«Если идея памяти… может до такой степени ослабеть, что будет принята за идею воображения… идея воображения может достигнуть такой силы и живости, что сойдет за идею памяти и окажет одинаковое с последней воздействие на веру и суждение»[2] (Дэвид Юм).
Возможно, здравие ума подразумевает баланс между избыточностью и недостаточностью памяти. Но даже такой взвешенный подход не защищает от заблуждений. Недавно нейробиологи доказали то, о чем Дэвид Юм подозревал уже 300 лет назад: вспоминание является актом воссоздания и поэтому подвержено искажениям и домыслам – «реальные» воспоминания становятся легендой, а легенда – «воспоминаниями».
Получается, в самом ценном для нас опыте сознания заключен некий парадокс. С одной стороны, мы хотим полностью присутствовать в настоящем моменте: как писал молодой Людвиг Витгенштейн, «только человек, живущий не во времени, а в настоящем, счастлив». С другой стороны, мы хотим воссоздать и сохранить наиболее полную картину мира вокруг нас, а такая картина должна включать и внятное отображение его прошлого и основ. Например, историк Робин Коллингвуд утверждал, что «история и то же самое можно сказать о памяти – это триумф разума над временем. В процессе мышления… прошлое живет в настоящем, и не как “след” или воздействие на физический организм, а как объект исторического представления разума о себе самом в вечном настоящем».
Маркус Чоун (2007) предположил, что в точке омега (согласно гипотезе Фрэнка Типлера, время, когда, технология позволит достичь состояния, не отличимого от вечной жизни) самой большой радостью для человека станет возвращение к вечным «летним» дням детства, когда еще была жива ваша любимая собака, а родители были молоды и полны сил. Наверное, именно эту идею передают заключительные сцены фильма Терренса Малика «Древо жизни» (2011).
Иногда мне кажется, что самые важные моменты нашей жизни проходят в попытках преодолеть пропасть между двумя этими состояниями – полным погружением в настоящий момент, с одной стороны, и стремлением жить воспоминаниями – с другой. Нам очень хочется достичь двух этих состояний одновременно. И мы смотрим то в одну, то в другую сторону, не зная, на чем остановить свой взгляд, точно так же, как мы не можем определиться, на какой из двух пар глаз пауков-скакунчиков сконцентрировать свое внимание. «Лицо» паука не выражает ничего: оно не подсказывает, куда смотреть, и, подобно кошке из «Маленькой басни» Франца Кафки, паук очень хотел бы нас сожрать, если бы мог.
Наутилус
Nautilus spp.Тип: моллюски
Класс: головоногие
Подкласс: Nautiloida
Охранный статус: не присвоен, но численность многих популяций уменьшается
Все, что было нужно, это чтобы одному из нас удалось сделать бесконечную спираль и время могло существовать.
Qfwfq (Итало Кальвино. Космикомические истории)Так и наш мир в цветенье бесконечном по усмотренью тайной микросхемы, и в море ясном и беспечном, он держит восходящий курс, а вместе с ним и все мы.
Дон Патерсон. БатисфераВряд ли можно назвать много живых существ, после смерти которых остается красивый труп. Исключение, наверное, составляют только древние дубы, которые еще можно встретить кое-где в укромных уголках Британских островов, и наутилус, дальний родственник кальмаров и осьминогов, обитающий в тропических водах. В случае с дубом изгибы и шероховатости его ствола и ветвей продолжают рассказывать о силах, формировавших его в течение 500 лет его жизни и теперь запечатленных, как в скульптуре. Что касается наутилуса, обитателя раковины, его век относительно недолог – обычно не больше десяти лет, зато пережившая его раковина – в сечении представляющая собой логарифмическую спираль – пример идеальной симметрии. Дуб – мощное, полное силы музыкальное произведение, а наутилус – один его аккорд.
Спираль раковины наутилуса логарифмическая, но не «золотая». Золотая спираль – частный случай логарифмической, которая удаляется от центра на показатель φ, то есть «золотое соотношение» (1 + √5)/2 для каждой четверти оборота.
Впервые я увидел такую раковину на песчаном пляже одного из островков Индонезии (за многие сотни миль от того места, где несколькими годами позже наблюдал за кожистыми черепахами). Это местечко было настолько тихим и пустынным, что легко было представить, как вы оказались в мире за век до появления – или после исчезновения – человека. (Конечно, это было обманчивое впечатление: остров находился внутри заповедника, охраняемого от толп жаждущих.) Раковина была разбита, но, несмотря на это, мне показалось, что я вдруг увидел трехмерный предмет в плоском мире. Я почувствовал почти благоговение – детское ощущение, что это послание из глубин.
Конечно, найденная мной раковина наутилуса не была посланием богов, следами на песке Родоса{43}. Но более пристальный взгляд на животное, создавшее эту раковину, возможно, позволит пролить свет на некоторые чудесные загадки. В этой главе мы попытаемся разгадать три из них. Первая связана со временем: жизнь наутилуса коротка, а вот спиралевидная форма его раковины имеет древнее происхождение: она старше древних дубов или любого другого дерева, а формы, из которых она развилась, помогают узнать возраст самого времени.
Древнегреческие и римские философы считали, что окаменевшие и впечатанные в скалы раковины – остатки древних животных, оказавшиеся на дне моря, когда-то покрывавшего сушу. Но с исчезновением Римской империи в Европе эта идея почти забылась, и к эпохе Возрождения, когда согласно христианской доктрине считалось, что мир существует всего несколько тысяч лет, возникли две новые теории для объяснения феномена этих раковин. Согласно первой, это неживые структуры, выраставшие в скалах спонтанно, как кристаллы. (То обстоятельство, что они так напоминали живых существ, не смущало тогдашних ученых: это расценивалось как проявление гармонии между различными царствами природы.) Сторонники другой теории утверждали, что это остатки живых морских существ, которые оказались на вершинах гор во время библейского потопа. Некоторые относились с недоверием к обеим теориям. В своих секретных записях, сделанных в начале XVI в., Леонардо да Винчи отмечал, что ископаемые обычно обнаруживали в неоднородных пластах, что дает основание полагать, что их возраст разнится. Так что один потоп не мог объяснить происхождение их всех. Он также сомневался в том, чтобы ископаемые могли вырасти из «семян» в скалах, в то время как кольца роста раковин свидетельствуют о том, что они росли, не разрушая окружающий их материал.
Более чем через 150 лет после да Винчи Роберт Гук (которого иногда называют английским Леонардо) испытывал аналогичные сомнения, исследуя разнообразные спиральные формы, в изобилии обнаруженные в некоторых напластованиях. Гук считал, что эти формы, известные как аммониты, являются минерализованными раковинами морских организмов. Но он оказался в очень затруднительном положении, так как христианская доктрина заставляла считать, что животные остаются вечно неизменными, а эти раковины мало напоминали известные ему разновидности. Гук постарался собрать информацию обо всех возможных живых аналогах и обнаружил наутилуса, который в то время был в Европе большой редкостью. Его раковина имела такую же спиралевидную форму, как у аммонитов, но если раковины последних по большей части были шероховатыми или даже покрыты шипами, то у наутилуса они гладкие. Гук сделал простой, но очень смелый для того времени вывод: «В предыдущие века существовало множество других видов животных, которых нет в наше время; и нельзя исключить, что многих из тех, что живут сейчас, не было с самого начала». Он бросал откровенный вызов представлениям о том, что виды не вымирали и не возникали со времен Творения мира.
Термин «аммонит» восходит к Плинию, он называл их ammonis cornua, или «рога Амона». Египетский бог Амон обычно изображался со скрученными бараньими рогами. В средневековой Европе аммонитов считали окаменевшими змеями.
Иллюстрация ископаемых, выполненная Робертом Гуком около 1705 г.
Выводы Гука отражали фундаментальный сдвиг в мышлении европейцев. В течение следующего столетия естествоиспытатели продолжили еще более пристально изучать ископаемых и начали понимать, что единственное объяснение этих открытий – огромное прошлое, в котором не было места человеку. От открытия «геологического времени» просто захватывало дух – как у человека, который привык видеть все в двух измерениях и внезапно открывает стереоскопическое зрение – и понимает, что стоит на краю высокого обрыва. «Голова начинает кружиться, когда заглядываешь так глубоко в пропасть времени», – писал Джон Плейфэр, близкий друг пионера геологии Джеймса Хаттона, в 1788 г.
Эразм Дарвин, современник Хаттона и дедушка Чарльза, был одним из тех, кто отстаивал теорию длительной истории, которая бы позволила сложным формам жизни эволюционировать из простых форм. Однако как именно действует эволюция, Эразм Дарвин представлял довольно слабо: его девизом было E conchis omnia, то есть «все из раковины», и только его внук предложил идею естественного отбора. Хотя теория Чарльза Дарвина не возникла непосредственно из сравнения наутилуса и аммонитов, она могла появиться только благодаря признанию существования геологического времени и в конечном итоге опиралась на работы Гука и других ученых, первыми начавших задавать вопросы о сходстве между наутилусом и этими загадочными спиралевидными ископаемыми.
На самом деле наутилус не произошел от аммонитов. Этот моллюск является представителем еще более древнего подкласса головоногих, наутилоидей, которые появились в ископаемой летописи примерно 490 млн лет назад. С тех пор в разные периоды существовало около 2500 видов, но современные наутилусы принадлежат всего нескольким видам двух родов. Современные наутилусы разительно отличаются от других головоногих, таких как каракатицы, кальмары или осьминоги. Самое заметное отличие в том, что они по-прежнему живут в своих раковинах, хотя остальные головоногие отказались от такой практики десятки миллионов лет назад. Кроме того, их нервная система и мозг устроены намного проще. (В какой-то степени эту простоту они компенсируют мускульной силой: наутилус может иметь до 90 щупалец – намного больше, чем у других головоногих, – которые окружают двумя венчиками его клювообразный рот роговыми клювообразными челюстями.) В отличие от других головоногих, щупальца наутилуса не имеют присосок, зато они более крепкие и, хватая добычу (излюбленная пища наутилуса – омары, только что сбросившие панцири и потому мягкие), сдавливают ее до тех пор, когда можно будет приступить к еде – тогда наутилус начинает отщипывать по кусочку от своей жертвы. Наутилус плавает в воде благодаря заполненным газом внутренним камерам, и, хотя не очень хорошо держит курс, иногда врезаясь в препятствия, он бывает беспощадным охотником, когда подворачивается удобный случай. Наутилус может ускоряться, всасывая воду в мантийную полость, а затем, сокращая мускулы, выстреливая ее из воронки (иначе ее называют выходной сифон), которую он способен направлять в разные стороны.
Вода, которую наутилус втягивает, чтобы ускорить свое движение, проходит через жабры, прежде чем выйти из тела моллюска. Так он может дышать при движении.
Древние представители подкласса наутилоидей отлично умели использовать свои щупальца и превратились в опасных морских хищников в ордовикском периоде (примерно 488–443 млн лет назад). У многих видов, хотя и не у всех, раковина была конусовидной формы – как шляпа волшебника или некоторые дорожные знаки. Некоторые вырастали до гигантских размеров: ортоконы (Orthocone) и камероцерасы (Cameroceras) – остроголовые акванавты ордовика – в длину были с человека, если не с жирафа. Возможно, барочные шипы на спинах некоторых трилобитов, таких как Ceratarges, появились именно для того, чтобы сделать их менее привлекательной добычей для этих монстров.
Мир, в котором «царствовали» эти существа, был совсем не таким, как наш. Наша планета вращалась тогда вокруг своей оси быстрее, чем сейчас. Сутки продолжались 21 час, а в году было 417 дней. Кроме того, Луна находилась ближе к Земле. Можно представить ее себе: огромную, яркую, быстро перемещающуюся в небе над морем – кажется, что достаточно протянуть руку и можно до нее дотронуться (как это действительно удается в абсурдном и очень красивом рассказе Итало Кальвино «Расстояние до Луны»). Близость Луны делала приливы более высокими, а отливы более низкими, чем сегодня. Это все оказывало влияние на скорость роста и развития морских организмов. У современных наутилусов микроскопические слои (видимые как микро-ребрышки) раковины формируются ежедневно в соответствии с лунным циклом. Именно эти слои постепенно слагаются в спиральную раковину. Сегодня у этих моллюсков обычно примерно 29 пластин на каждую камеру, что соответствует количеству дней в лунном месяце. Но чем древнее раковина моллюска, тем меньше в ней слоев. В ордовикском периоде у наутилоидей, судя по всему, было 8–9 в каждой камере – это позволяет предположить, что лунный месяц тогда был лишь немногим продолжительнее нашей недели.
В течение десятков миллионов лет наутилоидеи были самыми многочисленными головоногими и самыми опасными морскими хищниками. Однако в конце силурийского периода все большее распространение начинают получать аммониты, и именно они эволюционировали в многочисленные разнообразные виды, которые так поразили Гука и его современников и позже помогли геологам реконструировать историю Земли. За свои примерно 335 млн лет существования аммониты «примерили» самые разнообразные формы и размеры, и так и эдак преобразуя свое морфологические пространство. Большинство раковин аммонитов имели форму плоской спирали. В основном они были маленького размера, но по крайней мере один из видов достиг более чем 2 м. Другие имели улиткообразную форму. Некоторые виды, такие как ниппониты (Nipponite), которые могут похвастаться очень необычным видом, развили невообразимые асимметричные формы (ниппониты заставляют вспомнить слова Сэмюэла Джонсона о Тристраме Шенди: «Ничто столь странное не может просуществовать долго»). Группа аммонитов оказалась отлично приспособленной, стойко перенося любые удары судьбы, в том числе пермское вымирание, когда исчезло примерно 95 % видов морских животных. Но в конце концов во время мел-палеогенового вымирания исчезли и они.
Предкам современных наутилусов каким-то образом удалось выжить. Возможно, способствовал этому их очень простой образ жизни: этих «падальщиков» характеризует крайне медленный метаболизм, им достаточно есть примерно раз в месяц.
В одном из сюжетов «Космикомических рассказов» Кальвино главный герой Qfwfq проводит длительное время как моллюск, приговоренный к вечному существованию в настоящем. Дни и ночи разбиваются о него, «как волны, все одинаковые или отмеченные случайными различиями». Чтобы как-то отделить свое существование, свое настоящее, Qfwfq начинает строить раковину, надеясь оставлять отметины в спиральных пластинах, как если бы он создавал собственные часы. Он пытается сделать раковину-время как можно более длинной и прочной, но это оказывается невозможным: с определенного момента рост раковины прекращается – все, это конец. Тысячи других моллюсков силятся повторить его эксперимент, но и у них ничего не выходит: «Время отказывается длиться, раковины – хрупкие, они обречены рассыпаться. Это лишь иллюзия времени, продолжающаяся только на протяжении малюсенькой спирали; осколки времени, отделенные и отличимые друг от друга». Наконец Qfwfq понимает, что кто-то другой должен «сделать так, чтобы все, что осталось или погребено, стало знаком чего-то еще». Очевидно, что кто-то другой – Кальвино даже не нужно об этом говорить – это мы. Это мы нашли связи между разрозненными спиралевидными раковинами и поняли, что каждая их разновидность означает определенный шаг эволюции, образуя непрерывную спираль времени, которую мы называем историей Земли. Геологическая летопись создана существованием разных видов, но только человек смог ее прочитать.
Вторая удивительная загадка наутилуса – внутренняя архитектура его раковины. Отделения внутри нее, или камеры, наутилус использует как поплавки, наполняя их газом или жидкостью или, наоборот, откачивая их из камер через сифоноподобную трубочку, регулируя таким образом плавучесть. Этот замечательный адаптационный механизм появился вместе с наутилусом. Задолго до того, как у рыб возник плавательный пузырь, наутилоидеи уже пользовались своими камерами, чтобы без усилий держаться над дном, подниматься или опускаться. Это свойство, а также способность управлять горизонтальным движением, пропуская воду через сифон, дали предкам наутилуса возможность стать первым хищником, нападающим сверху.
Когда наутилус вылупляется из яйца, у него уже имеется раковина с камерами: примерно четыре пустых, а в пятой, внешней, сидит он сам. По мере того как наутилус растет, он добавляет камеру за камерой все большего размера, чтобы сбалансировать увеличение веса.
Плавательные камеры у животных существуют уже очень давно, а вот для человека это новая и очень ценная технология. Сегодня они позволяют нам погружаться в море и надолго оставаться под водой. В отличие от них водолазные колокола, первый вид дайвингового оборудования, представляли собой простую камеру с воздухом, давление в которой невозможно было контролировать, а кислород быстро заканчивался. Для спуска и подъема такие аппараты использовали грузы и веревки. Первая подводная лодка, подъем и спуск которой осуществлялся с помощью закачивания и выкачивания воды из отдельной камеры (с помощью ручного насоса), была разработана Дэвидом Бушнеллом в 1775 г. в штате Коннектикут. «Черепаха» была боевой подлодкой, использовавшейся для атак на британские корабли. При движении она раскачивалась из стороны в сторону, как наутилус. Как боевой корабль она оказалась совершенно непригодна. «Наутилус» – подлодка, разработанная Робертом Фултоном для Первой Французской республики, – имела более сложное устройство, но оказалась столь же неприспособленной для ведения боевых действий. Название этой подлодки, возможно, обязано сходству (в момент, когда она находилась на поверхности воды и шла под парусом) с «бумажным наутилусом» (Paper Nautilus), или, как его еще называют, аргонавтом. На самом деле это разновидность осьминога, и его самка строит тонкую, как бумага, «раковину», по форме, как у наутилуса, и при этом, как считалось, плавает, поднимая над поверхностью воды перепончатые щупальца. Как бы то ни было, название «Наутилус» для подлодок закрепилось в 1870 г., когда Жюль Верн окрестил так подводное судно из книги «Двадцать тысяч лье под водой». Традиция привилась, когда первая атомная подлодка в 1954 г. получила то же название. Это был важный шаг к созданию судна, которое практически невозможно обнаружить и которое могло бы служить для доставки межконтинентальных баллистических ракет. Одна подлодка с такими ракетами способна уничтожить почти все большие города на континенте и должна обязательно входить в арсенал любого государства, претендующего на международное влияние. Так, после первых пробных шагов в XVIII в. механический зверь с камерами превратился в самого опасного «хищника» XXI в.