Если смотреть на плывущую под водой кожистую черепаху, она похожа на гигантскую скалу. Она надвигается на вас: огромный монолит в переливах воды и света, – приковывая внимание с силой, соизмеримой с гравитацией, пока не проплывает мимо, легко и быстро, чтобы вновь раствориться в морской голубизне. Это переживание похоже на само сознание: преходящее видение, придающее объемность настоящему моменту, фокусировка внимания, заставляющая игнорировать все остальное вокруг.
Чешский поэт и ученый-иммунолог Мирослав Голуб определил «параметры настоящего момента» как примерно три секунды – столько, сколько необходимо, чтобы прочитать строфу стиха.
Отдельная особь кожистой черепахи вряд ли может похвастаться тем, что мы называем сознанием. В конце концов, мозг этого животного размером не больше виноградины. Память и навыки, необходимые ему для совершения их навигационных подвигов и обустройства гнезд, обусловлены его повседневной жизнью. Но, сами того не зная, черепахи обладают определенной грацией. Дело не только в бесчисленных формах жизни, которые появились в ходе эволюции и продолжают эволюционировать, пока наша планета проходит свои циклы согласно закону тяготения; это узор и танец, которые возникли задолго до нас и, вероятно, сохранятся в далеком будущем, окружая наше кратковременное пребывание на Земле красотой. Кожистые черепахи мирно и с большим достоинством плывут по водам океана (океан греки считали великой рекой, воды которой омывают сушу). Мы же, для сравнения, всю свою короткую жизнь куда-то спешим, скачем туда-сюда, пока наконец не замедляемся и не останавливаемся.
Дув Драаизма (2004) заметил: «Объективное время на часах движется равномерно, как река, текущая по долине. В начале своей жизни человек резво бежит по берегу вдоль реки, опережая ее течение. Под вечер он устает, и река убегает вперед, а человек – отстает. В конце концов, он останавливается и решает прилечь на берегу, а река все продолжает свое мерное течение, такое же спокойное и невозмутимое, как вначале.
Представление о том, что наш мир покоится на спине гигантской черепахи – или нескольких черепахах – не так уж абсурдно, если считать его метафорой. Большинство космологов считают, что материя и энергия Вселенной, которые видимы для нас, и, следовательно, мы имеем о них некоторое представление, как огромная черепаха в бескрайнем океане – лишь небольшая часть целого, тогда как темная материя и темная энергия составляют значительно бо́льшую его часть. И если верно предположение некоторых ученых, что наша Вселенная – одна из многих на одном из многочисленных уровней мультивселенной, то мы можем сказать, что в каком-то смысле там действительно черепахи до самого низа. Та черепаха, которую мы видим, становится талисманом для брахмана, символом бескрайней трансцендентной реальности, основой для материи, энергии, времени и пространства.
Я снова вспоминаю тот пустынный пляж, на котором мы несколько лет назад наблюдали за кожистыми черепахами. Облака рассеялись, и сквозь них начал пробиваться лунный свет. Вскоре небо полностью очистилось, и свет звезд стал таким ярким, что появились тени. Океан успокоился. Мы начинаем замечать какое-то шевеление в песке. Детеныши кожистой черепахи, каждый из которых легко уместится на человеческой ладони, проклевываются из яиц, отложенных в гнездах по соседству несколько недель назад, и направляются к воде – решительные, словно крохотные игроки в регби, бегущие к боковой линии. У каждого на спине перламутровые пятнышки, образующие каплевидный узор, похожий на аналемму Солнца, видимую с поверхности планеты Марс.
Помню, мой покойный ныне друг, архитектор и морской инженер Вольф Гильберц, веривший, что человечество может достичь своих целей, не уничтожив при этом нашу планету, рассказывал мне одну историю. Вольф мечтал о том, чтобы построить на удаленных мелководьях в Индийском океане «экотопию» – искусственный остров из минералов, полученных электролизом с помощью энергии волн и солнечного света. Он рассказывал мне о предварительной экспедиции, которую организовал на предполагаемое место строительства со своим коллегой, биологом Томом Горо:
Мы стали свидетелями уникального метеорологического явления. Представь: поверхность моря более гладкая, чем зеркало, безоблачное ночное небо. Отражение звезд в воде настолько яркое, что казалось, под нами второе небо. Горизонт сместился, и все боги, по-видимому, наслаждались моментом. Такое бывает раз в жизни. Если что, с научной точки зрения все может объяснить Том.
Наблюдая, как маленькие черепашки со всех ног бегут к темной воде, где большинство из них будет съедено другими животными еще до того, как они вырастут с кулачок ребенка, а из выживших большая часть попадет в «мясорубку» человеческой цивилизации, мы все-таки почувствовали, что представление Шопенгауэра об этом мире как о месте бесконечной боли и страдания, было ошибочным. Некоторые из этих черепашат, возможно, все-таки выживут, и вернутся сюда, и снова поползут по песку – только теперь их туловище будет в 2000 раз тяжелее. Как утверждал ярый атеист Альбер Камю, Сизифа следует представлять счастливым. И в ту ночь нам показалось, что где-то в далекой Вселенной боги улыбаются.
Паук-скакунчик
Phidippus mystaceusТип: членистоногие
Класс: паукообразные
Семейство: пауки-скакунчики
Охранный статус: не присвоен
Тебе следует лишь изменить направление…{41}
Франц КафкаНесколько лет назад в графстве Йоркшир в помидоре было обнаружено послание Бога. Арабские буквы были видны четко – тем, кто мог их разглядеть, – в двух половинках мякоти и семенах, окруженных мандалой несъедобной кожицы. На ум приходят два возможных объяснения этому феномену. Либо Высшее Существо решило проявить Себя не только в ураганах или квазарах. Либо те, кто видел в помидоре буквы, были подвержены апофении – склонности видеть структуру или взаимосвязи там, где их на самом деле нет.
Каково бы ни было объяснение истории с томатом, надо признать, что людям часто свойственно видеть то, чего в действительности нет. Все мы видим человеческие лица в неодушевленных объектах – явление, известное как парейдолия. Эволюционные психологи считают, что это свойство имеет адаптивное значение. Если плохо различимый предмет в высокой траве окажется камнем, а не мордой льва и никакое опасное животное на самом деле в этой траве не прячется, последствия такой ошибки окажутся гораздо менее серьезными, чем если принять льва за камень. Кроме того, мы, гиперсоциальные существа, уделяем огромное внимание изучению и толкованию мимики и изменений в ней, иногда едва уловимых. Нейробиологи обнаружили, что значительная часть зрительной коры головного мозга в основном занята выполнением этой непростой задачи.
Что уж тогда говорить о таком животном, как паук-скакун? У него, несомненно, есть лицо, самое настоящее, украшенное белыми усами и черными хохолками на макушке. Но на этом лице две пары глаз (передние медиальные и передние боковые). Так что наш взгляд начинает перескакивать с одной пары на другую, не зная, на какой остановиться и сфокусировать внимание. Есть в нем что-то от оптической иллюзии, рисунка «утка или кролик» – такой паучий обман зрения. (Помимо четырех передних глаз у этого паука есть четыре задних – пара маленьких и еще пара покрупнее, – расположенных дальше на головогруди – как «пузыри», в которых помещалось орудие среднего верхнего стрелка на бомбардировщике «Ланкастер»).
Иллюзия «утка или кролик»
Обитающий в Северной Америке мистацеус – паук-скакунчик – один из примерно 5000 видов широко распространенного семейства пауков (восьминогих дышащих воздухом и с ядовитым укусом членистоногих), которых можно встретить повсюду, кроме Гренландии и Антарктики. Только в Великобритании их насчитывается 36 видов. Пауки-скакунчики размером меньше ногтя на вашем мизинце, обладают очень острым зрением и интересными охотничьими приемами и любят полакомиться пчелами, жуками и нередко другими пауками. У некоторых видов зрение лучше, чем у кошек, превосходящих их по размеру более чем в 100 раз. Хотя возможности их передних глаз довольно ограничены, все восемь вместе позволяют просматривать большие участки вокруг себя. (Как у многих пауков, слух у них тоже очень тонкий. Слышат они с помощью волосков на ногах, чувствительных к любому колебанию воздуха.) И прыгают они гораздо лучше кошек – с учетом их размера. Пауки-скакунчики способны прыгать на расстояния, в 50 раз превышающие длину их туловища, и могут очень точно выбирать места приземления. У них даже есть страховка: шелковая нить, крепящаяся к месту старта, на случай, если они неправильно рассчитают и недопрыгнут до цели. Паук-скакунчик – прожорливый обозреватель пространства и чемпион банджи-джампинга и паркура в одном лице.
Не менее отважны мистацеусы и другие пауки-скакунчики в делах любовных. Самцы многих видов во время ухаживания приобретают кричаще яркую окраску. У самцов аудакса (Audax), близкого родственника мистацеуса, щупальца такие же яркие, как оперение райской птички, – какая дамочка устоит перед парнем с разноцветными гениталиями на лице. А вот другой скакунчик, Hentzia palmarum, довольствуется ярко-оранжевыми волосками вокруг передних четырех глаз. У каждого вида пауков-скакунчиков есть собственные уникальные танцы для устрашения и обольщения – это настоящее представление из трех или семи актов, сочетающее элементы фламенко и танца африканских шахтеров «Гамбут».
Паук-скакунчик мистацеус
Но некоторые пауки-скакунчики примечательны даже не столько своей внешностью, сколько интеллектуальными способностями. Самый посредственный род может похвастаться очень умными видами. Среди них можно назвать, например, Portia labiatа, или белоусая портиа, – это обитающий в Южной и Восточной Азии паук-скакунчик, питающийся исключительно другими пауками. (Все пауки-скакунчики, как и вообще все пауки, по большей части хищники, но обычно выбирают более легкую добычу. Исключение составляет обитающий в Южной Америке паук-вегетарианец с восхитительным названием «багира Киплинга» (Bagheera kiplingi).) Портиа меняет свое поведение в зависимости от того, на какое животное охотится: наблюдает за повадками видов, которые не встречались ему ранее, а потом подражает им, чтобы обмануть их, либо планирует хитроумные схемы нападения, если прямая атака кажется слишком опасной. Портиа может потратить целый час на изучение территории, на которой находится противник, и растительности вокруг, выбирая лучший способ неожиданного нападения. Ученые объясняют столь длительную подготовку тем, что, хотя у этого паука отличное зрение, способность воспринимать и обрабатывать информацию у него достаточно ограниченная. Так что паук-скакун систематически сканирует небольшие отрезки территории своими передними глазами, пока в конце концов ему не удается воссоздать карту в своем воображении – процесс немного похож на загрузку объемной картинки с высоким разрешением из Интернета при очень низкой скорости соединения. Когда создание карты завершено, портиа обычно исполняет свой план безукоризненно, быстро отступая и возвращаясь, если понимает, что план оказался тупиковым, выбирая правильное решение и в конце концов нападая на жертву, как хорошо подготовленный ниндзя-спецназовец.
Пауки-скакунчики способны усиливать остроту зрения, заставляя сетчатку слегка вибрировать из стороны в сторону, что позволяет собрать больше информации, не двигая туловищем, – глаза паука сидят на его голове неподвижно. На этот трюк обратили внимание ученые, исследуя способы усовершенствования систем видеовосприятия робота-марсохода.
Человеческому мозгу также приходится обрабатывать огромные объемы информации, поступающие от органов восприятия, особенно глаз, и значительная часть этой работы связана с отбором информации, которую можно игнорировать. Узкий фокус глаз Portia во многом выполняет функцию такого фильтра. Соответственно, «продуманные решения» паука на самом деле – следствие ограниченности воспринимаемой информации.
Различия между пауками-скакунчиками и людьми (по крайней мере большинством известных мне людей) очевидны. Не последнее из них – большая пропускная способность и мощность процессора: в нашем головном мозге около 100 млрд нервных клеток по сравнению всего с 600 000 у паука. И,конечно, мы многократно увеличиваем наши способности благодаря сотрудничеству и совместной работе, создавая сети поддержки и передачи информации с другими людьми, более мощные и сложные по сравнению с тем, на что способен любой человек по отдельности. Но, как и пауки, мы живем в узкой области относительно мира в целом. «Человек способен одновременно воспринимать только очень ограниченное число вещей, – утверждает Крис Кельвин в романе Станислава Лема «Солярис». – Мы видим только то, что происходит у нас на глазах, здесь и сейчас». И как пауки пытаются справиться со своими ограничениями, создавая в голове карту, так и мы познаем мир, неосознанно дорисовывая общую картину из фрагментов восприятия, памяти и предположений: фокус, позволяющий нам составить грубую модель происходящего, которую мы принимаем за реальность (см. главу 7 «Гонодактилус»).
Память – одно из наиболее ценных наших качеств. С помощью памяти мы создаем собственную личность и культуру. И хотя способности нашей памяти и то, как мы ее используем, поистине удивительны, – особенно если мы не выпили пару лишних стаканчиков – это все равно часть природы, неотделимая от нее. Память, если определять ее как способность сохранять информацию для использования в дальнейшем, является основой самой жизни.
Первые живые системы, возможно, созданные, чтобы существовать в мире РНК, характеризовались (помимо прочего) именно таким качеством: способность записывать в свои химические коды и позже воспроизводить свойства, которые помогали им выжить. Все существующие в современном мире организмы сохраняют подсистемы, которые были впервые закодированы в период, когда только возникла основанная на ДНК жизнь – около 4 млрд лет назад{42}. Каждую минуту наши клетки воспроизводят процессы, имевшие место еще в период архея. Большая часть мировой памяти продолжает оставаться полностью бессознательной и даже не требует наличия мозга. Хорошим примером может послужить иммунная система: она «запоминает» вирусы, бактерии и другие неприятные вещи, с которыми вы сталкивались в течение жизни. Принципы ее работы достаточно сложны, но, если несколько упростить, процесс выглядит так: когда вы сталкиваетесь с патогеном, специальные клетки иммунной системы формируют память о нем. Если вы встретите этот патоген еще раз, клетки «памяти» распознают его, и ваш организм сможет быстрее выстроить систему защиты. То же самое происходит у растений и животных.
Гипотеза мира РНК предполагает, что жизнь на основе рибонуклеиновой кислоты предшествовала жизни на основе дезоксирибонуклеиновой кислоты и белка. РНК способна одновременно и хранить генетическую информацию, как ДНК, и катализировать химические реакции, как фермент белка. Мир РНК, возможно, возник из многочисленных более ранних самовоссоздающихся молекулярных систем, которые РНК вытеснила. Таким образом, первые протоформы, существовавшие до РНК, были «забыты».
Человеческая память может быть богатой, гибкой и острой, как, насколько нам известно, ни у одного другого существа на Земле. Ужас, который нам внушает несовершенство памяти и ее ухудшение, сравнимы разве что с нашим страхом смерти. Но помнить можно и слишком много. В одной из историй Хорхе Луиса Борхеса молодой работник фермы Иренео Фунес падает с лошади и получает сильное сотрясение. Когда он приходит в себя, его чувства восприятия и память оказываются «совершенными». Теперь предыдущая жизнь кажется ему сном: он смотрел, не видя, слушал, ничего не слыша, и почти все забывал. В своей новой жизни Фунес может вспомнить «форму облаков в южной части неба утром 30 апреля 1882 года… и сравнить их в памяти с красными прожилками мраморного переплета книги, которую видел всего один раз, или с веером брызг от весла на Рио-Негро накануне битвы Квебрахо». Но поток впечатлений и воспоминаний оказывается таким мощным, что Фунес не в состоянии с ним справиться, и перестает вообще вставать с кровати, «неподвижно глядя на фиговое дерево за окном или паутину». Он теряет способность к генерализации и абстрактному мышлению, для которых необходимо забывать отдельные мелкие детали. Он перестает понимать мир вокруг, не способен думать.
Получается, чтобы успешно функционировать, мы должны уметь забывать. Психологи и философы уже давно признали этот факт. Уильям Джеймс в 1890 г. цитировал своего коллегу Теодюль-Арман Рибо: «Не умея забывать поразительное количество состояний сознания и мгновенно забывать множество самых разных вещей, мы вообще были бы не в состоянии ничего запоминать. Таким образом, забвение… это не болезнь памяти, а условие ее здоровья и жизнеспособности». Более чем за 200 лет до этого Томас Браун рассуждал: «Не знать ничего о неприятностях, которые нас ожидают, и забывать те, что были в прошлом, – милость природы, которая позволяет нам справляться с немногими безрадостными днями, отведенными нам, благодаря этому наши чувства не возвращаются в болезненных воспоминаниях, наши горести не продолжаются в постоянном повторении». Фридрих Ницше был более краток (1886): «Благословенны забывчивые, ибо они не помнят собственные глупости».
«Если идея памяти… может до такой степени ослабеть, что будет принята за идею воображения… идея воображения может достигнуть такой силы и живости, что сойдет за идею памяти и окажет одинаковое с последней воздействие на веру и суждение»[2] (Дэвид Юм).