым, в исподних рубашках, фигурам. Куда-то сразу пропали Власюк и Лютиков, кто-то стонал на земле. И вдруг темнота раскололась ослепительным светом и грохотом. Между деревьями проступили силуэты машин, груды ящиков. Жаркий ветер пахнул в лицо Андрея.
"Взорвался бензовоз!" - подумал он и выпустил длинную очередь в ближайшую цистерну.
"Взорвался бензовоз!" - подумал он и выпустил длинную очередь в ближайшую цистерну.
Еще один яркий факел с грохотом поднялся в небо.
От него отделился клубок огня, и воющий, страшный крик заглушил на миг треск автоматов. Запахло горелым мясом.
Этот запах комком слюны остановился в горле Андрея, и он никак не мог его проглотить. А среди грохота, треска хохотал Шаляпин.
На фоне зарева мелькнула фигура комдива, без шинели, с винтовкой в руках. Он точно вышел из пламени.
Андрей увидел и Лютикова, который волоком тащил сержанта.
- Бронетранспортер! - крикнул Голиков, указывая на пятнистую машину. Взять бронетранспортер... За мной!
Его тут же обогнал старшина.
Из бронетранспортера хлестнула пулеметная очередь, и старшина, не добежав, упал. Но кто-то уже вскочил на борт с другой стороны. Взорвалась третья цистерна. Огонь лизал деревья, рекой плыл на снарядные ящики. Было светло как днем. И черными бабочками летали хлопья сажи.
- Дело сделано... Красиво, лейтенант! - проговорил Голиков. - Раненых в машину. Быстро!
- Убило старшину, - доложил кривоносый боец, - и Пилипенко.
- Всех, всех! - командовал генерал. - Никого не оставлять!
Сейчас он был иным: властным, нетерпеливым, голос звенел металлом, изуродованная щека, освещенная пламенем, подергивалась.
- Быстрее, Лютиков, радистку и пленного сюда! - крикнул Андрей, наклоняясь к лежавшему Власюку.
Руками Власюк стиснул низ живота, сквозь пальцы сочилась кровь.
- Снаряды могут рвануть... Уходите, - хрипел сержант.
- Ну-ка давай, - расстилая немецкую шинель, говорил кривоносый боец. Так сподручней.
На шинели Власюка подтащили к бронетранспортеру. Голиков уже сел в кабину.
Ревя мотором, бронетранспортер дернулся назад.
Генерал торопливо, со скрежетом передвинул рычаг, и бронетранспортер медленно покатился вперед. Запыхавшегося Лютикова, связанного Кюна и Ольгу втащили уже на ходу.
- Лейтенант, к пулемету! - приказал Голиков.
Ветки шарпали по броне, что-то хрустнуло под гусеницами. Тяжелая машина, раскачиваясь, сминая горевшую траву, выехала на дорогу.
Лютиков и кривоносый боец торопливо перевязывали Власюка, обнажив его матово-бледный, залитый кровью живот. Ольга ладонями гладила его щеки.
Андрею показалось, что в этот момент у них совершенно одинаковые глаза, точно боль Власюка испытывала и она.
- Теперь в госпиталь прямым ходом, сержант, - уверял его Лютиков. Заштопают, и будешь, как новенький... как амур.
Кюн сипел, пытаясь что-то говорить с кляпом во рту. Убитый немецкий солдат лежал около него. Рядом оказалось и тело старшины. И когда бронетранспортер подкидывало, мертвые будто сдвигались теснее.
Лес кончился. Комдив убавил скорость, объезжая глубокие воронки. Поодаль чернели какие-то неподвижные глыбы.
- Танки наши, - проговорил боец с опухшим лицом. - Бомбили прямо на марше. А некоторые в болото свернуть пытались. Вчера еще мы разглядели.
В этот момент небо точно раскололось, громадный вихрь огня поднялся из леса. Голиков остановил бронетранспортер, не заглушая мотора.
- А получилось, лейтенант, - сказал он, вставая и оглядываясь на зарево. - Бронетранспортер не сразу искать догадаются. Обломков там будет много. Красиво получилось!
Генерал зажег карманный фонарик, и луч, скользнув по лицам бойцов, упал на Власюка.
- Что сержант? Трудно? Вот и мне под Барселоной осколком живот распороло. Знаю, как это.
Луч фонарика осветил убитого немецкого солдата.
- А этого не выбросили?
- да второпях, - ответил кривоносый боец.
Солдату пуля угодила в рот, на остекленевших глазах еще не высохли слезы. От вида этих слез мертвеца Андрею почему-то стало не по себе.
- Мальчик, - сказал генерал. - Лет восемнадцать ему, не больше. Как знать, мог стать Гумбольдтом, или Бахом, или просто хорошим человеком. Но его послали убивать.
Комдив опять сел за руль, включил подфарники, осветившие узкую полоску кочковатой дороги.
- Лейтенант, - позвал он. И когда Андрей наклонился, тихо заговорил: Радистка... Ну, как бы это...
Слова найдите хорошие. Женщины все чувствуют сильнее. Им всегда от жизни красивого хочется... Пожалуйста...
"Странный человек, - подумал Андрей. - Он ведь, не колеблясь, посылал на смерть тысячи людей... И вот что... Будто в нем не одна, а две или три разные натуры".
- Генерал наш... - тихо сказал Андрею кривоносый боец. - Он и в штыковую с нами ходил. А жену его убило. "Мессера", как собаки, гонялись. Вот "мессер" и убил.
Лязгая гусеницами, бронетранспортер катился на восток.
XXII
В черное небо голубоватыми шаткими столбами уткнулись лучи прожекторов. Иногда серебристо отсвечивали неуклюже толстые аэростаты заграждений, будто корабли пришельцев из далеких миров.
Обхватив ноги руками, Марго сидела на крыше дома.
Затемненный город с высоты напоминал темное скопище утесов, через которое лилась блекло-серая река.
- Станут бомбить или нет? - проговорила Наташа.
- А сводка опять плохая, - сказала Леночка. - Немцы за Минском.
- Ой, девчонки, что расскажу! - Наташа понизила голос. - К соседу тетка из Минска вернулась. Пешком уходили. Вдруг немец едет на мотоцикле с пулеметом.
Остановился рядом, такой молодой, даже симпатичный, и говорит: "Битте". Она как закричит. Тот говорит:
"Mein Gott" и укатил. Потом снова наша армия отогнала их.
- Старая? - поинтересовалась Марго.
- Кто?
- Тетка.
- Над всеми смеешься, - обиделась Наташа. - Что бы сама делала?
- Я бы захватила его в плен, - Марго сбросила туфлю и вытянула ногу, шевеля маленькой, узкой, розовеющей в темноте ступней.
- ТЫ просто невозможная, - вздохнула Наташа. - Что еще будет?
- В Большом театре скоро концерт, фрагменты из "Лебединого озера", проговорила Марго.
- "Лебединое озеро" ты раз десять смотрела, - заметила Леночка.
- Чудачка!.. Лепешинская танцует. И Костя обещал достать билеты.
- у тебя много поклонников, - сказала Наташа. - Я этого не понимаю. Имела бы одного.
- д что другим делать? - засмеялась Марго.
- Тебе Костя все же нравится? - тихо спросила Леночка.
- Почему "все же"?
- Потому, что любишь другого.
- Вот новость.
- Только не ври, - сказала Леночка. - Я заметила.
С Андреем вместе был... Это по-настоящему?
Они теснее придвинулись друг к другу, и начался тот разговор, который никогда не ведется при мужчинах сколь бы доверительно, хорошо ни относились к ним И потому, что эти разговоры бывают неизвестны сильному полу, многие поступки женщин остаются загадочными, совершенно непонятными.
- И он догадывался? - спрашивала Наташа. - Он знает?
- Мы всегда ссорились. Только начнем говорить, и поссоримся, - шепотом отвечала Марго. - Как будто язык сам гадости плетет. Он ведь некрасивый. Правда?
Ну что в нем? И я не знаю что. А всегда думаю... Если этому подчиниться, то ни капельки моей гордости не останется. Наверное, потому и зло берет.
Она легла на спину, глядя в исчерканное лучами прожекторов небо. Волосы ее рассыпались по жести крыши и вся она, точно испытывая какое-то облегчение неожиданное, удивительное после рассказанного, не могла и не хотела разрушать это чувство.
- Я бы не ждала, - строго проговорила Леночка. - Вот если полюблю, то ждать не буду.
- А гордость? - спросила Наташа.
- Гордость совсем не в этом. Кто-то выдумал, будто девушке стыдно первой рассказать.
- И затем он тебе скажет: "Характерами, дорогая, не сошлись", рассудительно вставила Наташа.
- Пусть... Но я люблю! А он, значит, глупый. При чем тут характеры?
- Ни при чем, естественно.
- Любовь красивая у всех, - сказала Леночка, но тут же, догадавшись, что имела в виду Наташа, сердито прибавила: - А ты, Наташка, вульгарный реалист. И от этого любовь не зависит.
- Мы так думаем, а они совсем иначе, - вздохнула Наташа. - Я еще в деревне жила, и бабка Авдотья, девяносто лет уже ей, созовет девок: "Ой, подружии, чего слыхала, будто Кольке-трактористу медаль вышла". "Перепутала ты, старая, - кричат ей, - медаль быку племенному с выставки дали, а Кольку на собрание потянем, уже соседку обрюхатил, жениться суля, и к другим подбирается". - "Ой, подружии, спутала, как не спутать, кому тут медаль, а кого на собранию.
И парня бранить-то, коль скорей вас бабами делает, - облыжность пустая вроде. От ума к сердцу тропка запутанная. Им, горемычным, природой налажено всякого способиться, аще б род не усох. И противу - стыдливость женская да осмотрительность. Они ж, бедолаги, ровно жеребчики несмышленые в запертую кормушку тыкаются, и уж тут его взнуздай мягонько, чтоб он, окаянный, от счастья своего не убег".
А когда помирать бабка вздумала, лежит и шепчет:
"Ой, подружии, каяться теперь хочу. Любила я много-о. Перед столькими винна за их мужиков. Неугомонно-то сердце бабье. И теперь уж совсем тело немощно и не чую при себе тут его, а душа окаянная снова ишо любви просит..."