Эйнштейн объяснял, как Ласкер пытался решить злокозненную проблему: «Никто не обладает непосредственным знанием того, с какой скоростью распространяется свет в абсолютно пустом пространстве. Ибо даже в межзвездном пространстве всегда и повсюду имеется некоторое, пусть и минимальное, количество материи, уж подавно в пространстве, где человек плохо ли, хорошо ли создал искусственный вакуум. Кто же имеет основание оспаривать утверждение, что скорость распространения света в абсолютно пустом пространстве бесконечно велика? Ответить на это мы можем так: действительно, никто не установил прямым опытом, как распространяется свет в абсолютно пустом пространстве. Но значит, практически невозможно создать разумную теорию света, согласно которой максимальные следы материи могли бы иметь, несомненно, значительное, но почти не зависящее от плотности этой материи влияние на скорость распространения света. До тех пор, пока не будет создана подобная теория, которая должна согласоваться с известными оптическими явлениями в почти пустом пространстве, упомянутый гордиев узел, по-видимому, будет оставаться нераспутанным для любого физика, если он не удовлетворится уже имеющимися решениями.
Мораль: острый разум не может заменить чутких пальцев…»
* * *Будучи не в самом добром расположении духа, Эйнштейн растолковывал одной из своих поклонниц сущность и место женщин в этом мире: «Что касается вас, женщин, то ваша способность создавать новое сосредоточена отнюдь не в мозге». Потом взлохматил и без того буйную шевелюру, еще раз посмотрел на экзальтированную даму и взорвался: «Неужели природа могла позволить себе создать половину человеческого рода без мозгов?!. Непостижимо!»
Исключение ученый делал для Марии Кюри. Он признавался ей: «Радостно пожать руку честному человеку, который, собрав столь богатый урожай, может с гордостью оглянуться на проделанную работу. Добрая и упрямая одновременно – такой я люблю Вас, и я счастлив, что мне удалось в те спокойные дни, проведенные рядом с Вами, заглянуть в глубины Вашей души, где идет своя тайная жизнь».
Именно Кюри считалась единственной женщиной времен Эйнштейна, которая поняла его теорию относительности. Когда выдающаяся женщина скончалась, потрясенный потерей Эйнштейн сказал, что ее моральный облик оказал, быть может, еще большее влияние на науку, чем открытый ею радий: «К моему великому счастью, в течение двадцати лет мы были связаны с мадам Кюри возвышенной и безоблачной дружбой. Мое восхищение ее человеческим величием постоянно росло. Сила ее характера, чистота помыслов, требовательность к себе, объективность, неподкупность суждений – все эти качества редко совмещаются в одном человеке. Она в любой момент чувствовала, что служит обществу, и ее большая скромность не оставляла места для самолюбования. Ее постоянно угнетало чувство жестокости и несправедливости общества. Именно это придавало ей вид внешней строгости, так легко неправильно понимаемой теми, кто не был к ней близок, – странной строгости, не смягченной каким-либо искусственным усилием».
«Пусть сионист Эйнштейн играет на скрипке в своей синагоге и не лезет в чужие!»
Николай Федорович, выслушав заключительную фразу монолога товарища Сталина, еще какое-то время не решался опустить телефонную трубку на рычаги, надеясь на продолжение разговора. Но раздались короткие гудки, как вопросительное многоточие: ты все понял, товарищ Гикало?..
Перед тем как позвонить в Москву, Николай дважды наизусть повторил свое обращение к генеральному секретарю ЦК ВКП (б). Рапорт соответствовал отчеканенным нормам: а) ясен, б) четок, в) лаконичен. Чуть было не перекрестился, но вовремя спохватился, словно товарищ Сталин мог его видеть в тот момент.
Но едва он приступил к сути вопроса, как Сталин его перебил:
– Товарищ Гикало, а вы давно возглавляете ЦК Компартии Белоруссии?
Николай Федорович запнулся, но тут же взял себя в руки:
– С 29 января текущего года, товарищ Сталин.
– Ну вот, – раздался глуховатый голос в трубке, и по тону невозможно было угадать, понравилась ли четкость ответа собеседника или нет. Сталин решил не томить, подсказал: – Не с того начинаете, Николай Федорович, свою работу в Белоруссии. Подумайте, товарищ Гикало…
И далее последовала та самая фраза о сионисте Эйнштейне и его скрипке в синагоге. Идиот, материл сам себя Николай Федорович, какой же я идиот. Ну чего раньше времени сунулся к Сталину (!) с этим Эйнштейном?! Мало тебя, дурака, учили: прежде чем обращаться с каким-либо вопросом или предложением к Самому, прощупай почву, проговори по возможности с ближним кругом, посоветуйся, спроси совета умных людей. Так нет же, утратил бдительность, растерял былую сноровку, за которую тебя раньше ценили и двигали на самые ответственные посты в партии. Решил внести свою лепту в развитие белорусской науки и обмишурился, очкарик, как говорится, до мокрых штанов. Ну, попадись мне на глаза этот Громмер… недорезанный!
* * *«Истинной ценностью, в сущности, является только интуиция, – не раз повторял в кругу своих коллег и учеников Альберт Эйнштейн. И уточнял: – Если не согрешить против логики, то вообще нельзя ни к чему прийти».
В качестве доказательства приводил пример: мысль об относительности одновременности появилась у него как раз в результате внезапной именно интуитивной догадки. Проснувшись, он вдруг понял, что события, которые для одного наблюдателя происходят одновременно, могут быть вовсе не одновременными для другого. И к представлению о том, что скорость света является предельной скоростью распространения сигналов, он пришел также интуитивно.
Да, конечно, опытным путем можно проверить теорию, но нет пути – от опыта к теории. Вместе с тем существует путь от чувственного опыта к теоретическим понятиям. Это именно путь интуиции. Интуиция (а не логика) связывает их.
Однако не только теория относительности стала для ученого продуктом «изобретения», «догадки». Своим высокоорганизованным «шестым чувством» Эйнштейн пользовался и в различных жизненных коллизиях.
Лишь внешне далекий от мирской суеты, профессор прекрасно ориентировался в политической ситуации, его прогнозы по поводу развития тех или иных общественных процессов чаще всего попадали в «десятку».
– Вы ошибаетесь, герр профессор, суля Германии темное будущее, – посмеивались легкомысленные оптимисты. – Давайте возьмем результаты последних выборов в рейхстаг. Кто впереди? Социал-демократы, центристы, коммунисты… Кто на последнем месте? Нацисты. Вот цифры: у НСДАП всего-навсего жалких 2,6 процента голосов. Причин для беспокойства нет, дорогой профессор. Все будет хорошо, вот увидите!..
Но ученый-теоретик верил своему чувственному опыту. И, как всегда, оказался прав. Спустя каких-то два года, на выборах 1930-го, вчерашние аутсайдеры – члены гитлеровской партии национал-демократов – вместо прежних 12 мест в рейхстаге уже захватили почти вдесятеро больше депутатских мандатов – сто два!
И через год Эйнштейн вынес приговор, записав в дневнике: «Сегодня я решил покинуть Берлин».
Конечно, решение оставить Германию для него отнюдь не означало, что на своих научных изысканиях профессор ставит крест. Ему – 52 (всего пятьдесят два!), он, автор ОТО, лауреат Нобелевской премии, почетный профессор университетов Цюриха и Женевы, Мадрида и Лондона, Оксфорда и Кембриджа, Глазго и Манчестера, полон сил и множества замечательных идей, которые если и не перевернут мир, но, во всяком случае, сделают его немного лучше. И какая, в конце концов, разница, где именно он должен совершать свои открытия? Его походная лаборатория всегда при нем, кроется под колпачком этой авторучки!
* * *Эйнштейн отложил в сторону письмо Якова Громмера из далекой неведомой Белоруссии, закурил. Этот странный человек, космополит-талмудист лет пятнадцать назад чуть ли не силой прорвался к нему на кафедру Берлинского университета и с порога заявил:
– Я – тот самый Громмер. Вы меня помните, профессор? Я хочу работать вашим ассистентом…
Внешний вид посетителя мог смутить кого угодно: неправдоподобно огромные руки, лошадиное лицо, сползающий на живот подбородок. Но Эйнштейн не обращал внимания на подобные аномалии, к тому же он знал: это – признаки необычного заболевания, которое именуется акромегалия, а проще – гигантизм.
Ему была известна и история этого человека. Родившийся в Брест-Литовске, Яков до 26 лет изучал исключительно талмуд, собираясь в скором времени стать раввином. Согласно традициям, он должен был взять в жены дочь старшего раввина. Но невеста, увидев своего суженого, наотрез отказалась выйти за него замуж. Отвергнутый жених неистово, как прежде за талмуд, взялся за науку. Он уехал в Германию. Проявившего незаурядные природные способности в физике и математике, не имевшего даже аттестата зрелости Громмера без проволочек приняли на работу сначала в Бернский университет, а затем в Марбургский. Позже, уже в Геттингене, уникум в поразительно сжатые сроки написал диссертацию по теории целых и трансцендентных функций и стал доктором наук.
Выслушав историю странствий и скитаний Громмера, Эйнштейн без колебаний принял новоиспеченного доктора к себе на кафедру заниматься проблемами общей теории относительности. А когда Яков, спустя почти полтора десятка лет, все-таки решил вернуться в родную Белоруссию, написал ему рекомендательное письмо:
«Университет г. Минска
Проф. Альберта Эйнштейна
Доктор Громмер является одним из самых опытных ученых по предмету аналитической математики… Он работает со мной более 10 лет на последнем поприще. Лично д-р Громмер очень предан идеалу, к которому стремится русский народ и русское правительство… Он наверняка отдаст все свои силы, чтобы служить доверенной ему научной службе…»
И вот теперь Яков, видимо, догадывающийся, что сегодня у любимого профессора настают не лучшие времена, приглашает его поработать в молодом Белорусском университете. Смешной чудак… Хотя… Почему бы не попробовать? Не в одной же только в науке, но в жизни нужны смелые эксперименты, верно?
Фантастическая идея – заманить знаменитого на весь мир профессора, нобелевского лауреата Эйнштейна на работу в Белорусский университет – настолько захватила Громмера, что он не жалел ни времени, ни сил, лишь бы только достичь желанной цели. Подобно древнеримскому сенатору Катону, который каждую свою речь начинал словами: «Карфаген должен быть разрушен!», Громмер штурмовал любые кабинеты, утверждая: «Эйнштейн должен работать в Минске!» В конце концов, ему удалось воодушевить и вовлечь в осуществление своего стратегического плана даже молодого и энергичного партийного руководителя республики товарища Гикало.
Правда, теперь, говорят, Николай Федорович почему-то остыл, и на профессора Громмера смотрит волком. Может быть, как на бывшего талмудиста?.. Кто их разберет.
Однако же еще ничего не потеряно! Так почему бы не избрать Альберта Эйнштейна почетным академиком Белорусской академии наук? Покажем всему миру, что Минск ничем не хуже Оксфорда или Мадрида!
Настырность Громмера не знала границ. В конце концов, Академия наук БССР направила в ЦК родной партии ходатайство: «Фракцыя Прэзідыуму Бел. АН просіць даць згоду на выбар проф. Альберта Эйнштэйна до лік ганаровых акадэміків Бел. АН. Проф. А. Эйнштэйн зьявляецца самым выдатным міравым вучоным… Проф. А. Эйнштэйн дав таксама сваю прынцыпову згоду… Выбар проф. А. Эйнштэйна будзе мець буйное палітычнае і науковае значєньня для БССР…»
Но, увы. У Николая Федоровича Гикало была очень хорошая память. Но у товарища Сталина лучше.
«Убить Эйнштейна!»
– …Лекция окончена, – буднично и сухо объявил Эйнштейн и покинул аудиторию.
Студенты потянулись к выходу, еще не подозревая, что сегодня, 20 октября 1932 года, они в последний раз слушали своего профессора. Но для себя он уже принял окончательное решение. Домашним отвел месяц на сборы. Марго должна была, не привлекая лишнего внимания, максимально скрытно переправить весь архив отчима во французское посольство. С руководством миссии Эйнштейн уже договорился, что все бумаги уйдут в Европу дипломатической почтой. Эльза и Элен Дюкас собирали только самые необходимые домашние пожитки. Никакого барахла не брать, проявляя характер, требовал хозяин:
– Эльза, зачем тебе этот старый кофейник?! Неужели в Америке я не смогу купить тебе новый?..
Но, отправляясь на железнодорожную станцию в Потсдам, он все же посоветовал жене:
– Оглянись. Посмотри вокруг хорошенько. Запомни.
– Ты «Капут» имеешь в виду? Зачем? Почему?
– А потому, что этого ты больше никогда не увидишь…
– И Берлин тоже? И Германию?..
– Скорее всего, да.
В начале декабря из Бремена отчалил трансатлантический лайнер, следующий к берегам Соединенных Штатов. Эйнштейн, кутаясь в длинный теплый плащ, вышагивал по палубе, попыхивая сигарой. Эльза, слава Богу, оставалась в каюте.
Он не хотел вспоминать события последних месяцев, но ничего не мог с собой поделать. Один за другим покидали страну лучшие умы. Некоторые просто бесследно исчезали. Из учебников вымарывались фамилии ученых «неарийского» происхождения: не было, дескать, таковых, забудьте. Кое-кто уже называл теории Альберта Эйнштейна «еврейско-коммунистическим заговором в физике». Надежды на то, что все происходящее лишь временные симптомы дурной болезни, улетучивались с каждым днем.
Как вовремя подоспело изысканно вежливое напоминание калифорнийских коллег из технологического института о том, что мистер Эйнштейн, согласно контракту, заключенному еще осенью 1930 года, обязуется в качестве visiting professor вычитать в Пасадене двухгодичный цикл лекций. Для него, как для гражданина Швейцарии, открыта гостевая виза.
На этот раз Эйнштейну было не до познавательно-увеселительных поездок по Соединенным Штатам. Во-первых, строгий график лекций, который утвердил для себя «приглашенный профессор», а во-вторых, и это было определяющим, – события, происходящие в мире, вовсе не располагали к легкомысленным прогулкам. Зато на душу ложился покой при мысли, что его домочадцы будут безмятежно нежиться на солнечном берегу Атлантического океана.
* * *Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна неожиданностью. Он уже был готов к такому повороту событий и всем последствиям.
Уже через два дня после воцарения Гитлера на имперском троне Эйнштейн, поддавшись уговорам жены, обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как было оговорено ранее. Жизнь показала, что такая неожиданная предусмотрительность ученого была нелишней.
Анонимный доброжелатель угодливо переслал на дом ученому роскошно изданный альбом, посвященный врагам рейха. На одной из страниц был опубликован портрет нобелевского лауреата с красноречивой текстовкой-приговором: «Эйнштейн. Еще не повешен».
«А могли бы и сжечь, как Джордано Бруно, – невесело усмехнулся кандидат в висельники. – Все же как-то благородней, покрасивее… А так – язык набок, штаны насквозь мокрые. Неэстетично…»
А позже, просматривая свежую почту, вздохнул и ругнул себя: вот и накликал. В американских газетах публиковались снимки из ночного Берлина, где на площади Оперы, рядом со зданием университета, полыхал гигантский костер из книг. В огне гибли тома Вольтера, Спинозы, Маркса, Эйнштейна, сообщали репортеры. Хорошая компания, утешался великий физик. И думал: если какие-то книги запрещены и становятся недоступными потому, что политическая ориентация или национальность их автора неугодна правящим кругам, любой человек, а ученый-исследователь прежде всего, не сможет отыскать достаточно прочное основание, на которое он мог бы опереться. А как может стоять здание, если оно лишено прочного фундамента? Чушь!
Фашисты, конечно, не собирались ограничиваться словесными угрозами и кострами из книг. Толпа вооруженных людей ночью 20 марта 1933 года ворвалась в летний дом Эйнштейна в Капуте и объявила его конфискованным. Та же участь постигла и яхту «Морская свинка». Штурмовики СА разгромили и ограбили берлинскую квартиру ученого. Искали оружие. Но довольствоваться пришлось только двумя ржавыми тупыми кухонными ножами.
Бедная Эльза, вся в слезах, требовала от всемогущего мужа выступить с протестом, поднять мировую общественность и т. д., и т. п., и пр. Эйнштейн с улыбкой слушал причитания сварливой жены, и, как мог, утешал:
– Дорогая, там у меня оставались лишь яхта и подруги. Гитлер забрал только мою «свинку», что для последних, полагаю, явно оскорбительно…
Помолчав, добавил: «Пойми, это не наше бегство, а освобождение».
– Но, Альберт, ты же так радовался своей работе в Берлине, сам говорил, что такого количества выдающихся физиков нигде в мире больше не найти…
– Да, говорил. С чисто научной точки зрения жизнь там часто бывала приятной. Тем не менее, меня не оставляло ощущение, будто на меня что-то давит, и всегда было предчувствие, что добром все это не кончится.
27 февраля 1933 года своей сердечной подруге Маргарет Лебах он сообщил: «Из-за Гитлера я решил не ступать больше на немецкую землю… От доклада в Прусской академии я уже отказался». А вослед вчерашней гордости немецкой науки неслись торжествующие вопли оракулов из объединения «Немецкая физика»: «Релятивистский еврей, чья лоскутная математическая теория начинает мало-помалу разваливаться на куски, покинул Германию!»
В нью-йоркском консульстве Германии Эйнштейн долго наедине беседовал с высокопоставленным немецким дипломатом.
– Герр Эйнштейн, если вы не чувствуете за собой вины, с вами на родине ничего дурного не случится, – заверял германский консул. – Вас по-прежнему ждут.
Но когда официальная часть закончилась, дипломат, опустив глаза, тихо добавил:
– Теперь, когда мы можем поговорить по-человечески и я могу вам сказать, что вы поступаете именно так, как и следует поступать.