– Наука доказала, что стол как твердое тело – это одна лишь видимость и, следовательно, то, что человечество воспринимает как стол, не существовало, если бы не было человеческого разума. В то же время следует признать и то, что элементарная физическая реальность стола представляет собой не что иное, как множество отдельных выдающихся центров электрических сил и, следовательно, так же принадлежат человеческому разуму. В процессе постижения истины происходит известный конфликт между универсальным человеческим разумом и ограниченным разумом отдельного индивидуума. Непрекращающийся процесс постижения идет в нашей науке, философии, в нашей этике. Во всяком случае, если бы и была какая-нибудь абсолютная истина, не зависящая от человека, то для нас она была бы абсолютно не существующая. Нетрудно представить себе разум, для которого последовательность событий развивается не в пространстве, а только во времени, подобно последовательности нот в музыке. Для такого разума концепция реальности будет сродни музыкальной реальности, для которой геометрия Пифагора лишена всякого смысла. Существует реальность бумаги, бесконечно далекая от реальности литературы, так? Для разума моли, равнодушно поедающей бумагу, литература абсолютно не существует, но для разума человека литература как истина имеет куда большую ценность, чем сама бумага. Точно так же, если существует какая-нибудь истина, не находящаяся в рациональном или чувственном отношении к человеческому разуму, она будет оставаться ничем до тех пор, пока мы будем существами с разумом человека.
Эйнштейн развеселился:
– В таком случае, я более религиозен, чем вы.
Седобородый патриарх мировой поэзии вздохнул:
– О чем мы говорим? Моя религия заключается в познании Вечного Человека, Универсального Человеческого Духа, в моем собственном существе… А хотите, я почитаю вам свои стихи?
– Конечно.
Тагор поднялся, отодвинул кресло и стал читать свою «Женщину»:
Эйнштейн благодарно склонил голову и, объективно оценивая свои поэтические способности, не рискнул ответить Тагору стихами собственного сочинения примерно на ту же тему:
Он скромно промолчал, а про себя весело подумал: «А ведь это тоже истина…»
В конце беседы Тагор вновь заговорил о поездке в Россию: «Я не хочу умирать, пока ее не увижу!»
Наблюдая за прогуливавшимися в саду Марго и ее мужем Димой Марьяновым, поэт сказал с намеком: «Как бы я хотел взять с собой туда человека, знающего русский язык как родной». Хитрющая Марго как будто бы ждала этого сигнала-недомолвки (ведь наверняка же заранее успела перекинуться словечком-другим с добрым дядюшкой Тагором!), тут же подбежала к «великим мудрецам»:
– Мы с Димой готовы поехать с вами в Москву, господин Тагор! Альберт, вы ведь отпустите нас?..
Куда было деваться? Конечно! Счастливого пути…
* * *Много лет спустя, осенью 1949 года, в Принстон специально для встречи с Эйнштейном прибыл премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, совершавший официальный визит в Соединенные Штаты. Они тоже сидели в саду, как когда-то с Тагором. Хозяин дома вспоминал о своей давней поездке в Индию, говорил о дружбе с индийскими физиками.
Неру рассказывал ему о том, как в 1933-м, томясь в одиночке индийской тюрьмы, каждый день писал своей дочери пространные письма. Собственно, это были даже не письма, а заметки для нее об истории человечества с древнейших времен до наших дней.
– Это был как бы мой учебник, мой взгляд на мир. Одно из моих посланий было посвящено вам, мистер Эйнштейн. Я писал дочери о том, что современная наука необычайно сложна и разветвлена. Что области исследований настолько широки, что каждый ученый является специалистом одной узкой области и в силу объективных причин не в состоянии быть энциклопедистом, что лишает его права называться культурным человеком в прежнем смысле этого слова. Впрочем, говорил я дочке, что, к счастью, имеются исключения, и есть несколько личностей, которые преодолели рамки узкой специализации, зашоренности и обладают более широким кругозором. В их числе я назвал вас, мистер Эйнштейн, величайшего ученого нашего времени.
Создатель теории относительности и хозяин чудесного сада протестующе поднял руку. Но Неру продолжил:
– Я сам не люблю комплименты, однако это – констатация бесспорного факта. Аксиома. Пожалуйста, воспринимайте мои слова как самоцитату. Эйнштейн, писал я, открыл ряд новых фундаментальных законов физики, затрагивающих всю вселенную, и путем тонких математических вычислений изменил законы Ньютона, применявшиеся безоговорочно на протяжении двух столетий. Я не буду объяснять тебе эту теорию, девочка, потому что она является очень отвлеченной. Но, изучая Вселенную, Эйнштейн нашел, что понятие времени и понятие пространства, взятые отдельно, недостаточно. Он развил новую идею, согласно которой оба эти понятия были объединены в одно целое. Так возникло понятие Пространства – Времени…
– Спасибо, господин Неру, за добрые слова, – склонил голову Эйнштейн. – И за огромный вклад в непростое дело популяризации моей теории.
– Не стоит благодарности. Вы заслужили куда большего, – ответил гость. И вздохнул. – Знаете, наша республика родилась буквально два года назад. Можете считать меня старым премьером юного государства. За годы иноземного владычества наша наука и культура искусственно подавлялась и, конечно, не могла идти вровень с европейской…
– Да что вы! – воскликнул Эйнштейн. – Вот здесь я с вами не согласен. Индия – это россыпь талантов. Я знаю многих ваших ученых, они достигают замечательных результатов. А Рабиндранат Тагор? Вы не станете отрицать, что он – гордость всей мировой литературы!
И продекламировал:
«Чарли, вы великий человек…»
– Чарли, вас к телефону!
– Вы что, не видите? Я занят!
– Да, но это приемная президента «Universal Pictures»…
– Хорошо, иду.
Когда секретарь мистера Леммле сообщила Чаплину, что с ним хочет повидаться мистер Эйнштейн, он простодушно спросил:
– А кто это?
– Как, вы не знаете, кто такой Альберт Эйнштейн?!
– Профессор Эйнштейн, нобелевский лауреат?
– Ну, конечно! По этому поводу с вами хотел переговорить сам мистер Леммле. Соединяю…
– Чарли!
Чаплин сразу узнал характерный голос основателя ведущей киностудии Штатов «дядюшки Карла» Леммле.
– Да, я вас слушаю.
Новость, конечно, ошарашила: оказывается, Эйнштейн, выступавший с лекциями в американских университетах, в частной беседе в Белом доме обмолвился, что он является большим поклонником кинематографа, а от фильмов Чаплина вообще в восторге. И мечтал бы с ним познакомиться. Чиновники администрации пожали плечами: это не проблема – Чаплин в данный момент как раз находится в Калифорнии, занят съемками нового фильма. И если у уважаемого мистера Эйнштейна возникло такое желание, все можно организовать.
– Вот и вся интрига, Чарли, – сообщил президент компании. – К завтраку ждите гостей на студии. Я уже дал распоряжения. Покажите все, что их будет интересовать. Гостеприимству учить вас нет нужды… И, ради Бога, Чарли, никакого официоза…
О последнем господин президент мог бы и не предупреждать. И Чаплина, и Эйнштейна трудно было представить в роли участников торжественных церемоний. Хотя, конечно, Чарли при необходимости мог сыграть любую роль…
Уже при знакомстве оба мгновенно почувствовали взаимное магнитное притяжение родственных душ. Затем Чаплин пригласил гостя уже к себе в дом, и Эйнштейн искренне обрадовался продолжению встречи. Тем более что у Чаплина в тот день собралась замечательная компания – все звезды Голливуда: и Мэри Пикфорд, и Дуглас Фербенкс, и Дэвид Гриффит, и все, все, все. Рядом с почетным гостем Чаплин усадил очаровательную актрису Мэрион Дэвис, которая тут же, не задумываясь, тактично ли, спросила своего соседа, проказливо повертев пальчиком вокруг его головы:
– Скажите, а почему вы не пострижетесь?
Обычно находчивый Эйнштейн не сразу сообразил, что ответить красотке, видимо, занятый в тот момент вовсе не интеллектуальными, а иными ее достоинствами, и потому лишь мило улыбнулся. А хозяин дома тут же поторопился пригласить всех в гостиную выпить кофе, выкурить по сигаре.
Эйнштейн с энтузиазмом поддержал предложение и вытащил свою курительную трубку.
– Какая уже по счету, Альбертль? – с укоризной вздохнула Эльза.
– Первая, – резко оборвал ее материнские заботы Эйнштейн. Но, смягчившись, сказал: – Я же вам рассказывал, дорогая, что я родом из Ульма – простого городка, который славен лишь своими мастерами курительных трубок. Так что считайте мое курение ностальгией по прошлому.
Позже, вспоминая об этой встрече, наблюдательный Чаплин по-снайперски точно оценил Эльзу: «Из этой женщины с квадратной фигурой так и била жизненная сила. Она откровенно наслаждалась величием своего мужа и вовсе этого не скрывала, ее энтузиазм даже подкупал».
В гостиной Эйнштейн общался исключительно с Чарли, не замечая остальных гостей. Они говорили о многом, избегая сугубо профессиональных тем, острили, обменивались шуточками, колкостями, но совсем другого свойства, нежели в словесных дуэлях с профессором Фрейдом, ирония которого была пропитана скепсисом, как уксусом.
– Чарли, вы великий человек. Ваше искусство понятно всем. «Золотая лихорадка» – это просто шедевр… О вас знает весь мир.
Остроумец Чаплин не оставался в долгу:
– Ваша теория относительности, мистер профессор, не понятна никому, и о вас знает весь мир. Значит, вы еще более великий человек.
Позже Чарльз Спенсер Чаплин писал: «У меня есть теория, что ученые и философы – чистой воды романтики, только страсть свою они направляют по другому руслу. Эта теория очень подходит к Эйнштейну. Он выглядел типичным тирольским немцем в самом лучшем смысле этого слова, веселым и общительным. Но я чувствовал, что за его спокойствием и мягкостью скрывается крайне эмоциональная натура, и его неукротимая жизненная энергия питалась именно этим источником».
…Когда Чаплин приехал в Германию, он первым делом решил навестить Альберта Эйнштейна. И долго не мог взять в толк, почему для своей виллы ученый выбрал такое странное имечко – «Капут».
– Неужели повеселее ничего нельзя было придумать? – улыбался великий комик. – Ведь это по-немецки, кажется, конец, смерть, погибель?
– Верно. Но я ничего не придумывал, – открещивался Эйнштейн. – Что поделать, если соседняя деревушка так называется.
– Я понимаю. Назвали бы «Paradise», от желающих оказаться в раю отбоя бы не было, – продолжал подшучивать Чарли.
В тот день вместе с Чаплином приехал некий «добрый знакомый», имени которого хозяин «Капута» не расслышал. Во время обеда Чарли стал рассказывать о своих впечатлениях после посещения «доброй старой» Англии: полный экономический кризис, нищета, безработица, падение нравов, И впереди никакого просвета! Понимаете, господа, никакого… Что делать?
– Да это не британская, а уже вселенская беда, – соглашался Эйнштейн. – А вот что делать? Все очень просто: взять бы собрать в одну громадную кучу все эти паршивые деньги – и фунты, и марки, и доллары – и сжечь их к чертовой матери! И наступит всеобщее равенство, братство и благоденствие. Как вы считаете?
Собеседники расхохотались. А мрачноватый спутник Чаплина, отмалчивавшийся все это время, неожиданно поднялся из-за стола, суховато раскланялся и удалился. Когда он отошел на безопасное расстояние, Чарльз раскрыл инкогнито:
– Вы знаете, кто это был?.. Сэр Филипп Сассун из Лондона. Когда он узнал, что я собираюсь к вам, Альберт, упросил меня взять его с собой. Сэр Филипп – сын баронессы Алины де Ротшильд (знакома вам такая фамилия?). Он – владелец доков в Бомбее, золотых копей в Африке, угольных шахт в Шотландии. Самый богатый человек Британской империи. А вы, господин Эйнштейн, позволяете себе задевать самое дорогое, что есть у этого человека. Разве можно так: «взять кучу дерьмовых денег и сжечь»?!
– Ах так?
– Да, вот так, – грустно подтвердил Чаплин. – Стало быть, не видать мне теперь денег на новую картину. А вам, дорогой Эйнштейн – на исследования каких-нибудь своих квантиков. Полный капут…
– Ну, грешен, – смеясь, покаялся Эйнштейн. – Тогда предлагаю отправиться на озеро кататься на моей «Морской свинке»…
– И утопиться?
– Нет, получить удовольствие.
– На свинке?
– Да! Имя моего швертбота – «Tummler», то есть «морская свинка». Такое маленькое толстенькое суденышко.
* * *В 1929 году научный мир шумно праздновал 50-летие Эйнштейна. Сам юбиляр в официальных торжествах участия не принимал, укрывшись в пригороде на берегу озера Ванзее, приняв лишь избранных друзей – Рабиндраната Тагора, Чарли Чаплина, выдающегося шахматиста Эммануила Ласкера и еще несколько человек. Стол украшали любимые блюда юбиляра: грибы, тушеные овощи, разнообразные салаты, фрукты, торт.
Взяв тайм-аут между угощениями, он показывал им сад, предмет своей особой гордости – цветочные клумбы.
– А там что за каланча торчит? – Ласкер указал на видневшуюся вдали какую-то башню.
– А-а-а, – махнул рукой хозяин «Капута». – Это сторожевая вышка или «башня Эйнштейна», как ее называют местные жители и безумные паломники-поклонники. Такие, знаете, печальные останки Потсдамской астрофизической обсерватории, которую соорудили здесь, чтобы следить за «красным смещением» линий солнечного спектра по моей теории относительности… Развалины Помпеи… А теперь любопытные просто карабкаются туда, чтобы с помощью телескопа или бинокля понаблюдать, усердно ли я окучиваю грядки…
Вернувшись к столу, юбиляр обнаружил новую груду телеграмм и приветственных писем, которые выложила перед ним заботливая мисс Дюкас.
– Если отвечать каждому адресату, вы управитесь как раз к своему шестидесятилетию, – посочувствовал кто-то из гостей.
– А я придумал общую благодарность сразу для всех. Могу вам прочесть, господа.
Отсмеявшись, Тагор глубокомысленно произнес: «Сагиб, я бы так не смог». А Чаплин предложил считать слова поэта тостом и поднял бокал. Веселье продолжалось!
Даже вечно насупленный, сосредоточенный гроссмейстер Ласкер позволял себе улыбнуться. Эйнштейн с неизменным почтением относился к старику, считая его одним из самых интереснейших людей, и сожалел, что познакомился с ним только в зрелые годы. Чемпион мира, шахматный король на протяжении почти трех десятилетий… Признавая остроумие древнейшей игры, Эйнштейн не отрицал, что его самого всегда отталкивали шахматы из-за агрессивной борьбы за владычество и духа бесконечного соперничества.
И он верил, что ему удалось разгадать секрет Эммануила Ласкера: «Шахматы для него были скорее профессией, нежели истинной целью жизни. Его подлинные стремления… были направлены к познанию науки. Ласкера влекла к себе такая красота, которая присуща творениям логики, красота, из волшебного круга которой не может выскользнуть тот, кому она однажды открылась. Материальное обеспечение и независимость Спинозы зиждились на шлифовке линз, аналогична роль шахмат в жизни Ласкера. Но Спинозе досталась лучшая участь, ибо его ремесло оставляло ум свободным и неотягощенным, в то время как шахматная игра держит мастера в таких тисках, сковывает и известным образом формирует его ум, так что от этого не может не страдать внутренняя свобода и непосредственность даже самых сильных личностей».
Обычно не спускавший обид и колких замечаний в свой адрес, профессор Эйнштейн воспринял критическую статью доктора математики и философии Ласкера о специальной теории относительности как раз как сигнал о том, что у него появился еще один союзник и единомышленник: «Острый аналитический ум Ласкера сразу ясно показал ему, что краеугольный камень всей проблемы – это вопрос о постоянстве скорости света в пустом пространстве. Он ясно видел, что если признать это постоянство, то невозможно не согласиться с идеей относительности времени, которая не вызывала у него больших симпатий. Что же делать? Он попытался поступить так же, как Александр, прозванный историками «Великим», когда тот разрубил гордиев узел».
Эйнштейн объяснял, как Ласкер пытался решить злокозненную проблему: «Никто не обладает непосредственным знанием того, с какой скоростью распространяется свет в абсолютно пустом пространстве. Ибо даже в межзвездном пространстве всегда и повсюду имеется некоторое, пусть и минимальное, количество материи, уж подавно в пространстве, где человек плохо ли, хорошо ли создал искусственный вакуум. Кто же имеет основание оспаривать утверждение, что скорость распространения света в абсолютно пустом пространстве бесконечно велика? Ответить на это мы можем так: действительно, никто не установил прямым опытом, как распространяется свет в абсолютно пустом пространстве. Но значит, практически невозможно создать разумную теорию света, согласно которой максимальные следы материи могли бы иметь, несомненно, значительное, но почти не зависящее от плотности этой материи влияние на скорость распространения света. До тех пор, пока не будет создана подобная теория, которая должна согласоваться с известными оптическими явлениями в почти пустом пространстве, упомянутый гордиев узел, по-видимому, будет оставаться нераспутанным для любого физика, если он не удовлетворится уже имеющимися решениями.