Кольчатые черви, или аннелиды, – это тоже очень крупная и неоднородная группа. Сюда входят как общеизвестные дождевые черви и пескожилы, так и удивительные гигантские двухметровые рифтии (один из самых странных из обнаруженных на настоящий момент видов), менее крупные помпейские черви, обитающие вблизи гидротермальных подводных источников в воде невероятно высокой температуры, и колючие «рождественские елки» – спиробранхусы гигантские (Spirobranchus giganteus), получившие известность после того, как создатели фильма «Аватар» заселили планету Пандора их многократно увеличенными, но в целом достаточно правдоподобными копиями. Первыми червями, ставшими объектами серьезного научного интереса, оказались дождевые черви: Чарльз Дарвин изучал их поведение и образ жизни в саду своего дома в графстве Кент. Дарвин первым понял роль червей в образовании почвы. Также, к своему большому удивлению, он обнаружил, что дождевые черви проявляют черты разумного поведения: например, принимая решение при выборе листа подходящей формы, чтобы закрыть вход в свою норку.
«Высказанное Дарвином предположение о червях отнюдь не было частью какой-то кампании, чтобы доказать наличие у всех живых существ разума. Он отмечал, что другие низкоорганизованные животные не демонстрируют «такого уровеня интеллекта» (Джеймс Рейчелс).
Ну а теперь давайте обратимся к плоским червям. Интересен тот факт, что у плоских червей не развита полость тела, в которой могли бы размещаться органы: сердце, легкие или кишечник, – у них нет внутренностей как таковых. Именно поэтому они плоские: такая форма позволяет кислороду и питательным веществам распространяться по всему организму. Вообще, плоские черви – собирательное наименование для нескольких тысяч видов, которые можно разделить как минимум на три большие группы; причем различия между ними не менее очевидны, чем сходство. Такое многообразие стало одной из причин, почему я решил включить их в этот бестиарий. Плоские черви могут служить нам напоминанием о том, что невнимание к деталям и привычное использование названий часто мешают разглядеть важные различия и интересные особенности (так по крайней мере было со мной: до того, как я начал собирать материал для книги, я имел очень смутное представление о плоских червях и уж тем более о различиях между ними). Жизненные циклы некоторых плоских червей внушают ужас. Необычная окраска других делает их одними из самых ярких животных в мире. Третьи поражают невероятными сексуальными практиками. С учетом всех этих мрачных, веселых и необычных особенностей разнообразные организмы, объединенные обманчивым общим названием «плоские черви», предлагают отличную тему для размышлений о жизни и смерти.
Возможно, ацеломорфы (бескишечные турбеллярии) напоминают ранних двусторонне-симметричных животных. Таким по крайней мере было представление до 2011 г. Однако недавние данные говорят о том, что ацеломорфы приобрели относительно простую форму после того, как отделились от вторичноротого прародителя. См.: Amy Maxman (2011)
Плоские черви объединяют животных двух разных типов. В зависимости от образа жизни их также можно разделить на три группы. Первая группа – паразиты; эта группа включает более половины видов одного из двух типов, типа платигельминтов. Две другие группы – свободноживущие формы. Одна из них, турбеллярии, или ресничные черви (Turbellaria), также принадлежит платигельминтам. А вот вторая, бескишечные турбеллярии (Acoelomorpha, или Acoela), имеет с платигельминтами не больше общего, чем, например, с нами. Размером с перчинку и плоские, как блинчики, бескишечные турбеллярии не имеют ни мозга, ни нервного центра, а только сеть нервных волокон, которые становятся чуть погуще к передней части. Специальный орган – статоцист, отдаленно напоминающий вестибулярную систему во внутреннем ухе человека – отвечает за их равновесие. У некоторых видов есть глазные пятна, дающие возможность различать свет. В отличие, скажем, от восьмиглазых кубомедуз, абсолютно симметричных, бескишечные турбеллярии прошли бы отбор по установленным Томасом Брауном критериям для немифических животных: у них есть передняя и задняя части, а также правая и левая. Но как минимум один вид во взрослом состоянии мало чем напоминает животное. В молодости червь конволюта (Convoluta roscoffensis){18}, как подросток, экспериментирующий с алкогольными коктейлями в банках, заглатывает огромное количество водорослей и потом на протяжении всей жизни получает энергию исключительно в результате фотосинтеза этих водорослей. У себя на родине конволюта проступает на влажном песке в момент отлива, и побережье покрывается пятнами зеленой «слизи», на самом деле представляющей собой тысячи червей, которые используют солнечный свет для фотосинтеза, пока волна не возвращается, а черви вновь не прячутся в песок. Даже в лабораторных условиях или аквариумах черви не меняют привычный образ жизни, дважды в день выползая на солнечный свет. Рейчел Карсон пишет: «Не имея ни мозга, ни того, что мы могли бы назвать памятью или хотя бы системой восприятия, конволюта продолжает жизнь в чуждой среде, каждой клеточкой своего зеленого тела помня ритм приливов находящегося в отдалении моря».
Конволюта очень чувствительна к звукам человеческих шагов. «Если попробовать незаметно приблизиться к этим комкам “слизи”, она просто исчезает (прячется в песок), – рассказывает один из очевидцев. – Очень странное зрелище».
Лупоглазый ресничный червь (Dugesia)
Несколько видов среди турбеллярий (или планарий, как называют свободноживущих платигельминтов) имеют пару глуповатых маленьких глаз, что делает их, пожалуй, самыми симпатичными из всех червей. Как и у всех других платигельминтов (то есть всех плоских червей за исключением бескишечных турбеллярий), у них нет внутренней полости, или, по-другому, целóма, но это вторично «приобретенное» свойство. Иными словами, они произошли от организмов, которые первоначально имели целóм, но в ходе эволюции отказались от него как от лишней детали – подобно тому, как люди отказались от хвоста и большей части шерсти. Яркой и многоцветной окраской некоторые турбеллярии напоминают голожаберных моллюсков, быстрых и причудливых созданий, с которыми они не состоят в родстве. Многие голожаберные ядовиты, так что мимикрия здесь имеет очевидные преимущества. Ну а что касается двух самых популярных увлечений человечества – секса и войны, то здесь турбелляриям равных нет. Турбеллярии, являющиеся гермафродитами, устраивают впечатляющие бои: фехтуют своими пенисами, пытаясь проткнуть и оплодотворить друг друга.
Два плоских червя пытаются пронзить друг друга своими сдвоенными пенисами, располагающимся в передней части тела.
Вторая большая группа платигельминтов (объединяющая более половины нескольких тысяч известных видов, относящихся к этому типу) – паразиты. Среди них трематоды, ленточные черви и другие милейшие создания. Некоторые из них наносят огромный урон людям и животным. Так, трематоды вызывают шистосомоз – самую опасную паразитарную болезнь после малярии (которую вызывают простейшие рода Plasmodium). Когда личинки Taenia solium, свиного цепня, проникают в центральную нервную систему человека, они вызывают нейроцистицеркоз, особенно опасную разновидность эпилепсии. Паразитирующие в кишечнике человека ленточные черви, пусть и выглядят страшновато, ерунда в сравнении с этим.
Вряд ли можно представить что-то более жуткое, чем ленточные черви. Они поселяются в нашем кишечнике, печени, даже мозге и питаются нашей кровью. (Когда несколько лет назад главный редактор The Wall Street Journal пытался найти особенно нелицеприятный эпитет для Google, он назвал компанию «ленточным червем», следуя классической практике отождествлять самые ненавистные и неприятные для нас вещи с паразитами.)
«Антисемитизм, – заявил Гиммлер в апреле 1943 г., – это точно то же самое, что санитарная обработка. Избавление от вшей – это не вопрос идеологии. Это вопрос гигиены». «Как Гиммлер додумался до такого сравнения?» – задается вопросом Хьюго Раффлс (2009). Очевидно, что он опирался на историю наших страхов и предрассудков, на тот факт, что многие христиане традиционно ассоциируют евреев с болезнями и разного рода аморальным поведением. Так, в XIV в. на немецких землях чума была известна как Judenfeber («еврейская лихорадка»). Как отмечает Раффлс, нацисты так же извращали причины эпидемий, вспыхнувших во время Первой мировой войны. Тогда огромное число беженцев и военнопленных умирало от тифа и других переносимых паразитами болезней, и чаще виноватыми считали самих жертв. Циклон Б – химическое вещество, использовавшийся в газовых камерах, где убивали евреев, цыган и других заключенных лагерей смерти, – первоначально был разработан для уничтожения паразитов.
Наш страх паразитов и чувство отвращения, конечно, являются адаптационными механизмами. Но такой страх может превратиться в психопатологию – этот феномен многократно описывался в разное время и в разных странах. В частности, дерматозойный бред – форма психоза, при которой больному кажется, что он заражен паразитами. Страхи перед паразитами иногда могут использоваться в корыстных целях. Так, распространяя антисемитизм, нацисты сравнивали евреев и другие преследуемые группы с паразитами.
Получается, что рассчитывать на энтузиазм по отношению к паразитическим видам плоских червей (как и к любым другим паразитам) вряд ли приходится. Но если энтузиазма добиться не удастся, возможно, мы научимся хотя бы отдавать им должное, то есть понимать, что у них тоже есть свое место и роль в мире. Во-первых, ленточные черви – наши постоянные спутники. Человек работающий (Homo ergaster) – один из самых ранних представителей рода людей – был заражен паразитами{19}. Некоторые болезнетворные бактерии в нашем кишечнике, возможно, имеют очень древнее происхождение – доказательством тому служит тот факт, что те же самые паразиты поражают и глубоководных морских животных.
«В мире все живое свято, радость жизнь черпает в жизни», – писал Уильям Блейк. Но на самом деле жизнь зачастую «черпает радость» в смерти другой жизни, и, что пугает еще больше, поедание живых существ, пока они еще живы, весьма популярно на Земле. Практически все многоклеточные животные заражены паразитами. С точки зрения биомассы – чистый вес паразитов на самом деле превосходит вес крупных хищников, таких как акулы или львы, причем в некоторых экосистемах иногда в 20 раз. Этот факт может на первый взгляд показаться пугающим, особенно если вспомнить, почему паразиты так опасны: выеденные изнутри деформированные туловища, химическая кастрация, влияние на деятельность мозга, которая приводит к странному поведению и делает жертву беззащитной перед другими животными. Весь мир начинает казаться больным – подобно тому, как у Кольриджа образ смерти преследовал старого моряка. Рей Ланкестер, влиятельный зоолог следующего после Дарвина поколения, считал паразитов отвратительным результатом эволюционной дегенерации (при которой один организм становится зависимым от другого), причем он боялся, что та же участь ждет и западную цивилизацию.
Однако эволюция предлагает нам совсем другую трактовку. Паразиты часто бывают безвредными и нередко даже приносят пользу некоторым видам или всей экосистеме в целом. Их наличие может быть признаком хорошего здоровья. А некоторые паразиты, вопреки мнению Ланкестера, очень сложные организмы. Паразит, вызывающий токсоплазмоз, имеющийся у трети людей на планете, знает, как получить доступ к конкретной части мозжечковой миндалины своего хозяина, чаще всего – крысы, так что она теряет чувство страха перед запахом своего хищника. В каком-то смысле этот паразит лучше понимает принципы работы мозга млекопитающих, чем современные ученые. Что еще важнее, паразиты, возможно, сыграли роль в процессе становления и преобладания секса в мире животных: сопротивляться постоянному натиску паразитов могут только те виды, которые производят генетически разнообразных потомков, способных испытать новые пути защиты.
Питер Акройд назвал мировоззрение Уильяма Блейка «бьющим через край оптимизмом», считая, что он рожден из страстной ярости по отношению к миру вокруг. Но и у паразитизма есть своя, пусть и извращенная, поэзия, и Блейк тоже это понимал: потаенная любовь «невидимого червя» иссушает и убивает розу.
Несмотря на сказанное, для людей паразиты часто означают приближение смерти, а ведь окончание существования считается самой большой загадкой человечества. Но, если мы можем преодолеть отвращение к ленточным червям и взглянуть на них под другим углом зрения, точно так же мы, вероятно, в состоянии иначе взглянуть и на смерть.
Стремление побороть смерть управляло нашим поведением на протяжении всего человеческого существования. Другие животные, как и мы сами, могут распознавать опасности, но, судя по всему, никто из них не представляет себе так ярко и в таких мрачных красках противоположное жизни состояние. «Трагедия познания», как назвал это свойство человека антрополог Скотт Атран, вероятно, присуща человечеству уже около 500 000 лет, с тех пор как возникновение языка заставило нас отчетливее осознать факт отсутствия умерших. Мы всегда ощущали мрачное присутствие смерти, всегда знали, что за самыми разнообразными масками скрывается этот тихий и страшный собеседник, с которым мы ведем прерывистый, но никогда не прекращающийся диалог.
Возможно, нам необходимо рассматривать разные представления о смерти, как если бы мы воспроизводили эволюцию наиболее ярких плоских червей и по мере движения вперед приглядывались к разным цветам. Кто знает, какой цвет нам покажется наиболее подходящим? И какой цвет мы будем носить, когда, наконец, уйдем в небытие? Нужно ли жить, все время помня о смерти или, наоборот, как будто ее вовсе не существует? Можем ли мы выбрать свое отношение (или несколько разных), которое было бы адекватно реальности? Или даже самая лучшая наша догадка будет своего рода анозогносией – многослойной формой отрицания? Вот что пишет Эсхил в дошедшем до нас фрагменте «Ниобы»:
Монтень упал с лошади и едва не погиб, когда ему было всего 30 лет. Он серьезно пострадал и пережил состояние, когда, по словам Сары Бейквелл, «Монтень и жизнь вот-вот должны были разойтись, причем без сожаления и официального прощания, как два гостя, слишком пьяных, чтобы попрощаться перед уходом». О стоицизме в современном мире см. Уильяма Ирвина (2009).
Даже для тех, кто считает себя абсолютно рациональным и для кого смерть не таит никаких тайн, в ней остается многое, что не поддается контролю. Например, принять собственную смерть некоторым относительно легко, но смерть любимого человека (или самой большой мечты) оказывается непереносимой. После смерти дочери Туллии Цицерон надеялся, что ему поможет философия стоицизма, которая предлагает равнодушно относиться к событиям, которые мы не можем изменить. Но вскоре он понял, что эта доктрина не отражает человеческие чувства и эмоции. «Не в наших силах забыть или смириться с обстоятельствами, которые мы считаем злом, – пишет он. – Они разрывают нас на части, сражают нас, пронзают нас, обжигают, душат – и вы, стоики, призываете нас забыть о них?» Личная близкая встреча со смертью относительно не затронула Мишеля Монтеня, но смерть близкого друга Этьена де ла Боэси опустошила его.
Второй закон термодинамики гласит, что любая физическая система стремится к хаосу. Жизнь – это тоже система, так что и она должна когда-то закончиться. Вечности не существует. В конце концов все станет очень темным и очень холодным – почти как Англия зимой. Некоторые из наиболее проницательных умов конца XIX в. с трудом смогли смириться с этим жестоким физическим законом. (С этой точки зрения физика оказалась чем-то противоположным религии: как ее охарактеризовал Маркс – «сердце бессердечного мира».)
В начале XX в. Бертран Рассел – вот уж классический пример упорного англичанина – проповедовал героическое неповиновение:
В юмористической форме три закона термодинамики были сформулированы следующим образом: 1) вы не можете победить; 2) вы не можете даже добиться ничьей; 3) вы не можете выйти из игры.
«Идея энтропии настолько пугает людей, – утверждает физик Влатко Ведрал (2011) – он говорит почти серьезно, – что даже длительное размышление на эту тему сгубило некоторые наиболее выдающиеся умы конца XIX в.: Людвига Больцмана, Пауля Эренфеста и Роберта Майера, так же как и философа Фридриха Ницше». «Здесь нужна оговорка, – продолжает Ведрал, – если читатель хочет продолжать чтение о втором законе, он делает это на свой страх и риск, и я не несу никакой ответственности».
Все труды веков, вся преданность, все вдохновение, вся полуденная яркость человеческого гения обречены на гибель в гигантском пожаре Солнечной системы; и сам храм достижений человека неизбежно будет погребен под развалинами Вселенной – если этот факт и нельзя назвать бесспорным, он уже практически не вызывает сомнений, так что всякая философия, отрицающая это, несостоятельна. Только на этом фундаменте правды, только на твердом основании несгибаемого отчаяния можно построить обиталище для души.
Рассел считал, что этого основания достаточно, чтобы достойно прожить жизнь. Пятьюдесятью годами позже это мнение все еще поддерживало его неукротимую деятельность: в частности, при создании документа, ставшего известным как манифест Рассела – Эйнштейна, в котором оспаривались направленные на всеобщее уничтожение политики сверхдержав в период холодной войны. Это образец гуманистической позиции, отличный пример понимания ценности «маленькой Земли», на которой мы живем, – бледно-голубой точки, как позже назвал ее Карл Саган – вместо поиска некоего невидимого трансцендентного.